Счастье

"Фокусник" Чехов писал брату Александру о «Счастье»: «В сущности белиберда. Нравится читателю в силу оптического обмана. Весь фокус в вставочных орнаментах вроде овец и в отделке отдельных строк. Можно писать о кофейной гуще и удивить читателя путём фокусов».

В рассказе явно прослеживаются две чёткие параллели: мысли (а также чувства) людей и овец. Всегда ли есть между ними разница? Наивные рассуждения и бессмысленные думы героев вполне соответствуют окружающему их фону – силуэтам не спавших овец, которые «стояли и, опустив головы, о чём-то думали. Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия». А два пастуха (80-летний старик и молодой парень) с господским объездчиком размышляли в ночной степи о мифических кладах и счастье: «Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто? Так и пропадает добро задаром, без всякой пользы, как полова или овечий помёт!». Старый пастух признался, что он сам раз десять напрасно искал счастья, причём якобы на настоящих местах искал, но попадал лишь на заговорённые клады. Более того, и отец его искал, и брат искал – «ни шута не находили, так и умерли без счастья»... Старик со своими "овечьими мыслями" о счастье в виде кладов, зарытых где-то в земле, не сумел ответить на вопрос молодого Саньки, что же он будет делать с кладом, если найдет его: «За всю жизнь этот вопрос представлялся ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления».

Сопоставление людей и овец достигает своего пика в финале рассказа: «Старик и Санька разошлись и стали по краям отары. Оба стояли, как столбы, не шевелясь, глядя в землю и думая… Овцы тоже думали...».

Животная сторона двойственной человеческой натуры часто поражала Чехова. Но всё же он считал, что далеко не всегда жизнь людей является такой беспросветной, унылой и похожей на овечью. Ведь, как отмечает в рассказе автор, с определённой высоты становится «видно, что на этом свете, кроме молчаливой степи и вековых курганов, есть другая жизнь, которой нет дела до зарытого счастья и овечьих мыслей». И, наверное, пока существует эта «другая жизнь», в корне отличающаяся от жизни животного, у каждого человека сохраняется шанс познать её и отыскать источник счастья внутри себя (а не в земле!), разорвав заколдованный круг "овечьего" жизненного сценария.

«Есть счастье, да нет ума искать его»

Представление Чехова о счастье, на мой взгляд, близко к определению Эриха Фромма: «Счастье – не какой-то божий дар, а достижение, какого человек добивается своей внутренней плодотворностью». А духовная деятельность (как труд души), по мнению Антона Павловича, – это именно то, «что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить».

Вполне возможно, что посвящение рассказа литератору Я.П.Полонскому было со стороны Чехова не только ответным жестом вежливости, но ещё и указанием на созданную в «Счастье» некую вариацию сюжета стихотворного очерка его старшего современника - «В степи», где ставился вопрос о возможности сближения взглядов на счастье поэта-интеллигента и крестьянина. В очерке Полонского образованный поэт на просьбу мужика помочь ему найти в степи клад ответил таким советом: «Клад у тебя под рукой, только засей свою пашню». Но крестьянин иносказания не понял…

Кроме того, Чехов позаимствовал у В.Г.Короленко (чей рассказ он назвал «хорошей музыкальной композицией») необычную манеру повествования – переплетение и взаимное отражение двух тем: жизни природы, очеловечиваемой за счёт умело подобранных олицетворений, и жизни человеческой души. Соединяясь вместе, упомянутые темы дают ощущение музыкального единства произведения. Чехов же по-своему воспользовался этим творческим открытием, написав собственные версии жанра «музыкального рассказа», – рассказ «Счастье» и повесть «Степь».

В те времена поиски новых возможностей более полного отражения жизни активизировали процессы взаимного обогащения разных видов искусств. Литература и живопись, оказывая влияние друг на друга, тяготели и к музыкальности. Чехов считал, что художественное описание «должно быть прежде всего картинно», но в то же время оно призвано «сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации». Кстати, Левитан, прочитав «Счастье», был поражён Чеховым как художником-пейзажистом.

Будучи совершенно самостоятельным произведением, «Счастье» послужило своеобразной пробой пера для работы над повестью «Степь». Если «Степь» Чехов называл «степной энциклопедией», то «Счастье» - «степным субботником» и «quasi симфонией».

Трудно пройти мимо рассказа Антона Павловича с таким многообещающим названием. Счастье, о котором размышляют герои. Счастье, к которому все стремятся так или иначе, и старик-пастух восьмидесяти лет, и молодой парень-пастух. Счастье, которого как бы нет, никто его не видит и не понимает.

По существу, в рассказе ничего не происходит.

В сонном, застывшем воздухе стоял монотонный шум, без которого не обходится степная летняя ночь; непрерывно трещали кузнечики, пели перепела, да на версту от отары в балке, в которой тек ручей и росли вербы, лениво посвистывали молодые соловьи.

На фоне такого колоритного сеттинга старик рассказывает историю некоего Ефима Жмени, от которого всем был только вред. Казалось, причем здесь счастье? При том, что этот Жменя по слухам знал, где зарыты клады. Чем не счастье, откопать клад и вмиг разбогатеть? Если бы всё было так просто...

Можно ли вот так взять и неожиданно найти счастье, не сильно над этим потрудившись? Прослеживается противопоставление старости и молодости.

«Старик и Санька разошлись и стали по краям отары. Оба стояли, как столбы, не шевелясь, глядя в землю и думая. Первого не отпускали мысли о счастье, второй же думал о том, что говорилось ночью; интересовало его не самое счастье, которое было ему не нужно и непонятно, а фантастичность и сказочность человеческого счастья» .

Что делать с неожиданно свалившимся счастьем (предположим, оно вдруг свалилось) не знают, по сути, оба. Старик даже не задумывался над вопросом, что будет, если он отыщет клад. Старый и молодой разобщены, каждый думает о своём, они не разговаривают (хотя им было бы что обсудить).

Напрашивается вывод: над счастьем надо трудиться, только так можно его обрести. А закопанный кем-то клад – это чужое счастье, не твоё. Но, мне кажется, это слишком простое объяснение. Есть в самой истории с кладами какая-то глубинная несправедливость, присущая жизни.

Вот, например, такая фраза: «только отсюда и видно, что на этом свете, кроме молчаливой степи и вековых курганов, есть другая жизнь, которой нет дела до зарытого счастья и овечьих мыслей». Что-то не так в общем укладе жизни, где кто-то прячет клады, а другие мечтают о том, чтобы их откопать, не понимая, зачем им это нужно. И разве можно закопать, похоронить настоящее счастье?

Клад в этом контексте может быть гибкой метафорой.

Последняя фраза блестящая:

Овцы тоже думали...

Так и над рассказом хорошо бы подольше подумать, чтобы открылись зарытые в нем смыслы.

В чём гениальность Чехова? На мой взгляд, в том, что в небольшом рассказе за кажущейся простотой сюжета перед вами появляются скрытые смыслы, которые можно разгадывать до бесконечности. Зато стоит только вчитаться и можно при каждом прочтении открывать всё новые и новые глубины. Если, конечно, у вас есть желание открывать для себя незнакомые и иные горизонты, не всегда открытые при первом прочтении.

Сюжет можно уложить в пару строк. Ночь. Степь. Огромное овечье стадо. Два пастуха – старый и молодой, плюс проезжающий объездчик. Скоро рассвет. Вот, собственно, и всё… Дальше только от вас зависит, что вы прочитаете, и что вам будет близко.
Мне показался очень заманчивым тезис Чехова о размышлениях овец – «Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия, и они, стоя теперь как вкопанные, не замечали ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак».

Хотя, конечно, самым загадочным в этом рассказе являются рассуждения одного из пастухов, восьмидесятилетнего старика, о Ефиме Жмене. Кто такой этот Жменя, который недавно помер? Судя по словам старика, он был своеобразным сельским представителем нечистой силы. А в доказательство пастух рассказывает о проделках Ефима Жмени.

Смолоду он всё больше молчал, да на тебя косо глядел, в церковь и в кабак не ходил, «всё больше один сидит или со старухами шепчется». Действительно! Подозрительный парень…

«Бывало, придут к нему добрые люди на бакчи, а у него арбузы и дыни свистят. Раз тоже поймал при людях щуку, а она - го-го-го-го! захохотала...»

Молодой пастух засомневался и спросил старого, не слыхал ли тот, как арбузы свистят? Старик врать не стал, сказал, что не слышал, но – «…Перед волей у нас три дня и три ночи скеля {скала.} гудела. Сам слыхал. А щука хохотала, потому Жменя заместо щуки беса поймал».

Кто-то посмеётся над стариком и его странным рассказом, но остановившийся рядом с пастухами объездчик Пантелей, который на мельницу ездил, да припозднился, человек опытный, поэтому на стариковскую историю говорит – «Это бывает».

Конечно, ночные разговоры о нечистой силе потому и кажутся невероятными, что вокруг бескрайняя степь, и только огромное звёздное небо над головой. Чтобы убедить слушателей, старик приводит и другие факты ещё более невероятные из колдовской жизни Ефима Жмени. Страшные и не оставляющие сомнений о сговоре того с нечистой силой.

А почему же рассказ называется «Счастье»? Об этом и идёт дальше речь. Выясняется, что за страшные проделки хотели простые ребята убить Жменю. Только старые люди не дали – «Нельзя его было убивать; он знал места, где клады есть. А кроме него ни одна душа не знала. Клады тут заговоренные, так что найдешь и не увидишь, а он видел. Бывало, идет бережком или лесом, а под кустами и скелями огоньки, огоньки, огоньки... Огоньки такие, как будто словно от серы. Я сам видел. Все так ждали, что Жменя людям места укажет или сам выроет, а он - сказано, сама собака не ест и другим не дает - так и помер: ни сам не вырыл, ни людям не показал».

Тут-то и проясняется, что старик имеет в виду под «счастьем». Оказывается он так называет клад – «Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто? Так и пропадает добро задаром, без всякой пользы, как полова или овечий помет! А ведь счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа!»

Самый заманчивый разговор у них пошёл про клады. О том, как их много в степи зарыто, об их происхождении. «Тут, где-то на этом кряже (объездчик указал в сторону нагайкой), когда-то во время оно разбойники напали на караван с золотом; золото это везли из Петербурга Петру-императору, который тогда в Воронеже флот строил. Разбойники побили возчиков, а золото закопали, да потом и не нашли. Другой же клад наши донские казаки зарыли. В двенадцатом году они у француза всякого добра, серебра и золота награбили видимо-невидимо. Когда встречались к себе домой, то прослышали дорогой, что начальство хочет у них отобрать всё золото и серебро. Чем начальству так зря отдавать добро, они, молодцы, взяли и зарыли его, чтоб хоть детям досталось, а где зарыли – неизвестно». И говорит Пантелей – «…близок локоть, да не укусишь... Есть счастье, да нет ума искать его… Да, так и умрешь, не повидавши счастья, какое оно такое есть...»

Старик признаётся, что на своём веку раз десять искал счастье – «На настоящих местах искал, да, знать, попадал всё на заговоренные клады. И отец мой искал, и брат искал - ни шута не находили, так и умерли без счастья».

Молодой пастух, Санька, слушал все эти рассказы о кладах «с младенческим выражением страха и любопытства». Но больше всего его интересовало, что старик будет делать с кладом, когда найдёт его? Но тот не сумел ответить – «… За всю жизнь этот вопрос представился ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления».

Между тем, Санька всё не мог взять в толк – «…почему клады ищут только старики и к чему сдалось земное счастье людям, которые каждый день могут умереть от старости?»

Фраза – «Старик и Санька разошлись и стали по краям отары… Первого не отпускали мысли о счастье, второй же думал о том, что говорилось ночью; интересовало его не самое счастье, которое было ему не нужно и непонятно, а фантастичность и сказочность человеческого счастья».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 504