© Драбкин А., 2015

© ООО «Яуза-пресс», 2015

* * *

Отто Кариус

– Здравствуйте! Да вы еще и с моей фотографией! Ochen’ khoroscho! Это же фотография динозавра! Ochen’ khoroscho!

– Для своих лет вы очень хорошо выглядите, так что вы не динозавр.

– Запись все время работает? Тогда мне нужно вести себя прилично.

– Вопросы, которые мы зададим, это не только наши вопросы, это вопросы большого сообщества русских любителей военной истории, которые читали вашу книгу и хотят уточнить детали, особенно относящиеся к первому периоду войны.

Хотелось бы начать разговор с того самого боя в Малиново. У нас есть две фотографии…

– Малиново! О да.

– В этот день там погибли два Героя Советского Союза, оба были командирами батальонов. У меня есть фотографии этих двоих, и я бы хотел, чтобы вы на них посмотрели. Может быть, вы кого-то вспомните. Один из них сгорел в танке, а второй…

– Сразу могу сказать, что я их не видел.

– Но того, который застрелился, вы видели?

– Нет. Солдаты видели, они потом мне рассказали. А я сам не видел.

– У вас в книге написано, что вы видели награду?

– Лично не видел. Но те, кто докладывал, сказали, что оставили награду на погибшем. Ее никто не снимал! Мы так никогда не поступали. Этим потом занимались американцы – они снимали все подряд.

Я не воевал ни с погибшими, ни с пленными. Более того, я не стрелял, если танк противника уже побежден и экипаж покинул его. Мы были очень потрясены, когда узнали, что в современном Бундесвере молодые танкисты упражняются воевать с экипажем, после того как он покинул танк. У меня в роте это было не принято.

В Дюнабурге [Даугавпилс] мне запомнился один пленный, который потерял ногу. Я предложил ему сигарету. Он ее не взял, а одной рукой сам свернул себе самокрутку.

Я никогда не понимал, как они это делают. Makhorka! Они были немного примитивные. В основном пехота, разумеется. Технические войска уже никак нельзя назвать примитивными.

Многие сотни русских погибли совершенно бессмысленно, потому что их необдуманно бросили в бой. Например, наступая через Нарву. 500–600 человек погибали каждую ночь… Они лежали там на льду. Это же чистое безумие.

У нас такое происходило реже. Мы не могли позволить себе подобной роскоши, потому что у нас было намного меньше людей. Но тоже случалось, что от батальона после атаки оставалось 10 человек. От целого батальона!

– Вернемся в 1940 год. В Шлезвиг-Гольштейне вы обучались на заряжающего?

– Да, тогда я был рекрут. Отрабатывали все, что нужно заряжающему танкового орудия. Сверх того существовала обычная армейская подготовка – строевая, приветствие и прочее. И еще отрабатывали то, что необходимо для выживания. Почему я еще жив, так это благодаря тем тренировкам.

– Как командир танка давал вам команды – руками, голосом или через переговорное устройство?

– У нас имелось радио. А вот у наших противников связь была намного хуже. Как с точки зрения техники, так и по профессионализму персонала. Если бы было по-другому, то мы бы проиграли войну уже в 1942 году. Ну и конечно, у русских были проблемы в руководстве и в поведении отдельных членов экипажа танка. Я ни разу не видел, чтобы русский командир танка выглядывал из люка во время боя. Это было нашим счастьем и несчастьем нашего тогдашнего противника.

– Что входило в обязанности заряжающего во время марша?

– Заряжающий должен следить за тем, чтобы пушка была вовремя заряжена, а пулемет не имел задержек. Если случались задержки, заряжающий должен уметь быстро их устранить. Заряжающий – это несчастный человек, который ничего не видел и не понимал, что происходит. В чешском танке Pz-38 (t) вообще ничего не видно, да и в «Тигре» тоже.

– Как вы убирали смазку со снарядов?

– Ничего подобного не делалось. Снаряды заряжались такими, какими поступали к нам.

– Снаряды вы должны были укладывать?

– Да. Они находились в укладке. В боеукладке «Тигра» 98 снарядов. А в чешском танке было еще меньше.

– Сколько бронебойных снарядов и сколько фугасных было в Pz-38 (t)?

– В чешском танке применялось только два вида снарядов: бронебойные и осколочно-фугасные. У нас обычно было 50 на 50. Каждый экипаж сам решал, сколько каких снарядов ему брать. Это в основном зависело от командира.

– Насколько Pz-38 (t) был хорош для войны в России?

– Совсем не годился. Экипаж этого танка состоял из четырех человек. Командир должен руководить, стрелять и наблюдать. Для одного командира это слишком много. А если он еще и командир взвода или роты – это уже практически невозможно, потому что у каждого только одна голова. Чешский танк хорош только для маршей. Нижняя часть, до пояса, у него очень удачная. Полуавтоматические планетарные передачи, крепкая ходовая. Чудесно! Но только для того, чтобы ездить!

Сталь тоже была плохая. Пушка в 3,7 сантиметра против Т-34 слишком слаба.

Если бы тогда русские находились не в стадии перевооружения, а Т-34 появился бы у них немного раньше и если бы им правильно управляли, то война закончилась бы в 1941 году, самое позднее – зимой.

– Вы помните первый бой с Т-34? Вы осматривали его после боя, залезали вовнутрь?

– Мы не были передовой частью. Передовые части воевали с Т-34, а мы про него только слышали. Слушали и ужасались. Для нас было необъяснимо, почему это явилось сюрпризом для немецкого руководства. И это при том, что немцы разрабатывали танки вместе с русскими в Казани. Про Т-34 мы ничего не знали.

– Члены экипажа танка были взаимозаменяемы?

– Смотря как посмотреть. Мы были счастливы, если мы могли оставаться все время в одном экипаже. Но если вы командир взвода или роты, то вам иногда необходимо пересаживаться. Кого-то высаживали, он при этом был чертовски зол. Но ничего нельзя поделать, командиру тоже нужен танк.

– В пределах одного танка, например, мог водитель стрелять, а наводчик водить?

– Определенно это было возможно. Но персонально у меня этого никогда не случалось. Бывало, во время марша я, заряжающий, вел танк, подменяя водителя. Это происходило, потому что мы все время ехали. Ехали, ехали и ехали…

– Как указывалась цель, по циферблату?

– Цель указывал командир. Хороший наводчик тоже наблюдает через оптику. Но обычно командир сам решает, куда стрелять.

Во время обучения были приняты определенные формы приказов. Но в реальности все говорили нормально, так же, как говорим сейчас мы втроем. Более того, мы много не разговаривали. Всегда надо быть настороже и наблюдать. Особенно это относится к командиру. У меня, к примеру, было так: я клал руку наводчику на левое плечо, и он поворачивал пушку налево, а когда я перекладывал на правое – направо. Все это происходило спокойно и в полной тишине.

Это в современных танках командир может перенять управление, а у нас такого еще не было. Но это и не нужно, потому что командир все равно не мог вмешиваться. У него и без того хватало других задач.

– Стреляли с остановок или на ходу?

– Мы стреляли только с остановок. Стрелять на ходу это слишком неточно, да и не нужно.

– Какую команду вы давали механику-водителю, чтобы он остановился?

– Просто приказывал остановиться [Stopp или Halt] или что-то в этом духе. Ничего особенного, никакой специальной команды. Механик-водитель, по-моему, это самый главный человек в танке. Если механик-водитель хороший, то он всегда поставит танк в правильную позицию по отношению к противнику, не покажет ему борт и по возможности всегда стоит передом.

– Русские окапывали танки. А немцы это делали?

– Да, мы иногда так тоже делали. Особенно в первую зиму, когда стояли в обороне. У нас тогда не хватало противотанковых пушек.

– Вы, как командир танка, чистили и приводили танк в порядок вместе с экипажем?

– Интересный вопрос. К примеру, мой командир танка… Невозможно было представить, что он даже дотронулся до снаряда или до канистры с бензином. А я всегда помогал грузить боезапас, обслуживать танк и прочее… Психологически это влияло превосходно. Маленький фокус с большим воздействием! Но я это делал также по убеждению – ведь мои товарищи по экипажу тоже уставали.

– Как звали вашего командира?

– Это тот самый, которого скоро застрелили. В книге есть…

– В 1941 году вас отозвали с фронта в офицерскую школу. На фронт вы вернулись в зимнем обмундировании?

– Зимнего обмундирования нам еще не выдавали. А вот у русских оно было. Многие тогда погибли из-за того, что пытались снять с павших русских валенки. Если вы меня спросите, как я пережил первую зиму, то я могу только сказать, что я там был, но не знаю, как я там выжил. Мы зимовали на открытом месте почти в 50-градусный мороз. Снабжения нет, все замерзло. Из еды только лошадиное мясо и замерзший хлеб. И тот надо рубить топором. Никакой горячей еды. Слово «гигиена» вообще исчезло как понятие! Снег, ледяной шторм, никакой зимней одежды. Танков уже нет, осталась только одна черная униформа. А в снегу в ней просто прекрасно, очень хорошо! Сидишь и ждешь, когда тебя атакуют привыкшие к снегу, одетые в маскхалаты, хорошо обученные русские лыжники… Но… Я все еще жив!

– Вши были?

– Много! Если кто-то говорит, что у него не было вшей, значит, он никогда не воевал на переднем крае в России. Сто процентов!

– Вы жили в домах?

– Вы наверняка знаете, что Сталин приказал все сжечь и ничего не оставлять. Первую зиму можно забыть. А потом у нас появились танки, так что в них можно было хоть немного обсушиться. В танке тоже холодно, в них не предусматривался обогрев. Хуже всего приходилось пехоте. Там с гигиеной дело обстояло совсем плохо. Я не знаю, как мы это пережили. Вши! А белье сменить невозможно! Мой экипаж с 20 января по 20 апреля жил только в танке, за исключением двух или трех дней, когда танк сломался и его пришлось чинить. Мы совершенно не брились. Мне еще было немного лучше, потому что я иногда возвращался на командный пункт и мог там по крайней мере помыть руки.

Один раз я вернулся выбритым, и мой старшина с фельдфебелем меня не узнали. Они подумали, что им прислали нового командира. Теперь понятно, как мы выглядели?!

– Русские копали траншею, наезжали на нее танком и так ночевали. Вы так делали?

– Иногда, на коротких промежутках. Но потом это запретили, потому что один раз бомба попала в танк, и весь экипаж при этом погиб. Поэтому так мы больше не делали, а старались прятаться в строениях, на кладбищенских дворах или там, где были какие-то углубления.

– Когда вы вернулись из офицерской школы, какой танк вы получили?

– Сначала никакого! Я должен был принять командование взводом саперов, хотя не имел ни малейшего понятия о минах и прочем. Пришлось изучать саперное дело на практике. И это мне позже пригодилось. Потом я стал командиром танкового взвода в звании фельдфебеля… Мы еще воевали на чешских танках. Потом меня повысили, и я стал командиром взвода PzKpfw-IV с 7,5-сантиметровой пушкой.

– Как вы заводили танки на морозе?

– Если аккумулятор в порядке, то проблем нет. Иногда, если было совсем холодно, мотор приходилось прогревать. Пехоте это очень не нравилось, потому что, когда мы заводили танки, наши «друзья» начинали стрелять, думая, что у нас какие-то планы, хотя мы ничего плохого не имели в виду.

– Вы разводили костер под танком, чтобы прогреть мотор?

– Нет, у нас такого не практиковалось, я этого никогда не видел.

– Вы слышали про противотанковых собак?

– Слышал, но никогда не видел.

– Насколько были эффективны русские противотанковые ружья?

– Pz-III и Pz-IV они элементарно пробивали в борт. Потом у нас по бортам появились экраны, и им приходилось подходить ближе. Но уверенно танки они не поражали. Против «Тигра» они вообще были бесполезны. Они только могли нанести какой-то ущерб, разбить гусеницу, но я говорю про опасность для экипажа.

– По «Тигру». Насколько он был надежен?

– Ну, сначала у него были детские болезни. Первая рота на «Тиграх» использовалась в битве на Ладоге под Волховом. Местность для танков там почти непроходимая. К тому же еще стояла зима. Они все вышли из строя из-за технических проблем! Но это всегда так, у каждой новой разработки.

Существенным фактором, влияющим на живучесть танка «Тигр», являлась хорошая подготовка водителя. Опытный водитель имел меньше технических проблем. У меня, слава богу, в экипаже сначала был опытный водитель. Позднее на «Ягдтигр» к нам пришли молодые водители, и это была катастрофа. Мой личный танк № 217 пришлось взорвать под Данцигом, хотя он смог продержаться почти до последнего дня войны.

– Потери были больше от артиллерии, авиации или от мин?

– От авиации потери у нас были небольшие. Артиллерия опасна, только когда она стреляет с корректировщиком. Когда они стреляли без наблюдателя, то попадали очень редко, и это было неопасно. А вот когда корректировщик видит цель и наводит огонь, тут уже необходимо менять позицию. Вообще дальнобойная артиллерия по танкам попадает редко, и это большая случайность. У гаубиц слишком большой разброс.

– Чего вы больше опасались – русской противотанковой артиллерии или русских танков?

– Противотанковая артиллерия опаснее. Танки я вижу, а противотанковую пушку иногда вообще невозможно обнаружить. Русские так хорошо их маскировали, что пушку замечаешь только тогда, когда она выстрелит. Это плохо.

– Вы были сапером. Насколько сложными были минные поля, насколько тяжело их разминировать?

– Я им пробыл очень недолго. В основном у нас формировались противотанковые группы, которые ходили в ближний бой против танков. Для меня это стало полезным знанием в том смысле, что я, как танкист, смог оценить, насколько мины опасны. Если бы я не побыл сапером, у меня имелся бы определенный страх перед ними. А так я знал, что здесь ничего случиться не может.

– В октябре 1942-го был снят командир вашей 20-й дивизии Дюверт. Насколько это было справедливо, с вашей точки зрения?

– В 1942 году… я находился еще в 20-й дивизии…

Я тогда был небольшой шишкой и знал только моего командира батальона фон Геста.

– У русских в 1943 году появились самоходные орудия с 152-мм пушкой. Как вы их оцениваете?

– Да, самоходки 15,2! Правда, они всегда уступали танкам, потому что у них не поворачивалась башня. Они были слишком медленными с точки зрения управления. У нас имелся определенный опыт борьбы с ними. Они были слишком медленными, стреляли слишком медленно, и если не попадали с первого выстрела, то их можно считать трупами. Потому что ждать, пока они перезарядятся, противник не будет. Немцы были такими умными, что построили «Ягдтигра». Это абсолютное безумие! Самоходки это только поддержка, и небольшого калибра. А 15,2 была огромная, через ствол из винтовки можно застрелить наводчика. Нам они не сильно вредили. Если удавалось атаковать их сбоку, то они становились легкой добычей. Хотя один раз меня подбила именно самоходка. Это произошло в Нарве. Неожиданно! Я поворачивал налево, а справа выстрелила самоходка. Танк был полностью разрушен. Когда по тебе неожиданно попадает снаряд 15,2, это очень плохо!

– Штурмовики могли повредить танки?

– Да, они могли подбить танк ракетами. Но, честно говоря, точность попадания у них была плохая. Потерь из-за них мы не имели, но выглядело это угрожающе. Страшно было, но попаданий не было!