Живая вещь

На дворе стояла середина 50-х — тихое, мирное (ныне подзабытое) время: люди только-только перестали жить в стеснении; до Суэцкого кризиса и Венгерского восстания ещё год. Большинство британцев скромно и спокойно ждали, что жизнь будет делаться всё лучше и лучше.

Нежность и спокойствие. То, что я  почувствовала, открыв сейчас книгу, чтобы писать о ней.  Это Азбучное издание так устроено, что блёрбы (цитаты из отзывов критиков), которых обычно бывает одна-две, и помещают их на заднюю сторону обложки, здесь занимают несколько страниц в начале томика. Множество людей, чье мнение определяет место произведения в ряду культурных артефактов, сказали о "Живой вещи" много прекрасных слов.

  Все хвалят и все говорят о разном: глубина и широта, оригинальность и "в лучших традициях", богатство до избыточности и точность хирургического ланцета. Мир идей и мир страстей, эпическое полотно и  проникновение в потаенные душевные глубины. Все об одной, не самой знаменитой у автора, книге. Даже не об автономном романе, а части тетралогии. Почему? Потому что она того стоит.

  Эта книга из числа редких вещей, умеющих развеять душевную смуту и вернуть тебе тебя. Такой, какой хотела бы видеть. Я читала ее, чтобы написать короткий отзыв для литературного портала, дней десять назад. И открыв сейчас, поняла. как много скверного довелось перечувствовать за эту десятидневку: тревога, непонимание, неверие, обида, испанский стыд, горечь, беспокойство, страх, унижение, приступ ужаса, безнадежность, крушение системы ценностей - тот фон, в котором мы находимся против воли.

Так вот, с этим романом, просто открыв его, я вернулась к себе до всего этого. Почувствовала нежность и спокойствие. Такое у великой литературы свойство, нивелировать мерзости жизни, помещать их в рамки, дарить понимание - они не все, что у тебя есть. Знаю. подходит не всем, но если вы книжный человек, вам сюда. Вторая часть "Квартета Фредерики" охватывающего временной промежуток в двадцать пять лет и столько же времени взяла работа над ним у писательницы.

Эту тетралогию считают magnum opus Антонии Байетт, хотя престижные литературные премии принесли ей другие работы. Возможно дело в специфике, писалось четырехкнижие действительно, очень долго, в общей сложности четверть века с длительными перерывами. Но что-то же заставляло писательницу раз за разом возвращаться к истории и героям, что-то сподвигло Азбуку Аттикус на перевод, спустя двадцать лет после опубликования последней книги. И, положа руку на сердце - это лучшая новость весны.

То есть, прежде. чем читать "Живую вещь", необходимо прочесть "Деву в саду", так? Вовсе нет,  "Квартет Фредерики" - тот случай, когда за следующую по порядку книгу можно браться, не прочтя предыдущих, достаточно знать краткую предысторию, расстановку сил, отношения персонажей. Разумеется, если прочтешь первый роман,  удовольствие  от второго возрастет по экспоненте.

Семья Поттеров: неистовый Билл, редкое сочетание педагогического и организаторского талантов на работе и домашний тиран в семье; его самоотверженная супруга Уиннифред, старшая дочь ангелоподобная Стефани, младшая яростная Фредерика, и сын Маркус, отчасти аутист - все они  переживают время перемен. Гнездо с замужеством Стефани опустело, Маркус оправляется от последствий нервного срыва и временно живет в доме сестры,  Фредерика готовится к Кембриджу и "присутствуя отсутствует". Уиннифред переживает синдром опустевшего гнезда, а Биллу не над кем яриться.

Стефани готовится стать матерью, примеряя жертвенную роль, какая неизбежно достается женщине, приносящей мечты и амбиции на алтарь супружества и материнства. В то время как Фредерика, вся буря и натиск, желает брать от жизни все: узнать, испытать, пережить, добиться и достичь как можно больше всего, найдя применение всем своим талантам.  Маркус, в общем, кажется потихоньку выходит из своего кокона.

Они получают новый опыт, проживают и рефлексируют множество ситуаций, они пытаются переиграть вечную пьесу, в которой поколение родителей бездарно растратило свою жизнь. Они верят, что сумеютвсе и все у них получится. Ну, потому что время сейчас другое, более доброе к людям, чем то, какое доставалось в удел предыдущим поколениям. И потому что сами они умнее (кто бы сомневался). Они не повторят ошибок, а впереди счастье в дивном новом мире.

Оригинальное название книги "Still Life", напрямую соотносится с натюрмортом, с исследованием природы цвета и света. Как полноправными героями «Девы в саду» были Шекспир и драматургия, так здесь ими стали ван Гог и живопись. Байетт каким-то немыслимым образом удается говорить о вещах из культурной и интеллектуальной сферы, наполняя их биением живой крови. Когда об этом рассказывает она, ты входишь в это и это входит в тебя.

Вы будете умиляться и возмущаться с этой книгой, не раз посмеетесь (не могу гарантировать, что смех этот будет добрым) и один раз заплачете (там нельзя будет не заплакать). Не могу не сказать о  переводе Дмитрия Псурцева и Дарьи Устиновой, он великолепен, а роскошная избыточность и упоительная непростота этой прозы напомнят одновременно о Диккенсе, Гоголе и Набокове.

Смешная, трагичная, трогательная, умная, глубокая и удивительно живая вещь.

____И правда – что? Этот вопрос занимал умы всех героев сей книги, и у каждого была на то своя причина, и у каждого была своя борьба. Казалось бы, война закончилась, над страной взошёл лик молодой королевы, можно наконец начать жить, но Англия, натянуто улыбаясь, сотрясалась от боли, ибо никто не знал что им делать дальше, и они все молчали, молчали и страдали. А время-то шло, мир менялся. Проходить через это с персонажами под мягкие звуки – именно звуки, это важно – живописи было чрезвычайно занимательно. Если в первом томе главенствующим мотивом выступала драматургия с её шекспировскими – и не только – страстями, то во втором томе её место заняли вангоговские картины и письма, мазки и строки которых так поэтично вписывались в канву романа: «Далёкий незаменимый брат Тео шлёт Винсенту свою любовь – и тюбики краски». Прогулки по знаковым для художника местам, любование теми самыми лодками, всплески (сапфиры, лазуриты, опалы) того самого моря, извечный вопрос – видел ли всё это кто-нибудь таким до Ван Гога, и пред глазами – его взгляд, волчий и отстранённый, от которого становится так зябко.

____То, как Александр, отошедший от возлюбленной Астреи и нашедший страсть в творчестве и жизни голландского художника, пытался уловить связь меж цветом и словом, заворожило и очаровало, как и описание постановки его пьесы (света, больше света!). Подсолнухи с солнечными лучиками, маки с лепестками алого шёлка, заключённое в раму сияющее море, – это всё лишь слова, но, читая их, видишь яркий подсолнух, нежный мак, танцующее море. Но не всё так просто, ибо «Нет двух людей, которые видели бы ирис одинаково», однако есть в этом и своя прелесть, то, что отличает нас всех друг от друга, и касается это не только тех же картин, но и книг, фильмов и всего прочего. В книге вообще было много размышлений о метафорах и сравнениях, о том, какую роль они играют в жизни и искусстве, как делают нас нами. «Я как дерево без сока, оставьте уж меня в покое», – подумала обессиленная и разъярённая женщина, и сразу понимаешь, что она имеет в виду. Её сын тем временем любовался живым деревом с его изумрудной кроной, подсвеченной солнечными бликами, он восхищался строгой геометрией всего живого – и его тоже понимаешь. Это, наверное, никогда не перестанет меня волновать: то, какой силой обладает слово.

____«Моя любовь любила птиц, зверей, / Цветы любила, звёзды, облака». О слове бесконечно долго размышляли и сёстры Поттер, такие разные и отчаянные, каждая – по-своему. Они смогли сбежать из родительского дома, в котором чувствовали себя несчастными из-за отцовской ярости и материнского молчания, но обрели ли они если не счастье, то хотя бы покой? Дерзкая Фредерика, попав в кембриджское общество, в котором были практически одни мужчины, решительно строила своё будущее, совершая однако одну ошибку за другой, ибо она, воспитанная на пронизанных романтизмом книгах, видела жизнь совсем не в том свете, в каком стоило бы. Самое страшное – её мысли о том, что она, такая независимая и многого уже добившаяся благодаря своему острому уму, так или иначе должна найти мужа, дабы доказать свою состоятельность; просто вдуматься в эти слова, сколько в них трагедии. Тем временем мягкая Стефани справилась с последним пунктом, у неё и муж, и двое детей, и кошка, и садик, но то, какой несчастной была эта душа, мечтающая о книгах и учёбе, вызывало невыносимую печаль, и каждый раз, когда она цитировала своего излюбленного Уильяма Вордсворта, ясно понимаешь, как же это неправильно – жертвовать собой и своими интересами. «Забывшись, думал я во сне, / Что у бегущих лет / Над той, кто всех дороже мне, / Отныне власти нет». Золотые волосы, обожжённая рука, соскочившая туфля... Вот она, мечтательница – узри.

____«И всё-таки мы смертны. Да свершится! / Но не обижен, кто хоть малый срок / Своим трудом служить потомству мог, / Кто и тогда, когда близка гробница, / Любовь, Надежду, Веру – всё сберёг. / Не выше ль он, чем смертным это мнится!». И было горе, невыносимое и непроходимое. Всю ту неделю, что я читала этот роман, проходило прощание с Елизаветой Второй, и, наблюдая за искренне скорбящими людьми, которые оплакивали то ли королеву, то ли страну, то ли самих себя (а может, всё вместе), строки о горе и потере воспринимались особенно остро: англичане наконец перестали молчать. Эта история медленная и спокойная, но под конец она смогла, как выразился бы один художник с волчьим взглядом, взбудоражить мои чувства. Что такое любовь к своей родине? Антония Байетт не раз задавалась этим вопросом, и, поднимая непростые темы и показывая самые неприглядные черты своей нации, она на самом деле излучала лишь одно – искреннюю и страстную любовь к своей стране, в которой было лишь принятие и не было ни грамма притворства. Как ни закрывай глаза, игнорируя происходящее, истина кроется в следующем: наш мир ужасен... Но в то же время он прекрасен.

Ничего не могу с собой поделать, нравится мне такая проза, - и всё! В этой книге я нашла для себя такие массивы материалов для размышлений, такие самобытно стоящие смысловые блоки, из которых хотелось строить и строить, что невозможно было перестать читать, и это при том, что развлекательным такое чтение не назовешь. «Живая вещь» мне понравилась даже больше «Девы в саду» и порадовала своей отдельностью от нее. Отчасти это, наверное, связано с тем, что в первой книге мы только знакомимся с героями, постигаем их натуру, а здесь мы уже сравниваем сложившиеся у нас образы, модели поведения героев, к которым мы, вроде, уже привыкли, с тем, что предлагает в качестве линий развития А. Байетт – здесь больше динамики и, как ни странно, свободы. Также это может объясняться тем, что она слегка смещает акценты повествования с одних героев и процессов на другие, меняя нам точку зрения на них, хотя при этом сюжет перестает быть цельным. Начиная читать, я побаивалась, что все будет цепко связано единой проблематикой и для завершения гештальта мне не хватит еще не вышедшего четвертого тома, но нет – второй том был вполне самостоятельным и связан с первым лишь общими героями. Они, эти герои, показались мне намного более зрелыми и интересными, даже Фредерика, которая успела не полюбиться с первого тома.

Вторая книга мне показалась более неоднородной, чем первая, как если бы была сложена из самостоятельных замыслов, которые где-то в перспективе сойдутся, но пока непонятно, как. Если в первом томе все цементировала литература, был переполненный аллюзивностью и поэзией театр (во всех смыслах слова), то здесь где-то царствовали живопись, свет, цвет, Ван Гог (линия Александра, показавшаяся самой «вставной», местами даже неорганичной), где-то - трудно одевающиеся в слова эмоции (Дэниел, Маркус, Билл), где-то - взросление и обретение себя (Фредерика с ее мужчинами, Стефани с ее материнством). Больше других мне хотелось отслеживать линию Дэниела-Стефани (и самой А. Байет, похоже, тоже), и последние главы (со с. 580 до конца) мне показались самым сильным местом книги – в каком-то смысле даже тем, ради чего все затеяно (хотя Дэниелу я внутренне желала и «предсказывала» иную судьбу). Она вызвала во мне самый мощный эмоциональный и смысловой резонанс. Но не обошлось и без культурных штампов (Гидеон, Руфь, Найджел) – что поделать, литература есть литература.

Это была из тех книг, про которые думаешь, что они должны быть бесконечными, чтобы ты мог читать их как естественное сопровождение жизни. Но с сожалением принимаясь за третий том, я надеюсь, что пока чтение длится, появится еще много поводов задуматься, вспомнить, сравнить, всплакнуть, рассердиться, поспорить, придумать свою версию… или что там еще бывает, когда мы читаем действительно хорошую литературу.