Оживление образа Горького в колонийском коллективе наконец достигло нормы, и только тогда я стал замечать не благоговение перед большим человеком, не почитание великого писателя, а настоящую живую любовь к Алексею Максимовичу и настоящую благодарность горьковцев к этому далекому, немного непонятному, необыкновенному, но все же настоящему, живому человеку.