Первоначально Чехов назвал этот рассказ "Черти". Все персонажи его далеко не ангелы, каждый из них достоин осуждения, но... Но осуждает ли писатель их? Нет, не для осуждения написана эта история накануне поездки автора на Сахалин. Видимо, свободолюбивый дух тех каторжных, что там в большинстве, и стал невидимым облаком, витающим над всем на Земле происходящим.
Сам писатель восторгался "Таманью! М.Ю.Лермонтова, потому и явно прослеживается влияние поэта не только на сюжет, но и на образную ауру чеховского рассказа.
Фельдшер Ерзунов, человек пустой, никчёмный, любитель приврать и выпить, возвращаясь на лошади в свою больницу был вынужден из-за разгулявшейся метели стучаться на постоялый двор, что дурной славой известен.
"В первой комнате, куда он вошел, было просторно, жарко натоплено и пахло недавно вымытыми полами. За столом под образами сидел невысокий худощавый мужик лет сорока, с небольшой русой бородкой и в синей рубахе. Это был Калашников, отъявленный мошенник и конокрад, отец и дядя которого держали в Богалёвке трактир и торговали, где придется, крадеными лошадями. В больнице и он бывал не раз, но приезжал не лечиться, а потолковать с доктором насчет лошадей: нет ли продажной и не пожелает ли его высокоблагородие господин доктор променять гнедую кобылку на буланого меринка. Теперь голова у него была напомажена и в ухе блестела серебряная серьга, и вообще вид был праздничный. Нахмурясь и опустив нижнюю губу, он внимательно глядел в большую истрепанную книгу с картинками. Растянувшись на полу около печки, лежал другой мужик; лицо его, плечи и грудь были покрыты полушубком — должно быть, спал; около его новых сапогов с блестящими подковами темнели две лужи от растаявшего снега."
А далее, конечно, как водится он остаётся в дураках, да и без лошади. Но жаль ли его? Нет! Ведь Ерзунов стремится подхалимничать двум ночевавшим там конокрадам и ворам Калашникову и Мерику, болтает глупости, стремясь себя возвысить в их глазах. Роль Любки здесь, конечно, роковая. Она такая же вольнолюбивая, как и её постояльцы.
"Она погляделась в зеркало и несколько раз мотнула головой, чтобы зазвучали бусы. А потом открыла сундук и стала вынимать оттуда то ситцевое платье с красными и голубыми глазочками, то другое — красное, с оборками, которое шуршало и шелестело, как бумага, то новый платок, синий, с радужным отливом — и всё это она показывала и, смеясь, всплескивала руками, как будто изумлялась, что у нее такие сокровища.
Калашников настроил балалайку и заиграл, и фельдшер никак не мог понять, какую он песню играет, веселую или грустную, потому что было то очень грустно, даже плакать хотелось, то становилось весело. Мерик вдруг вскочил и затопал на одном месте каблуками, а затем, растопырив руки, прошелся на одних каблуках от стола к печке, от печки к сундуку, потом привскочил, как ужаленный, щелкнул в во ГОДУ БЫЛ ЗАПРЕЩЁНздухе подковками и пошел валять вприсядку. Любка взмахнула обеими руками, отчаянно взвизгнула и пошла за ним; сначала она прошлась боком-боком, ехидно, точно желая подкрасться к кому-то и ударить сзади, застучала дробно пятками, как Мерик каблуками, потом закружилась волчком и присела, и ее красное платье раздулось в колокол; злобно глядя на нее и оскалив зубы, понесся к ней вприсядку Мерик, желая уничтожить ее своими страшными ногами, а она вскочила, закинула назад голову и, взмахивая руками, как большая птица крыльями, едва касаясь пола, поплыла по комнате…"
Говорят, что человек всё равно идёт туда, к чему душа его лежит. Вот и Ерзунов, потеряв коня и все покупки, задумался о самом главном для себя.
"Фельдшер бросил кочергу в снег, припал лбом к белому холодному стволу березы и задумался, и его серая, однообразная жизнь, его жалованье, подчиненность, аптека, вечная возня с банками и мушками казались ему презренными, тошными.
— Кто говорит, что гулять грех? — спрашивал он себя с досадой. — А вот которые говорят это, те никогда не жили на воле, как Мерик или Калашников, и не любили Любки; они всю свою жизнь побирались, жили без всякого удовольствия и любили только своих жен, похожих на лягушек.
И про себя он теперь думал так, что если сам он до сих пор не стал вором, мошенником или даже разбойником, то потому только, что не умеет или не встречал еще подходящего случая."
Гадать тут долго не надо, каково будет продолжение - он станет таким же свободолюбивым, готовым на любое дело.
Финал, что нам даёт писатель через полтора года, всё расставляет по своим местам.
"Вышел он в поле. Там пахло весною и дул теплый, ласковый ветерок. Тихая, звездная ночь глядела с неба на землю. Боже мой, как глубоко небо и как неизмеримо широко раскинулось оно над миром! Хорошо создан мир, только зачем и с какой стати, думал фельдшер, люди делят друг друга на трезвых и пьяных, служащих и уволенных и пр. ? Почему трезвый и сытый покойно спит у себя дома, а пьяный и голодный должен бродить по полю, не зная приюта? Почему кто не служит и не получает жалованья, тот непременно должен быть голоден, раздет, не обут? Кто это выдумал? Почему же птицы и лесные звери не служат и не получают жалованья, а живут в свое удовольствие?
Вдали на небе, распахнувшись над горизонтом, дрожало красивое багровое зарево. Фельдшер стоял и долго глядел на него и всё думал: почему если он вчера унес чужой самовар и прогулял его в кабаке, то это грех? Почему?
Мимо по дороге проехали две телеги: в одной спала баба, в другой сидел старик без шапки…
— Дед, где это горит? — спросил фельдшер.
— Двор Андрея Чирикова… — ответил старик.
И вспомнил фельдшер, что случилось с ним года полтора назад, зимою, в этом самом дворе, и как хвастал Мерик; и вообразил он, как горят зарезанные старуха и Любка, и позавидовал Мерику. И когда шел опять в трактир, то, глядя на дома богатых кабатчиков, прасолов и кузнецов, соображал: хорошо бы ночью забраться к кому побогаче!"
НО ПОЧЕМУ ЭТОТ РАССКАЗ, НАРЯДУ ДВУМЯ ДРУГИМИ В 1905 ГОДУ БЫЛ ЗАПРЕЩЁН УЧЁНЫМ КОМИТЕТОМ МИНИСТЕРСТВА НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ?
ЧТО КРАМОЛЬНОГО УСМОТРЕЛИ УЧЁНЫЕ МУЖИ ОТ ПРОСВЕЩЕНИЯ В РАССКАЗЕ ЭТОМ?
Видимо, неуместны были простые вопросы и рассуждения, что задавал бывший фельдшер Ерзунов.