Сказка, навеянная чарующим светом,

проникающим через листья,

мягким мхом под ногами,

запахами трав

и тишиной

леса

Иногда прошлое внезапно, без всякой причины и без предупреждения накатывает на меня, словно могучая волна, и перед глазами всплывает одна и та же картина, врезавшаяся в память навсегда. Я вижу крышу своего дома, покрытую потемневшей от времени бурой черепицей, старые яблони нашего сада, гнущиеся под тяжестью спеющих плодов, поля, залитые утренним светом, серебристо поблёскивающую змейку реки за ними и над всем этим – тёмную полосу Леса вдалеке. Всё, как оно выглядело в тот день ранней осени, когда я мимолётно оглянулась на бегу. В день, положивший начало всему.

Тогда тот день ещё не был тем. Скорее, это был на редкость неудачно задавшийся денёк. Я поссорилась с отцом и нагрубила Лоте. И ведь я, хоть подчас и бываю излишне резка на слово, отнюдь не грубиянка, ничего подобного, отца обожаю и к Лоте, при всех её капризах, отношусь как к младшей сестре. Но если мой папочка в разгар сбора урожая, порой острой нехватки рабочих рук на всех хуторах, как бы между прочим, предлагает мне прокатиться в Ские на ярмарку…

Однако, всё по порядку.

Мой отец, Хэск, – крупнейший землевладелец Скируэна. Вся земля в окру́ге, видимая взглядом с верхушки самого высокого дерева, и продолжение её, не различимое ни с какой высоты, принадлежит ему. Я его единственная дочь и наследница. Моя мама умерла, едва повивальная бабка приняла меня на руки, двадцать девять лет тому назад, из чего легко можно сделать вывод о количестве прожитых мной дней. Отец у меня необыкновенный. Ни один из наших соседей не способен взглянуть на него сверху вниз. И не только из-за его роста, но и вследствие уважения, испытываемого к нему. Он может одной рукой остановить разъярённого быка и согнуть железный прут толщиной в палец. С соседних хуторов всегда посылают за ним в надежде услышать справедливый совет. Но я не помню, чтобы хотя бы раз отец повысил голос или применил силу при решении спора. Как бы я ни шкодила в детстве (а проказничала я немало, уж поверьте), самым ужасным наказанием было укоризненное покачивание головой.

Наш хутор расположен прямо на границе обитаемых земель. Дальше нас только Мерден, Лес без конца и края. Когда люди впервые появились в Авендуме, Лес с любопытством рассматривал их с высоты вековых деревьев, и поныне стоящих там же, где и во времена Переселения. Люди обживали новые места, и он доброжелательно кивал им ветвями. Теперь мы привыкли называть этот мир своим домом, но Лес – он всё тот же, неизменный, величественный и прекрасный, каким был в те времена, когда Авендумом владели итлунги.

Не представляю, как, родившись в Мердене, можно не прирасти к нему всем сердцем и стремиться куда-то ещё. Ни разу, став самостоятельной, я не задумывалась о том, чтобы покинуть родные места. Грызя и терзая науки в школе Ские, ближайшем к нам городке, я скучала по нашему безлюдью, по тишине Мердена, по Лесу. Когда бродила по нему, мне казалось, что сейчас меня окликнут герои легенд и я перенесусь во времена Лиэйраля и королевы Ифэнны.

Говорят, земли вокруг Эрлинга, столицы Авендума, претерпели значительные изменения за тысячу лет с момента Переселения. Скируэн менялся мало и неохотно. Мерден же остался таким, каким его увидели люди, приведённые в новый мир Лиэйралем.

Положение дочери богатейшего земледельца не избавляет от участи всех хуторянок: подъём с первыми петухами, кухня, хлопоты по дому и обязательное участие во всех работах, что идут на полях, в саду и огороде. Белоручкой и неженкой не вырастешь. Да и к богатству своему относишься без спесивого носозадирательства. До определённого возраста я и вовсе не придавала ему значения. Вот когда во всём Скируэне ко мне не посватался только ленивый, в полной мере осознала тяжесть отцовского наследства. Последнего из таких женишков я полгода назад собственноручно спустила с крыльца, на прощание веником выбив из него пыль (и дурь, надеюсь!). Ишь, нашли лёгкий способ преуспеть, не прилагая усилий! Будто я не знаю истинной причины их скоропостижно возникших чувств! Причины, увы, единственной – потому что другой просто быть не может.

Во всех легендах дочь лорда (главы рода, старейшины клана, разбогатевшего торговца – смотри по тексту), кроме обладания половиной королевства, ещё и прекрасна, словно волшебный сон. Жизнь не похожа на сказочные предания. Я некрасива. И лёгкость, с которой говорю об этом сейчас, вовсе не означает, что когда-то не восставала против этой суровой истины всем нежным девичьим сердцем, охочим до преклонения, любви и ухаживаний. Потом поняла: или я смирюсь с действительностью, или продолжу сама отравлять себе жизнь. «Не родись красивой, а родись счастливой», – частенько повторяла Неда, моя дорогая няня, пытаясь меня утешить. Неда была стара и обладала мудростью, свойственной её возрасту, но вначале, после каждого сватавшегося ко мне бездельника, рассматривающего меня в качестве досадного обременения своего обеспеченного будущего, я втайне часами ревела в подушку и старательно обходила зеркала́. Вот только люди – существа выносливые. Пережив разочарование, мне удалось обрести душевное равновесие. Теперь, когда я здороваюсь со своим отражением, вижу смуглую невысокую женщину, с волосами цвета прошлогодних листьев и насмешливым взглядом серо-голубых глаз. Она спокойна и уверена в себе. И пусть всё, чему полагается быть округлым, угловато, а остальное, наоборот, чересчур широко, пусть нос далёк от утончённой формы, щёки впалы, а подбородок заострён, – это не мешает ей быть довольной своей жизнью. Я больше не боюсь глядеть в зеркало. Оно уже не преподнесёт мне сюрпризов.

Но отец – всегда отец. Он не верит, что его дочь удовольствуется участью старой девы. Ему позарез необходимо устроить её семейное счастье и лицезреть полчища орущих и ползающих внучат. Ради этого он готов на всё. Даже отпустить дочь в период сбора урожая на ежегодную ярмарку в Ские, куда съедется весь окрестный люд и множество народу издалека. Вдруг среди прихорошившихся ради такого случая парней окажется некто, с кем строптивая дурнушка согласится связать свою унылую одинокую жизнь?!

Конечно, отец не сказал это прямо. Просто предложил «развлечься». Но я-то понимаю, что в разгар страды, когда наши работники, Нире и Кини, едва справляются, а во всём Скируэне днём с огнём не найдёшь незанятого человека и все торопятся закончить работы до первых заморозков, предлагать мне провести недельку-другую в Ские можно только из жалости за несложившуюся судьбу дочери.

Больше всего на свете ненавижу, когда меня начинают жалеть. Я вспыхнула, словно сухая солома, и немедленно высказала отцу всё, что думаю о замужестве, ярмарках, девицах, бегающих в поисках мужей, и тех, кто полагает, будто меня хоть сколечко интересует подобное. Если бы отец на этом и остановился! Но нет, ему нужно было сделать вид, что он вовсе не подразумевал ничего подобного!

Я швырнула тряпку, которой домывала пол, так, что грязные брызги полетели во все стороны. И выскочила из дома не разбирая дороги. Нельма, старая, толстая, ленивая псина, о которую меня угораздило споткнуться, с визгом шарахнулась в сторону, как от зачумлённой. Лота, важно гулявшая по двору, округлила и без того огромные глаза, подскочила ко мне и участливо спросила:

– Поругалась, да?

Ценой неимоверных усилий мне удалось сдержаться. Лоте семнадцать лет, она чиста, простодушна, доверчива и прекрасна, словно в ней течёт часть итлунгской крови. Полгода назад её с тёткой, единственных оставшихся в живых после пожара на их хуторе, взял к себе отец. Для удобства я зову Лоту сестрой, хоть и родня мы настолько дальняя, что, начиная выяснять, кто кем кому приходится, запутываешься ещё больше. Фида, её заботливая тётя, почтенная чопорная дама средних лет, благоговеет перед отцом и смотрит на меня с немым порицанием всякий раз, когда я проявляю свой крутой нрав. Лота же мила настолько, что, думаю, ей недолго осталось скучать в девичестве в нашем доме. Такое личико, как у неё, воспевают в стихах и изображают на картинках: водопад блестящих пшеничных локонов, пухлые губки бантиком, румяные бархатные щёчки и ярко-голубые кроткие глаза. У всего этого великолепия есть только один тайный недостаток, но, если она молчит, вряд ли о нём догадаешься. Сейчас она, к сожалению, не мочала.

– Арин, когда ты едешь в Ские? Я с тобой, ладно? На ярмарку приезжают аж из Эрлинга! Какие они привезут платья! Представляешь, по последней столичной моде!

Нет, я не представляла. Зато горела желанием узнать, откуда эти сведения про Ские.

– Твой отец вчера говорил с тётей. О том, что у тебя утомлённый вид и что хорошо бы тебе немного развлечься…

– В следующий раз, когда будете решать, что для меня лучше, сделайте одолжение, поставьте в известность! Я никуда не собираюсь! Так что забудь про новые тряпки, или пусть отец сам везёт тебя на ярмарку! – возмущённо рявкнула я.

Прекрасные глаза Лоты вмиг наполнились слезами. Ещё с детства вид чужих слёз всегда вызывал у меня смятение. Я оттолкнула её и помчалась прочь. Вдоль поля, через узенький мостик, выгнувший, словно ластящийся кот, спину над речкой Быстринкой. Туда, где растянулась тёмная лента Леса. Где никто меня не найдёт и не полезет со своей жалостью.

Лес ласково обволок меня мягкой приятной прохладой и чуткой тишиной. Лёгкая тень, падающая на тропинку, стелилась под ноги, будто кружевная шаль. У развилки я перевела дух. Где-то высоко нежно и звонко пропела невидимая птица. Резные листья окари чуть качнулись, когда она взлетела. Я замедлила шаг. Здесь мне были знакомы каждый изгиб холма, каждое дерево и каждая травинка. Я могла бы ходить тут с закрытыми глазами, не боясь заблудиться. Вот выступающий из земли валун, наполовину покрытый пышным бархатным мхом, на котором я частенько засиживалась с очередной книгой, без спроса одолженной у Неды. Вот поляна, заросшая глинеей, огненно-алыми цветами со сладким, дурманящим запахом, где я не раз валялась, мечтая о всякой ерунде. Крохотное кристально чистое озерцо с яркими блестящими камушками на дне, окружённое гибкими ридвари, которые склоняются до самой воды, купая свои светлые тонкие ветви в искрящихся солнечных бликах. Как обычно, внутри меня возник благоговейный трепет от созерцания окружающей красоты. Лес, вечный и прекрасный, всегда встречал меня с материнской лаской, которой я не знала, но представляла именно такой – всё понимающей, бережной, ненавязчивой, всеобъемлющей. Лес. Мир итлунгов, позвавших и принявших нас когда-то. Он не изменился с тех пор, как по нему бродили лишь они, Хозяева. Прекрасные, как сам Лес, утончённые долгожители. Он был всё тот же в момент Переселения, когда его из конца в конец пересекали герои легенд и песен. В его тени́ стоял сам Лиэйраль, этими тропами ходила Святая Йола, первая Пророчица Арнхе открыла здесь свой великий дар. И тогда, и сейчас Лес оставался неизменным – невозмутимый, торжественный. Мир легенд и преданий, сохранённых нами в благодарность за Приглашение.

С досады я забралась довольно далеко и теперь присела перевести дух на залитый солнцем пригорок. Озорное утреннее солнышко лизнуло мне руки и пощекотало нос. Раздражение проходило. Ну что сердится на отца – он же мне добра желает! По-своему. А я…

Где-то вдалеке чавкнул мох, затем ещё и ещё. Я мигом вскочила на ноги. У меня чуткий слух, и, хоть звук был едва различим, я легко догадалась, что он означает. Сквозь чащу пробирались лошади. Кого это леший дёрнул направляться в Мерден Лесом? Паломников? Не похоже, те предпочитают наезженный тракт от Инеи или главную дорогу от Ские, что приводит к самому порогу нашего дома. Да и голосов не слышно. Сошли с Тропы? Странно, почему здесь, а не ближе к хуторам? И отчего так далеко от дороги?

Моё первое побуждение выйти навстречу путникам сменилось настороженностью. Звуки быстро приближались. Поколебавшись, я нырнула в густой куст веренны. Плотная листва надёжно укрыла меня от случайных взглядов. Притаившись, я прильнула к малюсенькому просвету среди листьев.

Они появились в поле моего зрения почти сразу. Целый отряд, десятка два лошадей. Одетые в нечто серо-зелёное, неприметные фигуры с низко надвинутыми на лица капюшонами. Тихое звяканье выдавало не видимое под плащами и куртками оружие. В слишком большом количестве для обычной лесной прогулки.

– Здесь, – повелел надменный голос, и скомандовавший выехал вперёд.

За ним последовал второй всадник, остальные остановились на краю поляны.

У меня перехватило дыхание. Не от вида людей – на них я пока не смотрела. Не от звучания бесцветного голоса говорящего, привыкшего к беспрекословному повиновению. Словно заворожённая, не могла я отвести взгляда от тех, на ком сидели эти двое – восседали так спокойно, будто для них это было само собой разумеющимся и привычным.

Шесть мягких лап. Широкая покатая спина, лобастая голова и тёмные остроконечные уши с длинными кисточками на концах. Чуть подрагивающий пятнистый хвост. Существа из легенд, таинственные, скрытные и непостижимые. Мирцри. Мне стоило больших усилий подавить крик. Создания, до этого мига существующие лишь на страницах книг, стояли так близко, что я могла рассмотреть влажные трепещущие ноздри и выпущенные когти лап. Огромные глаза мирцри были тусклыми, словно затянутыми белёсой плёнкой. Мне стало не по себе.

Тем временем по знаку предводителя двое всадников спешились и выволокли вперёд большой, наглухо завязанный мешок. Судя по тому, с каким трудом они его тащили, – весьма тяжёлый. При помощи двух лопат, за которыми им пришлось вернуться к своим коням, прямо под моим пригорком в каких-нибудь три счёта была выкопана яма, и молчаливая пара грубо спихнула туда мешок.

Предводитель довольно качнул головой и пробормотал что-то себе под нос. На секунду воздух вокруг еле заметно потеплел. Вынутая почва заколыхалась и лениво заползла обратно в яму. Я вздрогнула. Заклятие Возврата, да ещё какое мощное! Вскоре о том, что земля была разрыта, не мог бы догадаться абсолютно никто. Даже мелкие травинки и сучки заняли своё прежнее место. Я впилась взглядом в мага. Под капюшоном шёлкового серо-зелёного плаща черты лица были малоразличимы. И невыразительны – гладко выбритый подбородок, поджатые губы, бескровные щёки, сухой нос. Сощуренные глаза издали казались тёмными щелями. Ничем не примечательное лицо.

– И всё-таки неужели так необходимо было тащиться в эту глухомань? – недовольно проворчал его спутник, тот, что выехал вперёд вслед за магом. – Какая разница, Керт, где это будет гнить? Закопали бы на городской свалке – всего и делов-то.

Голос был сочный, бархатный, раскатистый. Тем не менее он не понравился мне – возможно, из-за раздражающей манеры растягивать слова. Его обладатель под капюшоном не прятался, выставив на обозрение гордо вскинутую голову, увенчанную драгоценным обручем, из-под которого струился поток блестящих, тщательно завитых пепельных прядей. Прекрасному профилю незнакомца мог бы позавидовать любой из воспетых в сказаниях героев. Не человеческих, разумеется, потому как являлся он, без сомнения, итлунгом, и, судя по поведению, весьма знатного рода. На белой холёной коже играл лёгкий румянец, ресницы были неправдоподобно густыми, щёки украшали обаятельные ямочки. Им можно было любоваться с утра до вечера, а с наступлением темноты зажечь свечи и продолжать упиваться дальше. Его хотелось описать в балладе о бессмертной любви или же изобразить на живописном полотне в пылу битвы над телом поверженного врага. Но маг, зовущийся Кертом, взглянул на красавца с презрением, словно на нечто недостойное его внимания:

– В этой, как ты образно выразился, «глухомани» никто и никогда, случайно поручив знакомому магу разыскать что-либо, не наткнётся на плоды наших трудов. Чем дольше я гляжу на тебя, Алькрен, тем больше сомневаюсь в правильности своего выбора. Как может лорд, потомок стольких блестящих представителей своего рода быть столь туп?

Тот усмехнулся – гаденько, краем чувственных полных губ:

– Туп я или нет, тем не менее будущий лорд – я. А ты, мой могущественный друг, как ни лезь из кожи вон, – всего лишь Керн-ит-Ирт, и не буквой больше.

Я закусила язык.

Имя, насмешливо брошенное красавцем, не было простым полным именем итлунга, хоть и одно это выглядело странно для скрывающих свои имена долгожителей. Имя, произнесённое сейчас, звучало в Пророчестве. Том самом, Последнем Пророчестве Лиэйраля, о котором говорили шёпотом с замиранием сердца и тайным ужасом, поскольку предвещало оно события страшные, ведущие к краху мира, концу Авендума.

Ибо на языке итлунгов, ныне забытом ими самими, сложном для человеческого понимания и оттого изученном вряд ли сотней людей, к которым по невероятному стечению обстоятельств относилась и я, это сочетание означало: «Обманувший доверие». Попросту – Предавший, чьё появление было предсказано тысячу лет назад Последним Пророчеством, настолько неясным, запутанным и противоречивым, да и жутким настолько, что и наши, и итлунгские мудрецы не сговариваясь утверждали, дескать, оно ошибочное.

Маг с именем предателя из Пророчества выслушал слова Алькрена с невозмутимым спокойствием. Не меняя брезгливого выражения бледного лица, он медленно воздел руку и с силой хлестнул красавца по щеке – так, что на холёной коже отпечатался багровый след.

– Не смей произносить моё имя вслух! – рявкнул Керт. – И благодари судьбу за то, что ты первый попался мне на глаза из вашего выводка! Ты лорд лишь благодаря мне и только пока я терплю тебя и твоё скудоумие!

Получивший пощёчину, вопреки гневу, вспыхнувшему в золотисто-карих глазах, обиду проглотил – или, скорее, затаил до лучших времён. Зато со всего маху пнул мирцри под собой, заставив его покачнуться. Затем проворчал:

– Что дальше, Керт? Дело сделано, пора возвращаться. Не хватились бы нас раньше времени.

– Два дня – короткий срок для возникновения подозрений, – свысока обронил маг. – Да и кто нас найдёт в этой глуши?

– Уж точно не Полок, – скривился красавец, – у старикашки не хватит силёнок дотянуться сюда Сетью.

Керт не удостоил его ответом. Тронул поводья, разворачивая мирцри. Тот вяло послушался, движения были замедленные и плавные. Заклятие Повиновения… неужели оно действует на мирцри?!

– Любой, вставший у меня на пути, будет уничтожен, – не оборачиваясь бросил маг, – Полок или ты. Хоть сам лорд-повелитель.

Голос его был спокоен, но тем яснее прозвучала угроза.

Я жадно подалась вперёд, чуть не забыв о необходимости таиться, хорошо хоть, вовремя опомнилась.

Отряд, развернувшись, неспешно удалился, не совсем в ту сторону, откуда они явились, чуть правее. Всадники на обычных лошадях так и не приблизились, я даже не смогла пересчитать, сколько их – десять, двадцать? Мох глушил шаги. Если бы не редкий хруст веток, итлунги двигались бы совершенно бесшумно. Выученные кони даже не фыркали.

Я выждала немного для порядка и осторожно выползла из куста. Мысли в голове бились, натыкаясь друг на друга и сбиваясь в кучу.