«Не слушаем. Не желаем. Желаем говорить сами. Интерпретировать. Реагировать. Комментировать. Поправлять», – такие слова с горечью произносит Федя, главный герой, в конце книги, перед тем, как окончательно «обратиться в слух». То есть – решиться внимать звучащей речи как она есть, без привнесения «своего» и попыток «понять». В эпоху повального комментирования и переосмысления способность просто слушать и слышать оказывается особенно ценной – и произведение Антона Понизовского, называемое кое-кем из рецензентов «подлинным Русским Романом», как нельзя лучше иллюстрирует эту проблему сегодняшней коммуникации.
Начинать разговор об «Обращении в слух» нужно с предыстории. Для написания своего дебютного романа бывший журналист телепроекта «Намедни» Антон Понизовский на пару с психологом Татьяной Орловой арендовал торговый павильон на Москворецком рынке, несколько месяцев служивший психоаналитической кушеткой для работников и посетителей. Те заходили сюда на чай и на условиях анонимности рассказывали о собственной жизни, якобы для проекта «Моя история», описывающего новейшую историю России глазами простых граждан. И эти «свободные нарративы» – говорить можно было буквально о чем угодно – вошли в книгу в неизменном виде, скрупулезно расшифрованными с диктофонных записей, с характерными для разговорной речи «песят» вместо «пятьдесят» и «чё» вместо «что».
Документальные тексты переплетены с художественным: вымышленный аспирант французского университета Федя изучает реальные записи из далекой России, стараясь понять «русскую душу», вычленить «русскую идею», объединяющую всех представителей «народа-богоносца» (определение, позаимствованное у своего тезки Достоевского, Федя повторяет десятки раз). Занимается он этим в швейцарском отеле с видом на гору Юнгфрау, где к нему на пять дней присоединяются трое туристов, застрявших на зимнем курорте из-за извержения исландского вулкана (самолеты не летают по всей Европе): небедные супруги Белявские и 20-летняя сноубордистка Леля. Структура книги подсказана сюжетной завязкой: главы с прямой речью реальных людей и с обсуждением услышанного персонажами чередуются. Герои Понизовского комментируют, реагируют и интерпретируют – сиречь, делают ровно то, что к концу романа так опротивело Феде.
Здесь коренится и крупнейшая проблема «Обращения в слух»: художественная линия, на протяжении нескольких начальных глав дарившая надежду на герметичный детектив или психологическую драму, с середины книги смотрится безнадежно слабой по сравнению с документальной. Вопреки постмодернистскому шаблону, оригинальная жизнь оказывается богаче на смыслы, чем имитация жизни, и это можно было бы вменить Понизовскому в заслугу, окажись такое противопоставление умышленным. В течение всего романа автор тщится наполнить содержанием речи Феди, Белявских и редкие реплики Лели. Местами это более-менее получается (и тогда возникает желание выписать отдельную фразу, чтобы когда-нибудь использовать), местами не получается совсем (в такие моменты поражаешься банальности прочитанного), но и это не вызывало бы нареканий, не будь персонажи такими неестественными, «сделанными». Кажется, что они существуют с единственной целью – представить определенные типажи и стереотипные взгляды, поэтому сначала ты не веришь в героев, а потом и в сказанное ими.
В итоге «роман идей», который дерзнул написать Антон Понизовский, превращается в сочетание высококлассной журналистики и средней руки литературы, причем вторую из книги можно выкинуть без особых потерь. Но есть у произведения и одно неотъемлемое достоинство: оно исключительно своевременно, может быть, даже слишком своевременно, и эта выпирающая актуальность мешает восприятию текста сейчас, в 2013 году.
Понизовский зафиксировал целую палитру типичных рассуждений на вечные темы «Почему мы так плохо живем?», «Кто есть быдло, а кто – нет?», «Особый ли путь у России?» – какими они выглядят в наши дни. По всей видимости, «Обращение в слух» – это обращение в будущее, ведь собранные здесь истории и размышления сегодня живут и далеко за пределами черно-золотой обложки. Мы слышим их повсюду, от бесед за чашкой кофе до телевизионных программ, слышим так часто, что чувствительность притупилась, и потому нам трудно внять им, полностью «обратившись в слух». Спустя годы книга вполне может стать весомым документом эпохи. Вот только будет ли наша эпоха и ее «свободные нарративы» интересна потомкам?
