© А. Халилулаев, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Разбитый термос и задыхающийся вопль

Размякшие облака намекали на не шибко приятный дождь. На кухне резали лук. Или это я оправдывал себя за то, что мои глаза слезятся? Нет. Лук, определенно лук.

Растекшийся, я сидел на балконе, бессмысленно играя в мыслителя. Со стороны наверняка казалось, что я переживал невероятные душевные метаморфозы, что мысли держали меня в бесконечном саспенсе и что я замкнут в тисках проблем этого мира. Я сидел на балконе, не имея возможности вздохнуть.

– Как твоя новая книга?

Она так спрашивает, будто написать что-то – все равно что сходить в магазин и приобрести что-нибудь для заведомо невкусного ужина. Кстати, готовила она отвратительно.

– Она пишется.

На удивление, такой неразвернутый ответ ее удовлетворил.

Я все еще отчаянно пытаюсь не допускать мысль о том, что я променял все на квартиру с манекеном.

День, медленно перетекавший в вечер, внезапно взглянул на меня и покачал головой.

– Ты кромешный идиот, – говорило мне нелепо растянувшееся облако.

Я просто смотрел на него. Вскоре оно превратилось из осуждающего лица в кактус на Диком Западе.

С потекшей тушью она мне напоминала актрису из плохого спектакля, и я едва сдерживал себя, чтобы не указать ей на это удивительное сходство.

– Я все равно тебя жду. И всегда буду ждать.

– Я буду счастлив, если ты найдешь того самого.

Термос выскользнул из трясущихся рук и разбился одновременно с задыхающимся воплем.

Маленький мальчик проехался по луже. Грязная вода отчаянно цеплялась за его заднее колесо. Когда мальчик выехал на середину двора, она ослабила свою хватку – так и осталась лежать между домов, словно длиннющий питон.

– Ты гений.

После выпитого бокала эти слова звучали просто чудесно.

– Что ты? Я просто облекаю свои мысли в слова, вот и все.

– Я никогда не целовала гения.

Небольшое косоглазие придавало ее лицу выражение задумчивости. Казалось, что она всегда ищет свое предназначение в жизни. Но в душе это ее нисколько не волновало.

Выпив бокал до дна, я вспомнил о всех «громких словах», которые были сказаны с А. за этим, когда-то «нашим», напитком. Клятвы в вечной любви, разговоры о детях, о предназначении человека, о странствующих душах, о невозможности измены, об антиутопии, о сложных материях, о нас. Когда мы пили вино, мы открывали себя все глубже и глубже, и этот колодец становился бездонным…

Теперь я пью вино один. Прошел день после разбитого термоса и задыхающегося вопля. Пил не для того, чтобы нырнуть в колодец. Пил для того, чтобы опьянеть.

За три месяца я привык к тому, что еда появляется не на кухне, а на пороге квартиры. Я ел то, что было приготовлено чужими руками, но куплено ею. То, что было роскошью когда-то (будь то гречневая лапша или какие-то блюда с невообразимыми японскими названиями) и вызывало бурную реакцию у меня и А., сейчас превратилось в глухую обыденность. С кухни доносился странный запах, и я понял, что сегодня будет еще одно разочарование в копилку. Готовила она отвратительно.

Сюда я переехал через два дня после «разбитого термоса и задыхающегося вопля». Меня горячо встретили холодный пол, холодная красота и пустое огромное жилье с обилием металла в интерьере.

– Я рада, что ты приехал.

– Я тоже. (Лгун.)

Плавные, как будто нарисованные акварелью губы крепко поцеловали меня, и я почувствовал, что от прежних губ мне придется отвыкать еще очень долго. Крепко обнявшись, мы стояли, я – пытавшийся запрятать свое «я» в новой квартире и в плоской фигуре, и она – безумно полюбившая мою способность связывать чуть больше двух слов в предложение.

– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она меня с легким намеком на нежность.

– А тебе?

– Мне очень хорошо.

Не дождавшись моего ответа, она обвила мою шею руками и прижалась ко мне так сильно, словно желала раздробить мою грудную клетку.

Скажу по секрету, ответа на ее вопрос у меня не было.

Шумевшая вдали автомагистраль не давала сосредоточиться на мысли (неважно какой, пускай даже на самой примитивной). После сегодняшней картины одна мысль отчетливо и слишком нарочито рвалась куда-то, но у меня не получалось провести ее даже по самому элементарному маршруту.

Спустя двести восемьдесят семь дней после «Я все равно тебя жду», я решил удостовериться в актуальности предложения. Станция метро, путь, проделанный миллион раз, те же продавцы в магазинах, тот же вопрос про совершеннолетие, тот же старик на остановке, та же пробка, те же бабушки (за исключением одной, самой буйной), те же дома и тот же код, та же консьержка, тот же вопрос, в какую квартиру (хотя за год можно было и запомнить), та же дверь, с криво нарисованным сердечком в правом верхнем углу. Те же коньки, подаренные на день рождения, те же коробки из-под обуви, тот же запах, тот же коврик с графичным человечком и та же наполовину стертая надпись «Welcome».

Тот же звук прокручивающегося ключа и то же заедание, как и всегда.

Вот только лицо другое.

Вытянутые скулы, легкая двухдневная небритость, рубашка в клетку («я люблю мужчин в рубашках. Особенно в клеточку») и мои шорты, когда-то забытые у нее дома.

– Я ошибся дверью.

За спиной мужчины в клечатой рубашке я все же увидел ту самую бежевую стену и тот самый комод, о который так часто бился спросонья.

– Артем, кто это?

Четвертый Артем. Это уже смешно. Молю, только сына так не назови.

На балконе я понял, что акция «Я все равно тебя жду» больше неактуальна.

– Любимый! Ужин скоро будет готов, – донеслось из кухни вместе с запахом чего-то подгоревшего.

– Я не хочу есть.

На кухне выключился кран, из которого лилась мощная струя воды.

– Я не слышу! Что ты сказал, любимый?

– Я НЕ ХОЧУ ЕСТЬ!

– Не слышу!

– Спасибо, молодой человек, нам очень интересно! – донеслось от какого-то старика снизу.

Я не знал, кому было бы правильнее ответить, и плюнул на это. Разреженный воздух слегка оцарапал свежевыбритую кожу. А. нравилось, когда я был бритым.

Нудный закат был иллюстрацией к моей уже искусственной жизни, в которой удивительно умещались глупые вопросы, холодность взгляда, постоянный отсчет времени от «разбитого термоса и задыхающегося вопля», безумный секс и море пустоты, затягивающей настолько, что все казавшееся кошмарным и губительным год назад теперь обретало какую-то притягательность.

Мы молчали с холодной женщиной не потому, что думали о чем-то великом, а потому что нам действительно нечего было сказать друг другу.

Мы превратились в примитивных существ – осуществляли только простейшие физические действия, никогда не говорили сложносочиненными предложениями, старались быть как можно проще, просто потому что так было легче, а не потому что мы были поклонниками минимализма.

Слева от меня на балконе стояли двое молодых людей. Они курили и рассуждали о чем-то, о чем именно, я не мог расслышать. Оба какие-то пылающие огнем, но будто не пара друг другу, они стояли босиком на балконе с бокалами красного вина. И только безудержно улыбались и перебивали друг друга. Совсем как…

Не вспоминай об А.

Оба открытые навстречу лету и прочему? Касаются небрежно руками, стоят счастливые и свободные, как будто перевернутое зеркало меня и холодной женщины, или как будто я с…

НЕ ВСПОМИНАЙ ОБ А.!

Оба кучерявые, они стояли, распиленные напополам железным бортиком незастекленного балкона. Он ушел с балкона, и тихо донеслось звучание размеренной музыки.

Закат миновал, и воздух наполнился вечером, будто темной краской из распылителя. Он вернулся и пригласил ее на импровизированный танец.

Кто они?

Пара? Слишком скучно.

Первое свидание? – первое, что приходит на ум.

Своими телами они прижались друг к другу, и им было абсолютно плевать на жалкого неудачника, глазеющего на них с балкона футуристической новостройки. Легкий барабан вливался в их кровь и становился единым для них. Их губы проходили мимо губ визави в миллиметрах, но не срывались в поцелуе, что меня запутывало еще больше.

Они танцевали и были иллюстрацией страсти и музыки, которая будто ждала назначенного вечера после заката.

Крепкие объятия и руки, не находившие покоя, сбивали меня с толку.

Я знал только одну пару, которая могла так существовать.

Но акция «Я все равно тебя жду» уже закончилась.

Эти ребята, взрывавшие своей живой энергетикой покров ночи, обнажали мои мысли. Они действовали хуже ножа, который протыкал мое черствое, загнившее сердце.

Губы пролетали, утыкались в шею, но не сливались в поцелуе, тела переплетались, но в движениях не было секса, была какая-то беспредельная свобода, какое-то безграничное счастье и какая-то бесполость.

Они не выглядели пошло, они не выглядели даже как люди!

Это был трепещущий цветок, которому удалось пробить асфальт и вырасти посреди небоскребов.

Я будто был с ними на балконе. Я видел, как ее рука гладила его кучерявые волосы, и как другая рука обнимала его за талию, и как плавно они рассекали музыкальные волны инди-структур.

Кем бы они ни были друг для друга, я верил им, верил так же, как и самому себе, так же как и верил, что акция «я все равно тебя жду» будет актуальна и через двадцать лет.

И глядя на них со стороны, я понимал, что я был единственным, кто верил в то, что они были непорочны в самой своей сути и что я был единственным, кто допускал формулу их дружбы. Да, несмотря на всю картину, которая просто кричит, что эти люди любят друг друга. Они любят. Но не так, как все.

Эта структура мощнее штампов в паспорте и признаний, она важнее слов сказанных, она важнее поцелуев и секса, она сопоставима со взрывом во Вселенной, благодаря которому появилась эта планета.

Я взглянул на олицетворение свободы и вошел в пустоту, закрыв балкон. Проходя мимо пустынных стен, я понял, что, возможно, это было самое банальное опьянение, что это было самое банальное первое свидание и что дальше последует самый банальный поцелуй, а за ним (к сожалению) банальный секс.

Возможно, это так.

Но я верю в этих безумных незнакомцев.

В эту бурю «настоящего» на ржавом балконе сталинского дома.

Сад

Солнце прожигало уже и так потемневшую, коричневатую траву. Он всматривался в даль и выискивал своими уставшими глазами маяк. Голос в трубке раз пятнадцать упомянул о маяке, но поблизости его не наблюдалось.

Нет ничего лучше, чем заблудиться не пойми где и потратить уйму времени впустую.

Вечерний просмотр хоккея уже плавно ускользал от него, и это его не радовало. Он все смотрел вперед. Маяк все не появлялся.

Заблудился.

Он понял это, когда проехал безжизненную заправочную станцию, когда вместо указателей (которые хоть как-то помогли бы ему сориентироваться) последние километра четыре встречались лишь голые сухие деревья и бесконечно гладкая черная дорога. Когда он выходил из машины в надежде все-таки отыскать маяк, в его голове все прочнее поселялась мысль о том, что он заблудился. И чем дольше он пытался вдали увидеть эту белую башню с красными полосами, тем быстрее мысль справлялась со своими конкурентами и занимала главенствующие позиции в его голове.

Он уже жалел, что устроился на эту работу, что ответил на этот звонок и что завел эту машину, которую и машиной-то назвать трудно. Он стоял напротив мертвой травы, в полнейшей глуши, под тучами, без еды, рядом со скучной дорогой и со своей не менее скучной машиной, которая уже начинала ныть, что у нее не хватает бензина и что в случае такого ужасного обращения с ней она просто возьмет и остановится. Даже если он будет материть ее самым нещадным образом.

Его взгляд был устремлен вперед, но маяк не вырисовывался вдалеке.

Срочно позвонить и выяснить, куда двигаться дальше.

Гудки были чересчур тихими (будто телефон тоже взбунтовался против него). Ему пришлось очень сильно прижать трубку к своему уху, чтобы хоть что-то расслышать. На другом конце невидимого провода послышалось характерное кряхтение, затем звук, похожий на щелчок, и раздался голос:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Вы заказывали уборку сада. Скажите… у меня такая проблема, я заблудился… Вы тут говорили, что есть какой-то маяк, – на этих словах он развернулся в сторону прожженной травы. Повернулся достаточно быстро, но маяк так и не появился. – Ну вот и… что я вижу?

Он видел очень многое. Свой проржавевший автомобиль, деревья, согнувшиеся аркой, серую влажную дорогу, темное небо, маленькие белые полоски на дороге, которые почему-то прекращались в десяти метрах от того места, где он стоял. Солнце из-за туч казалось белым, но не белым, как снег… Хотя нет, оно, скорее, и выглядело как снег, как мартовский грязный снег. Снег, в который плевали, кидали окурки, который забрасывали мусором. От такого солнца бессмысленно ждать тепла.

Объектов было чересчур много, но все перечислять вряд ли имело смысл. Поэтому он решил остановится на деревьях, которые аккуратной аркой сплетались над его головой.

– Деревья вижу.

– Какие деревья?

Он недоумевал, чему радовался голос на другой стороне провода, и тут же вспылил:

– Да я почем знаю! Я не разбираюсь в деревьях!

Голос будто бы был готов к такому повороту событий и ответил чрезвычайно спокойно, тем самым обезоруживая оппонента:

– Вы поймите, что я не смогу вас найти, если вы мне не опишете, как выглядит хоть какое-нибудь рядом стоящее дерево.

Он понял, что таковы правила игры и, кроме как повиноваться, другого выхода не было. Все-таки не хотелось застрять здесь надолго. Атмосфера этого места не внушала ничего хорошего.

Его разболевшееся сознание, подпитанное энергетиком, было не способно к каким-либо действиям, особенно к воображению. Поэтому подключить ассоциативный ряд в данную секунду казалось практически невозможным.

– Я вижу дерево, и оно похоже на… чайку.

Дерево действительно было похоже на чайку, но еще больше оно походило на галочку, острый конец которой воткнулся в землю. Причудливость строения и развития данного растения на секунду увлекла его, но тут же мысль погибла, словно не успевший раскрыться бутон. Голос произнес:

– Я поняла, где вы. Буду через десять минут.

Она положила трубку. Все это начинало походить на шутку.

Ну не может девушка определить его местоположение по какому-то дереву. Но уверенность в ее голосе заставляла его относиться к этому немного серьезнее. Он надеялся, что она придет, хотя с большей радостью он бы развернулся и поехал обратно, домой. Но перспектива наказания за отказ от работы оставляла его без права выбора.

Он сел в свой автомобиль, откинулся назад и только решил вздремнуть, как в его голове незаметно и очень деликатно появилась мысль о том, что, быть может, он заблудился настолько, что и обратная дорога, в конечном итоге, приведет его к тупику и что его уже никто никогда не найдет.

Что же будет тогда?