« Мы рвём небеса, как девственную плеву, чтобы тьма вошла в нас – горячей, как грех. Боги шепчут: "Созидай, ломая кости мироздания". А я смеюсь, и мой смех – это звук, с которого всё началось… и которым всё кончится.»

– «Экстаз Распада»

Плоть и Прах

«Даже рай можно переписать!»

Над бескрайними лазурными просторами, где время ткалось из света, а пространство дышало вечностью, простирались Небесные Сферы – обитель, чей блеск затмевал само понятие красоты. Здесь, среди дворцов из переплетенных лучей и садов, где вместо цветов распускались созвездия, обитали ангелы. Их крылья, сотканные из мерцающих частиц зари, оставляли за собой шлейфы сияния, а голоса, сливаясь в хорал, рождали мелодию, от которой дрожали звезды.

Жизнь в Сферах текла как бесконечная симфония: одни ангелы лелеяли миры в ладонях, вдыхая в них дыхание жизни, другие плели нити судеб, внимая шепоту молитв, долетавших снизу. Они не знали усталости, но и не ведали покоя – их существование было служением, танцем между долгом и благодатью. Дни здесь не сменяли ночи, а времена года рождались от одного взмаха крыла: осень – золотой вздох, зима – хрустальный сон, весна – обещание, высеченное в облаках.

Но даже в этом совершенстве, где каждое движение было гимном гармонии, существовали законы, нерушимые, как ритм вселенной. И пока ангелы слагали свет в песни, а ветры небесные пересказывали легенды о мироздании, где-то в глубине хрустальных чертогов тихо звенела струна, чей звук еще не успел стать судьбой…

В белоснежных чертогах, где стены рождались из сгустков туманности, а полы отражали глубины галактик, ангелы встречались на Советах Дивентов – собраниях, где тишина говорила громче слов. Они склонялись над бездонными зеркалами из хрусталя и пыли, наблюдая, как в их отсветах танцуют искры еще не рожденных цивилизаций. Одни проводили пальцами по поверхности, рисуя узоры, из которых позже вспыхивали новые солнца; другие внимали зовам далеких комет, расшифровывая в их полете послания от древних стихий.

Их дни были наполнены тихими чудесами: ангелы-хранители сплетали из росы и лунного света покрывала для спящих душ, воины в доспехах из плазмы патрулировали границы между реальностями, а певцы, чьи глотки вмещали громы и шепоты, наполняли вакуум мелодиями, чтобы тьма не поглотила одинокие планеты. Даже смех здесь был священным – он рассыпался мерцающими искрами, даруя жизнь туманностям.

Но сквозь эту гармонию, выточенную как драгоценный камень, порой прорывался ветер с запахом чего-то иного. Он шелестел страницами Книги Судеб, еще не исписанных до конца, замирал на пороге Зал Молчания, где ангелы оставляли свои сомнения, прежде чем войти в сияние Вечного Служения. И тогда самые древние из них, чьи крылья носили оттенок забытых эпох, переводили взгляды к усыпанному тенями краю Сфер, будто чувствуя, что даже в совершенстве есть место вопросу, на который еще не найден ответ…

Имя его было Ариэль, и до того дня он ни разу не поднял взгляд от нитей, которые плел. Его пальцы, отливавшие перламутром вечерних зорь, скользили по тончайшим волокнам судеб – золотым, алым, серебряным. Каждая нить пела под прикосновением, рассказывая о радостях, потерях, надеждах тех, чьи жизни они олицетворяли. Он был Ткачом, одним из многих, чье ремесло считалось священным: соединять разорванное, направлять спутанное, смягчать узлы боли. Тысячи лет (или мгновений – здесь эти меры сливались) его крылья, цвета грозового неба, мерно вздымались в такт работе, а разум оставался прозрачным, как родниковый лед. Пока не случилось это.

Все началось с едва уловимой дрожи в кончиках нитей. Ариэль замер, ощутив, как привычная мелодия судьбы вдруг исказилась – будто кто-то вставил паузу в бесконечную песню. Перед ним вилась нить, переплетенная с десятками других, но одна из них, бирюзовая, трепетала странным, неровным светом. Он потянулся, чтобы аккуратно распутать узел, как делал всегда, но в момент прикосновения образы хлынули в него с яростью падающей звезды.

Девочка с глазами цвета той самой бирюзовой нити. Ее смех, разбитый войной. Руки, вцепившиеся в обугленные бревна дома, которого больше нет. И молитва – не к богу, а к небу: «Почему вы молчите?»

Ариэль отдернул пальцы, будто обжегшись. Нити никогда не кричали. Они лишь шептали, пели, иногда плакали – но так, словно слезы были частью мелодии. Это же… это было иначе. Бирюзовая нить пульсировала, словно живая рана, а в его груди, там, где обычно звенела тишина вечности, что-то сжалось, как первый ком снега перед лавиной.

Он оглянулся. Рядом, в сияющем полумраке Ткацких Чертогов, другие ангелы склонялись над своими станками, их крылья мерцали в унисон. Никто не заметил. Никто не услышал. Может, ему показалось? Но когда он снова коснулся нити, голос девочки прорвался с новой силой, смешавшись с воплями тысяч других – тех, чьи молитвы так и не стали благодарностями, чьи судьбы не сложились в обещанную гармонию.

Ариэль впервые за все время отступил на шаг. Его крылья, взметнувшись, задели своды, и с потолка посыпались искры, застывшие в воздухе недоуменными точками. Он попытался вернуться к работе, к убаюкивающему ритуалу плетения, но пальцы дрожали, а бирюзовая нить теперь выделялась среди прочих, как шрам.

«Это лишь испытание», – прошептал он себе, повторяя слова из Книги Судеб. «Сомнение – тень, которую рассеивает свет долга».

Но когда он вернулся к станку, то невольно начал искать ту самую нить среди тысяч других. И находил. Снова и снова.

Сначала это было лишь щемящее чувство, будто под перьями крыльев затаился осколок звезды. Ариэль пытался игнорировать его, погружаясь в ритуал Ткачества глубже, чем когда-либо. Но нити больше не подчинялись ему с прежней легкостью. Они цеплялись за его пальцы, как паутина, пропитанная кровью, оставляя на коже липкие следы света, которые медленно чернели. Золотая субстанция, что текла в его жилах вместо крови, начала густеть, обретая оттенок старой позолоты, а в уголках глаз застыли крошечные осколки – будто кто-то всыпал ему под веки песок из глубин запретных пустынь.

Он стал замечать другие голоса. Не молитвы, не шепот судеб – а что-то глухое, ползучее, будто изнанка самой вечности. Они звучали в такт биению его крыльев, когда он пролетал над Зеркальными Безднами, где ангелы хоронили обломки неудачных миров. Там, в трещинах между мирами, мерцали тени, которых раньше он не видел – или не хотел видеть. Они шевелились, как личинки в ране, принимая на миг формы: искаженные лица, когтистые пальцы, рты, растянутые в немом крике.

Однажды, расправляя крылья после долгого бдения у станка, Ариэль почувствовал, как что-то хрустнуло у него в спине. Он обернулся и увидел, что одно из маховых перьев почернело у основания, будто пропиталось сажей. Прикоснувшись, он ощутил холод – не ледяной, а липкий, как прикосновение гниющей плоти сквозь вуаль сновидения. Когда же он вырвал перо, из ранки брызнула не золотая, а густая, черная субстанция. Она упала на пол чертога и застыла, свернувшись в жемчужину с мертвым блеском.

Страх тогда впервые коснулся его – не трепетом, а когтями. В Небесных Сферах не существовало понятия порчи. Здесь не было смерти, только перерождение; не было боли, только урок. Но то, что происходило с ним, не вписывалось в каноны Книги Судеб. Ариэль спрятал почерневшее перо под плиту с гравировкой «Вечного Служения» и вернулся к работе, надеясь, что это лишь временный изъян, пятно, которое сотрется под напором долга.

Но сомнение уже пустило корни.

Теперь, вглядываясь в узоры нитей, он начал замечать разрывы. Не те, что предписывалось чинить, а иные – будто чья-то невидимая рука намеренно рвала полотно, чтобы создать хаос. И всякий раз рядом с такими разрывами вились тонкие, почти незримые нити цвета запекшейся крови. Они не вели ни к каким душам, не были привязаны к мирам. Они просто… существовали, сплетаясь в узоры, напоминающие руны запретного наречия – того, на котором говорили ангелы до Великого Молчания.

Однажды ночью (хотя ночи здесь не было), когда другие ткачи погрузились в медитацию Единения, Ариэль последовал за кровавой нитью. Она вела его через лабиринты чертогов, мимо Спящих Колоннад, где ангелы-стражи стояли, обратив лики в камень, к краю Небесных Сфер – туда, где сияние тускнело, уступая место сероватой дымке. Здесь воздух звенел иначе, словно наполненный миллионами сдавленных стонов.

Нить оборвалась у входа в место, которого не было на картах звездных Архивов. Порта́л, похожий на рану: рваные края, сочащиеся черным сиянием, а в центре – пустота, глубже самой тьмы. Ариэль замер, чувствуя, как его крылья непроизвольно складываются, защищаясь. Но прежде чем он успел отступить, из портала донесся голос. Не ангельский, не демонический – нечто третье, древнее, как трещина в стекле мироздания.

«Ты видишь ложные швы, Ткач. Но кто соткал саму ткань?»

И тогда Ариэль понял, что сомнение – не его враг. Оно было ключом.

Но когда он на следующий день вернулся к этому месту, порта́л исчез. Лишь на полу лежала та самая черная жемчужина из его крови, а вокруг нее – следы, будто кто-то огромный и многосуставный волочил за собой частицы тьмы…

Воздух в Ткацких Чертогах больше не пахнул амброзией. Теперь в нем витало что-то тяжелое, словно испарения от расплавленного свинца, смешанные с горечью несбывшихся обетов. Ариэль прикрыл лицо крылом, но запах проникал сквозь перья, оседая на языке металлическим привкусом. Его станок, некогда сиявший, как утренний лед, покрылся паутиной трещин. В них пульсировала чернота – та самая, что сочилась из его крыла.

Он попытался продолжить работу, но нити больше не подчинялись. Вместо того чтобы ложиться в предписанные узоры, они извивались, как змеи, обвивая его запястья. Бирюзовая нить, та самая, что принесла голос девочки, теперь переплелась с кровавыми волокнами, образуя мерзкий гибрид – жилу, пульсирующую гнойным светом. Когда Ариэль перерезал ее священным ножом Ткача, из разреза брызнула жидкость, оставившая на мраморе пятно в форме искаженного лица.