Цитаты из книги «Тебя все ждут»

Разумеется, вы не покажете тётке, что в бронзовой антикварной чернильнице сухо. Иначе балбес всё заляпал бы, и рубаху свою псевдопушкинскую заляпал: он не умеет писать пером. Начали было учить, наняли специального преподавателя, но доучить не успели. Скрип пера подложен из библиотеки шумов, а под перьевым наконечником спрятан обычный шариковый стержень. Чтó он пишет, не видно. Стихи, думает тётка со сковородкой. Кому? По логике, той, кому заглядывал в глаза снизу… Он любит меня, балбес, нежно думает тётка. Ляжки в лосинах чуть полноваты, но ничего. Дело сделано, месседж послан. Можете ли вы коротко сформулировать этот месседж? А одним словом можете? Ну конечно. «ЛЮБОВЬ». Тётка со сковородкой хочет смотреть про любовь, и она смотреть будет. Значит, вы всё сделали правильно – и в девять секунд уложились с запасом. Мои поздравления. Теперь, поскольку этот небольшой запас времени тоже необходимо потратить с толком, вы можете очертить сеттинг, сиречь вселенную, в которую тётке захочется погрузиться, забыть про свои сковородки и про бухгалтерию, где она дорабатывает до пенсии. Вот, пожалуйста, ссылочка на заставку «Дома Орловых»: виньетки, люстры, паркет, позолота, белые платья, мундиры, кавалергарды… Девятнадцатый век: Пушкин, первый бал Наташи Ростовой, вот это всё. Любовь в девятнадцатом веке. Пока достаточно.

Не оставляйте ей выбора. По-английски всегда короче и чётче: No сhoice. Заставьте смотреть. Зацепите. Если вы не удержите её у экрана девять секунд, все ваши труды пойдут прахом. Сразу же дайте главное обещание. Покажите красавца – и не на ваш собственный вкус, не на мой вкус красавца, а на вкус среднестатистической тётки в халате, пятьдесят пять плюс. Покажите ей крупного, статного, молодого… Вообще-то ему уже тридцать восемь, но выглядит он свежо: щёки кровь с молоком, кудри русые, глаза, естественно, голубые. Красавец в белой открытой рубахе, пушкинско-мушкетёрско-гардемаринской, в обтягивающих панталонах. Смотрит вверх, в потолок, прямо в камеру – так что тётке, застывшей перед экраном со сковородкой, кажется, что он глядит именно на неё, снизу вверх. Многообещающий ракурс. Быстрее, осталось семь с половиной секунд. В руке у него перо – большое, гусиное, настоящее. Он проводит этим пером по нижней губе – туда оно скользит гладко, а обратно цепляется за губу, топорщится – чтобы зрительница обратила внимание на его губы: полные, ярко очерченные; верхняя – с трогательным треугольным клювиком. Если дать тётке ещё полсекунды, она, возможно, заметит, что пряничной красоте чего-то недостаёт: он будто бы не до конца наведён на резкость, слегка не в фокусе – поэтому эти лишние полсекунды вы ей не даёте. Красавец обмакивает перо в чернильницу и, склонясь над страницей, пишет, как бы в порыве внезапного вдохновения. Перо скрипит.

Вдруг я почувствовал, что А. как-то странно затих. Я взглянул на него и увидел, что он, замерев, смотрит на мои руки. Я тоже опустил взгляд и понял, что наугад выбрал Ольгино ожерелье – и теперь перекатываю, как бы переливаю его между пальцами, гранёные стёклышки в свете настольной лампы вспыхивают то зелёным, то синим, а придуманный мной персонаж не отрываясь смотрит на эту ленточку из фальшивых алмазов, на свою гусеницу. Смотрит, смотрит, не может отвести глаз.

Я видел – то, о чём я не смел мечтать, происходит: я смотрю на него и не знаю, подпишет ли он договор. Я привёл все свои аргументы и теперь могу только ждать. Но также я понимал: независимо от того, подпишет он или нет, останется или уйдёт – это будет его выбор, не мой. Он сделает этот выбор не потому, что я подсунул ему эту развилку, а исходя из своей внутренней сути. Может быть, исходя из своей ограниченности, нищеты, смертности, я не знаю, греховности, чего угодно – но из своей, не моей. Он свободен. А значит, реален. И это страшно.