Пролог

Это был первый день осени. Строго говоря, он еще не наступил, ведь оставалось пять минут до того, как часы на городской ратуше пробьют 12 и лето закончится официально. Город уже засыпал, с моря тянуло свежестью, которая осторожно начинала свой ежевечерний фокус, превращая обычные камни в мокрые.

По пустынным улицам бежала девушка в легком светлом платье. Она бежала так быстро, что ее ноги едва касались старых булыжников, уложенных здесь пару сотен лет назад. Прикосновения тонких ступней к серой каменистой поверхности были так легки, что казалось, расти вместо этих камней трава, то ни один стебелек не шелохнулся бы. Она бежала, мелькая среди домов, как маленькая испуганная чайка в поисках выхода из пещеры, в которую залетела случайно.

Рот девушки был широко раскрыт, а глаза превратились в маленькие щелки. Случись в тот момент кому-то увидеть это лицо, то он решил бы, что его хозяйка истошно кричит.

Но она бежала молча и тишину полуспящего города нарушали лишь отдаленные крики чаек, да потрескивающее гудение неоновых вывесок круглосуточных или уже закрытых магазинов и маленьких уютных кафе. Посетители этих самых кафе могли бы увидеть бегущую и может быть даже помочь ей ведь, согласитесь, когда кто-то беззвучно кричит, помощь ему точно не помешает, но когда теплой летней ночью у тебя в одной руке мягкая булочка, а в другой чашка дивного кофе, так не хочется отвлекаться на что-то неприятное.

Поэтому девушка бежала, а можно сказать и летела, еще довольно долго.

Бег, так напоминающий полет прервался с первым ударом колокола часов на маленькой церквушке – самом старом здании в городе. Звук был такой, словно тяжелая металлическая капля упала на землю. Говорят колокольный звон прогоняет демонов; на бегущую девушку же он подействовал как удар пули. Она на мгновение замерла, словно и в самом деле пораженная выстрелом в самое сердце, голова ее запрокинулась, колени подогнулись и мгновение спустя девушка уже лежала на земле, возле какого-то забора, криво сколоченного из давно некрашеных досок.

Секунду спустя, вторая капля звенящей меди упала на землю, и легкая дрожь пробежала по телу лежащей.

Третья капля и неведомо откуда появившаяся тень накрыла светлое платье, будто бы сама тьма пришла поглотить бедную маленькую чайку.

Четвертая капля.

Девушка застонала и в по-прежнему немом ужасе поднесла к глазам руки, рассматривая их так, словно увидела в первый раз.

Пятая капля.

Тень медленно наклонилась и отбросила длинные темные волосы с лица девушки.

Звук шестой капли смешался с невнятным и почти неслышным бормотанием, исходившим изо рта, еще недавно искаженного в немом крике.

Седьмая капля.

Свет выпутавшейся из косматой тучи луны заиграл на звездообразной оголовке меча, висевшего за спиной у тени.

Восьмая капля.

Тень наклонилась еще ниже и что-то успокаивающе прошептала, продолжая поглаживать волосы стонущей девушки.

Девятая капля.

Стон снова сменился бормотанием, но теперь всякий, кто оказался бы в этот момент рядом, мог бы его услышать:

– Что это… Почему они такие… Здесь…

Десятая капля.

– Все хорошо, – шепчет тень, и рукоятка меча пускает лунных зайчиков в широко раскрытые глаза девушки, сияющие неестественным, полубезумным блеском. – Ты упала, давай я помогу.

Одиннадцатая капля.

Глаза девушки раскрылись еще шире и поток слов вдруг иссяк, оставив лишь звенящую металлическую тишину.

Двенадцатая капля.

– Цандоран уничтожен, – тихим и обреченным голосом сказала женщина, пристально всматриваясь в склонившуюся над ней тень с мечом глазами, полными нестерпимого ужаса. – Всему конец.

Глава первая.

“Завязывая шнурок, оглянись назад. Даже если никакой опасности нет, хуже не будет”. Так говорят в том городе, о котором поначалу пойдет речь в нашей с вами истории. Кому-то фразочка эта может показаться не слишком веселой, однако стоит только взглянуть на благодушные лица местных жителей, как сразу станет понятно, что смысл в нее они вкладывают самый что ни на есть позитивный и шутливый. Это не город тысячи зеркал, до него мы доберемся не так скоро, а самый обычный маленький приморский городишка с немногочисленным населением, тихий и спокойный, как море перед закатом в июньский вечер. Такой как в тот день, когда началась вышеупомянутая мною история. Солнце готовилось окунуться в море, цикады пели в кустах, местные жители устраивались поудобнее за столиками маленьких кофеен, которых в городке было едва ли не больше, чем этих самых жителей. От финансового краха владельцев таких заведений, к слову, спасали туристы, коих в любое время года всегда хватало, так как даже зимой температура в городе редко падала ниже 15 градусов по цельсию. Вы может и не поверите, если живете в более суровых условиях, но при плюс 15 местные жители закутывались в толстые кофты и надевали носки из овечей шерсти, чтобы согреться, так как, по их мнению, наступили холода.

Сейчас же было около 28 и Элемрос только что проснулся в прескверном настроении. А каким еще оно могло быть у того, кому «посчастливилось» родиться 13 числа – комментарии излишни; в мае – как объяснила однажды подруга его матери – это значит, что будешь все время маяться; после чего получить странноватое, если не сказать больше, имя, которое в стандартной общеобразовательной школе вызвало нездоровый ажиотаж и восторг, который никоим образом не шел на пользу мальчишке, уже и до этого время от времени мечтавшему стать невидимкой. Кроме того, 4 часа назад Элемрос прилег на кровать, намереваясь вздремнуть часок-другой, после чего попить чаю и отправиться на работу.

По странному свойству своего организма, Элемрос всякий раз просыпался за несколько секунд до того, как заверещит будильник – электронное чудовище конца прошлого века, с на редкость противным звонком. Правда для того, чтобы насладиться этим отвратным звуком, будильник надо было включить, а именно этого Элемрос как раз и не сделал.

Означало это только одно. Времени осталось лишь на принять душ и почистить зубы. Чай – замечательный, бодрящий и вкусный, откладывался на “послеработы”.

– Ничего, ничего, – хмуро пробормотал Элемрос, привычным движением взлохмачивая волосы, – скоро мне исполнится 14 лет и может тогда, когда мне уже не будет тринадцать…

Мысль эту он не закончил, так как снова прорвался тяжелый вздох.

Ах да, забыл сказать, что герою нашей истории было еще и 13 лет. Насчет его работы, объясню попозже.

В дверь постучали и само собой не дожидаясь разрешения вошли. Это она проделывала каждый раз и, похоже, не собиралась прекращать. Хорошо хоть Элемрос прилег, как я уже говорил, на часок-другой, а потому был совершенно одет.

– Проснись и пой, юный склеротик, опять забывший завести будильник… Ух ты, да ты прямо светишься счастьем, – жизнерадостно проговорила Элли, глядя на помятую физиономию Элемроса и хлопая его по голове ершиком для смахивания пыли. – Нельзя быть таким оптимистом. Представь, что будет лет через десять-двадцать? Ты превратишься в брюзгу и зануду, которого никто не будет любить. Останешься без друзей и без семьи, так как твоя будущая воображаемая жена наверняка захочет себе кого-нибудь повеселее.

– Спасибо на добром слове, для начала, а потом с чего ты взяла? – поморщился Элемрос, соскакивая с кровати и заправляя футболку в джинсы. – Я про жену. Может у нее будет такой же характер как у меня? Подойдем друг другу как два куска пазла?

Уголок рта Элли поднялся вверх. Это должно было изображать задумчивость. И оно изображало, но ненатурально.

– Не думаю, – она покачала головой. – Я действительно не думаю, чтобы на вселенском огороде уродилось два таких сорняка.

– Прибереги свой ботанический жаргон для ботвы, – пробурчал Элемрос, выталкивая смеющуюся Элли из комнаты. – Я имею в виду твоего нового дружка, – добавил он как только замок на двери щелкнул.

Ответом ему был мелодичный смех, звук которого постепенно удалялся. Элемрос снова вздохнул, чувствуя, тем не менее, что дурное настроение несколько выправилось. Таково было особое свойство Элли – студентки местного колледжа, убиравшейся у них дома по вторникам и четвергам. Она была типичным сангвиником, грустившим примерно пять секунд в сутки. Часть этой неуемной веселящей энергии обязательно передавалась окружающим вне зависимости от их темперамента, настроения и состояния здоровья.

– Правда для 13-летнего человека, – пробурчал Элемрос, – родом из 13-го мая, нужно нечто большее, чем какая-то там энергетика.

С этими словами он критично посмотрел на льющиеся потоки воды за окном. Да, да, вы не ослышались. В начале июня такое частенько тут случалось. Ни с того ни с сего, откуда-то прилетала одинокая туча и несколько минут теплые струи хлестали пыль на улицах. Потом дождь обычно прекращался так же быстро, как и начинался. Хотя, судя по тому, как начался вечер, на быстрое прекращение дождя рассчитывать не приходилось. Именно поэтому, когда Элемрос посмотрел за окно, в стекле отразилось худощавое лицо с длинными, соломенного цвета волосами и не очень-то веселыми глазами. Остальные черты рассмотреть было нельзя. Не зеркало все-таки.

– Элем, – послышался со стороны двери строгий голос. – Ты не опоздаешь? Или там за окном что-то важное?

Элемрос пожал плечами не оборачиваясь. Он и без того знал, что там увидит. Марта, его старшая сестра стояла в дверях, опираясь на свой длинный зонт, делавший ее похожей на Бастинду из “Волшебника изумрудного города”. Первый раз в жизни Элемрос едва не умер со смеху, когда в детской книжке увидел иллюстрацию, на которой эта злая колдунья стояла около своего замка опираясь на фиолетовый зонтик в той же самой позе, которую так любила принимать его сестра.

– Мне кажется, тебе уже пора заняться делами, – ровным голосом сказала Марта. – Ты же не хочешь вырасти глупым, праздношатающимся бездельником?

– Было бы неплохо, – еле слышно сказал Элемрос.

– Что, что? Я не расслышала.

– Я говорю, что уже иду.

Марта величественно кивнула и, резко развернувшись на каблуках, вышла из комнаты, прямая и несгибаемая, как и все ее жизненные принципы, которые она усиленно пыталась привить своему непутевому брату.

Энергично почесав себя за ухом, Элемрос в очередной раз досадливо поморщился, глядя на неутихающий за окном ливень. Однако делать было нечего. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Элемрос одновременно натягивал через голову джемпер и размышлял о том, что сестра, наверное, обладает способностью зомбировать окружающих. Иначе с чего бы это он, которому больше всего на свете не хочется сейчас идти во двор, идет именно туда и при этом даже не думает о возможности сопротивления. “И, однозначно, – продолжал размышлять Элемрос, застегивая куртку и усаживаясь на велосипед, – зомбирование прорезается как зуб у сестры именно в тот момент, когда рождается младший брат.»

На самом то деле он и сам был довольно ответственным и серьезным для своих лет молодым человеком. Правда некий внутренний голос, сильно похожий на голос Элли, частенько нашептывал ему, что подросткам положено быть чуть более безалаберными. Вот почему он предпочитал списывать на мистическое сестрино влияние собственную, скажем прямо, чрезмерную благоразумность.

Элемрос поглубже натянул капюшон, отбросил лишние мысли и выехал на улицу, предварительно засунув наушники плеера, вы не поверите, в уши.

В этот час Цветочная улица была пуста. Обитатели городка спокойно сидели внутри своих уютных маленьких и не очень домиков, выстроившихся по обе стороны извилистой улицы, действительно зарастающей всевозможными цветами ближе к лету, ну или пили кофе там, где вы уже знаете.

Элемрос старательно объезжал лужи, время от времени поправляя капюшон, вечно норовивший сползти с головы. Кстати, ехал он за частью тиража ежедневного «боевого листка», как прозвали его немногочисленные остряки городка. Это была маленькая газетенка из 4 страниц, которую холила и лелеяла местная бизнессменша в отставке, которую на пенсии вдруг потянуло к средствам массовой информации, причем к печатным. До этого она всю жизнь торговала всем чем только можно, и весьма успешно, надо отдать ей должное. Платили Элемросу не то, чтобы мало, но и не настолько хорошо, чтобы невозмутимо терпеть дождевые струйки, просочившиеся уже каким-то образом даже под непромокаемую куртку. Хорошо, что хоть до редакции оставалось совсем немного. Повернуть направо, миновать улицу Больных, а там уже рукой подать.

Да, я сказал: “Улицу Больных”. На самом деле улица конечно же называлась по-другому, но тут такое дело, что прежнего названия не помнили даже старожилы. Наверняка в официальных документах можно было бы отыскать ее подлинное имя, хотя… может быть и нет. Неважно. Благодаря двум людям, проживавшим на этой улице, кроме как улицей Больных ее больше никто не называл. Можно было бы погоревать по поводу несправедливости названия, проживай на этой самой улице кто-то еще, однако на ней стояло всего два дома, слева и справа. Стояли они не друг напротив друга, а несколько на расстоянии, ровно на таком, чтобы кусок дороги, протянувшейся между домами, смогли назвать улицей. Справа, в двухэтажном особняке, чем-то напоминающем средневековый замок в миниатюре, (правда немного покосившийся и облезлый замок) проживал крепкий седовласый мужчина, совершенно неопределенного возраста. Лицо его избороздили морщины, а волосы на голове были все как один подлинно возрастного пепельного оттенка, который не подделаешь никакими красителями. Мысль о красителе у тех, кому попадался на глаза этот человек, возникала по двум причинам. Во-первых, ярко-синие глаза из-под полуопущенных век сверкали совсем не старческим огнем, а во-вторых, периодически этот обитатель улицы Больных выходил на задний двор своего дома, вооружившись длинным мечом, самым что ни на есть настоящим, и начинал со свистом рубить воздух, мастерски фехтуя только с один ему ведомым противником. То, что фехтовал он мастерски, не вызывало сомнений даже у дилетантов, настолько этот профессионализм был очевиден. Говорили, что Белый Гриф, как прозвали его местные, когда-то давным-давно помешался на творчестве Толкиена. И помешался не слегка, а очень даже серьезно. Заказал для себя тот самый пресловутый меч в антикварной фирме, специализирующейся на продаже редких предметов старины. Поговаривали, что за этот клинок он отвалил половину своего состояния. Кроме того, периодически Гриф исчезал из городка дней на пять-шесть для того, чтобы, как всем было известно, уйти в непроходимые лесные дебри, где-то на юге. Там он встречался с такими же как он толкиенутыми, чтобы сходить с ума уже коллективно, а не в одиночестве.

Элемрос был уже достаточно взрослым для того, чтобы критически воспринимать «всем известную» информацию. После некоторых раздумий, для себя он раз и навсегда решил, что абсолютно точно он знает о Белом Грифе только то, что это человек, который умеет фехтовать мечом и время от времени уезжает куда-то в неизвестном направлении. И вот это -факты, а все остальное – домыслы, которые брать на веру можно, но считать их непреложной истиной глупо.

Свернув на улицу Больных, Элемрос поравнялся с домом Грифа и слегка замедлил ход. Окна Гнездовья, как назвали дом те же, кто придумал Белого Грифа, как всегда, были плотно занавешены. Причем одно из окон на втором этаже было занавешено чем-то странным. Казалось, что дневной свет попадает внутрь, но обратно не выходит, поглощаемый без остатка какой-то удивительной, ничего не отражающей субстанцией.

– Бред, – бормотнул себе под нос Элемрос, сегодня твердо решивший бороться с малейшими попытками офантазировать и обмечтать суровую жизненную реальность, – дед просто затонировал себе одно окно. Одно единственное на весь дом. Ну и что? У моей сестры, например, есть фиолетовый зонт, ну а у деда… у деда одно затонированное окно. Тут можно еще поспорить, что нормальнее и естественнее.

С этой мыслью немного повеселевший подросток прибавил скорость и поравнялся уже с домом Психованной Мелли. Этот особнячок, также двухэтажный, походил на…

– На самый что ни на есть стандартный, – четко произнес Элемрос, – типовой, пристойно-обычный коттедж. И если бы не его обитательница…

Поразмышлять о Мелли Элемрос не успел, так как произошло именно то, что частенько становится началом весьма и весьма неприятных событий.

Элемрос свернул на скользкую дорожку.

Невозможно сосчитать, сколько раз за всю свою жизнь Элемрос проезжал мимо этого поворота, не обращая на него ни малейшего внимания. Никто не знает почему именно в тот раз он вдруг нажал на тормоз и остановился, повернув голову налево. Такое, наверное, у всех бывало. Делаешь что-то рутинное, что-то, что привык делать каждый день на протяжении длительного времени, даже не задумываясь, инстинктивно словом. Но вдруг, зачастую безо всяких видимых причин, процесс нарушается. И даже не потому, что тебе до смерти надоело делать одно и то же, а просто словно кто-то невидимый толкает тебя под руку и наполовину полный или наполовину пустой стакан твоего ежедневного житья-бытья падает тебе под ноги и разбивается. Надо сказать, что стакан Элемроса упал не то, чтобы совсем без причин.