«Меня ужасает грядущий муравейник».
Никак не могу понять, почему французы называют «совестью нации» Камю и Сент-Экзюпери, когда у них есть Эммануэль Мунье и Симона Вейль? Неужели никого не смущает крайний индивидуализм избранных на роль носителей совести? И разве не удивляет тот образ жизни духовных «посторонних», который они вели? Сент-Экзюпери, как и Камю, безусловно, любил человечество, остро переживал «кризис духовности», но был не способен сострадать каждому человеку, каков бы он ни был. Побудительные мотивы, лежащие в основе его философии, - «вернуть людям духовную значительность», - прекрасны и вызывают глубокое уважение, но его философия в целом – настораживает, в первую очередь из-за сходства с печально известной теорией о «Прометеях человечества». Что говорит Сент-Экзюпери о тех людях, которые не достигли уровня личностного существования: «вьючные животные, одуревшие и забитые», «человеческое стадо». Поэтому возникает подозрение, что за высоким нравственным пафосом Сент-Экзюпери, уверенного, что в каждом из людей есть «искорка Моцарта», и мечтающего в качестве садовника помочь этой искорке прорасти, скрывается презрение к тому, что составляет удел большинства людей: нетворческому труду, неизящному выживанию и примитивным развлечениям. А как хороший садовник поступает с сорняками?..
В этой связи весьма показательны письма Сент-Экзюпери, свободные от патетики его публицистической прозы и символизма художественных произведений. Определяющим фактором мировоззрения Сент-Экзюпери, насколько можно судить по письмам, стала трагедия человека, родившегося не в то время и участвующего не в той войне.
Мне больно за мое поколение, из которого вылущена вся человеческая суть. Которое не знало иных форм духовной жизни, кроме баров, математики и машин «Бугатти», а теперь вдруг оказывается втянутым в чисто стадную затею. Которое стало уже совершенно бесцветным. Все разучились различать цвета. Возьмите такое явление, как война сто лет назад. Посмотрите, сколько прилагалось усилий, чтобы утолить в людях жажду духовности, поэзии, да и просто человечности. Сегодня нам, высушенным, как кирпичи, смешны подобные глупости. Мундиры, флаги, песни, музыка, победы (в наши дни побед уже не бывает и не происходит ничего, что по поэтической насыщенности сравнилось бы с Аустерлицем. Есть только пищеварение – быстрое или медленное).
Впрочем, попытка описать философию Сент-Экзюпери, не устраняя при этом существующих внутри его мировоззрения противоречий, едва ли осуществима. Например, потребность в благородстве, чистоте и духовном величии соединяется у Сент-Экзюпери с готовностью к нравственному компромиссу. Так, например, позорное поражение 1940 года превращается у Сент-Экзюпери в «спасение мира» и «отправную точку сопротивления нацизму». С другой стороны, противоречие здесь лишь кажущееся: дело в том, что в мировоззрении Сент-Экзюпери достойная цель оправдывает не совсем честные (до определенного предела, конечно) средства. Деятельность, исполненная высокого смысла, есть деятельность благородная. «Тот, кто работает киркой, хочет, чтобы в каждом ударе кирки был смысл. Когда киркой работает каторжник, каждый её удар только унижает каторжника, но, если кирка в руках изыскателя, каждый её удар возвышает изыскателя». (Я всё-таки думаю, что если удар киркой на каторге кого-то и унижает, то в первую очередь надзирателя). «Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла». Подобным образом можно оправдать любое действие или бездействие, в том числе преступное, достаточно придать ему высокий смысл. Потому что смысл у Сент-Экзюпери привносится извне, а не создается самим действием, равно как отдельная личность не является ценностью сама по себе, если она не устремлена к высшей цели. «Человек – это час молитвы. (Но далеко не всякий человек.)» В действительности, Сент-Экзюпери не видит смысла в каждой человеческой жизни - отсюда фраза о грядущем муравейнике, покорной скотинке, которую «кормят лубочными картинками», досада на комнату на троих («для меня это стадное житье – тягчайшее из лишений») и тоскливая неудовлетворенность жизнью.
Трагизм судьбы Сент-Экзюпери заключается в том, что обострённый индивидуализм восприятия и мышления не соединяется в нём с чувством общности и вовлечённости в жизнь других. При этом всю свою жизнь Сент-Экзюпери стремился именно к такому единению, к человеческой общности, «скрепленной узами нравственных отношении», и когда шла война, он не желал и не мог оставаться в стороне:
Для меня невыносимо оставаться в стороне, когда другие голодают; я знаю только один способ быть в ладу с собственной совестью: этот способ – не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше.
Как писала Симона Вейль, добровольное страдание - «единственный противовес наводнившим мир насилию, греху, злу и смерти». Возможно, Сент-Экзюпери, не был способен на любовь к «недостойному» ближнему, возможно, ему не хватало способности принять пустоту. Но книга всё-таки названа правильно: Сент-Экзюпери действительно хороший человек.