Возьми меня за руку и проведи через эту ночь.

Чтобы я не чувствовал, что я один

Рэй Дуглас Брэдбери

Дизайнер обложки Антон Гусев

© Антон Гусев, 2017

© Антон Гусев, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4474-5400-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…Вы спрашиваете, часто ли я вспоминаю эти картины? Нет. Наверное, потому, что и вспомнить-то толком ничего не могу. Сознание почти все время находилось в тумане, в каком-то полусонном анабиозе… Но хорошо помню последнюю ночь… Помню свои связанные за спиной руки. Да, я кажется, была к чему-то прикована, прикручена этими толстыми веревками, что опутывали все мое тело. Трудно было даже определить, где кончается веревка и начинается плоть… И потому еще труднее сказать, как именно мне удалось вырваться.

Помню канистры с бензином. Они стояли в подвале, я это почему-то хорошо запомнила. По всей видимости со времен своего «приезда» в этот дом боли. Первые несколько дней меня держали в подвале и почти ничего не давали есть. Пока я наконец совсем не обессилела и не стала терять сознание. А потом как-то я его потеряла в очередной раз и все. И больше уже оно ко мне не возвращалось. И вот вернулось только в ту ночь. В последнюю ночь.

…Схватив одну из емкостей, я попыталась втащить ее наверх, вынести из подвала. Но сил совсем не было, и тогда я стала заливать все вокруг. Все, что видела. Заливать с такой звериной ненавистью, будто для меня в этом подвале был настоящий корень зла, центр апокалипсиса…

А потом не было спичек. Я долго их искала и не могла найти и уже почти отчаялась. Как вдруг я увидела розетку. Не опасаясь за свою жизнь, я вырвала ее с корнем и стала опускать оголенные провода в лужи бензина. А они были здесь повсюду…

Я не помню, как и когда все загорелось. Помню только, что бежать пришлось очень быстро, со всех ног. Все кругом трещало и падало, но ни единого звука человеческого голоса слышно не было. И помню только взгляд. Этот пронзительный взгляд темно-карих, почти черных глаз. Он словно преследовал меня всю дорогу до шоссе. Хотя я никуда не бежала, я спокойно шла. И чувствовала при этом, что он, носитель этого тяжелого – пожалуй, самого тяжелого на свете – взгляда так же неспешно, в унисон двигался за мной. Но и это не заставило меня прибавить шаг, ведь я уже не боялась. Внутри меня было что-то, что начисто лишило меня способности бояться. Оно разливалось по всему телу и наполняло его какой-то неведомой доселе жаждой. Вот только чего именно я жаждала – я тогда не знала…

– Очень романтично. Все, Калитина, не видать нам с тобой в этом месяце походов в кино как своих ушей, – с чувством облегчения в голосе произнес Денис Савченко, отходя от вывешенного в углу ординаторской графика дежурств. Его собеседница – крупная полнотелая дородная дама лет 30-ти с утомленным лицом заполняла какие-то формуляры, сидя неподалеку за столом и даже не поднимала глаз на своего визави. Единственной ее реакцией на его восклицание был стандартно-уместный, на ее взгляд, вопрос:

– А чего?

– А того, что наш любимый Виктор Кузьмич, памятуя мои прошлые подвиги, навесил мне по три дежурства в неделю…

– Бред! А что, больше дежурить некому?

– У него спроси. А еще спроси, доколе у нас с тобой будет продолжаться секс в каморке в редкие свободные минуты ночных бодрствований и когда же на смену им придут походы в кино и прочие атрибуты конфетно-букетного периода?

Дверь из коридора открылась и на пороге появилось лицо Максима – как всегда, улыбающееся.

– Что за шум, а драки нет?

– О, Макс, ты как всегда вовремя. Нам как раз сейчас не хватает твоего вечного оптимизма. Ведь только ты умеешь, отстучав стахановскую норму, еще и подпрыгивать от радости на утро…

– Что за потребность в оптимизме? Любовная лодка, по традиции утра понедельника, разбилась о быт?

– Хуже, – подала голос белотелая. – О нрав и упорство Виктора Кузьмича.

– С начальством спорить нельзя…

– Да знаем, знаем… Поспоришь с ним, как же…

– Как дежурство?

– Сносно. Два огнестрела, трое с проломленными черепками…

– Логично. День ВДВ все-таки.

– Я тоже так думаю и посему не ропщу.

Максим зашел в ординаторскую, чтобы переодеться и отправиться домой после ночного дежурства. Но по всей видимости звезды в этот день сложились не в той пропорции не только для Калитиной и Савченко, но и для самого Максима, поскольку не успел он скинуть больничный халат, как влетевшая старшая медсестра категоричным тоном потребовала его к заведующему отделением.

Максим работал здесь вторую неделю и был только распределен сюда после окончания медицинской академии, а потому проходил на данном этапе своей карьеры все прелести жизни «салаги» в дружном коллективе медработников. Здесь были и панибратское отношение со стороны младшего персонала, и вечные исполнения глупых и трудоемких поручений руководства, и дежурства в количестве, значительно превышающем разумные пределы… Но Заморин был молод, активен, и все эти «плюсы», которые спустя несколько лет покажутся ему не более, чем крестами на кладбище, пока еще воспринимались им с неподдельным энтузиазмом.

– Максим Сергеевич, – с порога начал заведующий его родным отделением эндокринологии Олег Алексеевич Бородько, – вот познакомьтесь. Это наши старые знакомые и одновременно пациенты с длительной, к сожалению, нетрудовой биографией, – юмор этого человека имел специфические особенности даже по сравнению с незаурядным юмором всех медработников.

– Заморин, – Максим учтиво протянул руку восседавшему на диване в комнате отдыха кабинета заведующего отделением статному мужчине лет пятидесяти. Тот сухо пожал ее, кивнул головой и ничего в ответ не сказал.

«Колхоз», – подумал Максим, присаживаясь в стоящее рядом кресло.

– Это Николай Иванович Игнашин, мэр нашего города. А это, – Бородько указал на сидящую рядом на диване девушку лет 20—25, – его дочь, Настенька…

Максим внимательно вгляделся в лицо девушки – настолько внимательно, насколько позволяло его рассредоточенное после тяжелого ночного дежурства внимание. Несмотря на всю его миловидность и даже красоту оно показалось ему несколько отрешенным, каким-то пустым и бессмысленным – девушка смотрела в одну точку на полу и не поднимала глаз. Черты ее лица были какими-то удручающе – опустошенными, в ней явно чего-то не хватало. Чего-то, что свойственно обычным людям – какой-то живости, яркости, насыщенности. Вернее, это было конечно обычное человеческое лицо, но в отсутствие тех его черт, которые отличали бы его от красивого, но неживого портрета.

– Видите ли, Максим Сергеич. Четыре года назад у девушки Ваш предшественник диагностировал злокачественное воспаление щитовидной железы на достаточно поздней стадии… Вот ее история… Тогда ни мы, ни наши столичные коллеги на оперативное вмешательство не решились – велики были опасения, и предпочли ограничиться общей терапией. И вот уже как полгода Настенька у нас не обследовалась. Надо бы провести ей общую диагностику и отследить течение болезни в настоящее время, чтобы мы могли немного подкорректировать курс лечения – в зависимости от необходимости… Понимаете?

Максим бегло просмотрел историю болезни, не найдя в ней ничего необычного за тем небольшим исключением, что большинство записей в ней было сделано на латыни – незыблемое правило для раковых больных. Однако недавнее окончание вуза не позволило ему забыть основы этого прекрасного языка, а потому он без труда распознал анамнез больной и с сожалением скривил лицо – вряд ли его нынешняя диагностика сильно ей поможет. На минуту он даже поймал себя на мысли о том, что ему близко ее состояние – он понимает, отчего эта отрешенность и отсутствие каких бы то ни было признаков того, что называется «жизнь бьет ключом». «Бедная девочка», – подумал он и ответил на вопрос заведующего:

– Разумеется, Олег Алексеевич. Пойдемте за мной.

Мэр бережно взял дочь под руку и направился за бодро шагающим доктором в сторону лаборатории.

Пока лаборантки осуществляли забор крови из пальца и из вены, Максим приготовил кабинет компьютерной томографии. Хотя течение болезни он мог проследить и по общим анализам, сделать томографию для дополнительной проверки все же посчитал своим долгом.

Несколько минут спустя девочка появилась на пороге кабинета. Максим сидел за компьютером и максимально добрым голосом, проявляя всяческое участие и сочувствие к юной пациентке, попросил ее раздеться и пройти к прибору. Ничего ему не отвечая, она молча выполнила все указания.

– Сами какую-нибудь динамику чувствуете?

Она молчала. Он подумал, что она не расслышала или не поняла вопроса, и задал его повторно:

– Может, улучшения какие-нибудь в связи с приемом лекарств за последнее время были?

Оторвавшись от монитора, Максим увидел, что девушка даже не смотрит на него. «Должно быть, ей неприятно отвечать на подобные вопросы… Ладно, быстрее закончу, быстрее пойду домой»…

– Ложитесь на кушетку…

Почти минуту, что девушка пробыла внутри томографа, Максим внимательно разглядывал лежавшую как на ладони щитовидную железу, разворачивая ее в разных проекциях – и в упор не мог найти ничего хотя бы отдаленно напоминающего опухоль.

– Быть не может… Куда же она делась…

Потом в итоге списав свою невнимательность на усталость и последствия тяжелого дежурства, исследование закончил и велел пациентке одеваться. В конец концов, подумал он, сейчас распечатаю протокол и оттуда все будет видно – компьютер ночью не дежурил, и его не проведешь.

Когда протокол появился на свет Божий, в кабинет вошел старший ординатор.

– Ты чего здесь делаешь? Ты же с дежурства, тебе домой давно пора…

– Серьезно? А я не знал, решил на вторые сутки, на рекорд пойти.

– Умничаешь?

– Да какое там…

– А что Игнашины здесь делают?

– Вот и у меня тот же вопрос, – Максим пялился в протокол как баран в новые ворота и ничего не мог понять: из него следовало отсутствие каких-либо новообразований в организме вообще и на щитовидной железе в частности. Выходит, уставшие глаза его не обманули.

– Что имеешь в виду?

– Иди-ка сюда. Смотри.

– Так, смотрю, – ординатор вертел в руках протокол, также не видя в нем ничего необычного.

– Нижнюю строчку. Формулы смотри.

– Смотрю. Нормальные формулы для здорового человека.

– В том-то и дело, что для здорового! У нее же рак был диагностирован.

– Ты серьезно?

– А ты не знал? Десять лет тут работаешь и ничего не знаешь о диагнозе дочери мэра Вашего Мухосранска?!

– Знал конечно, но…

– Но что? Как это понять? У нее терапия копеечная была, ее чуть ли не аспирином лечили, даже от операции отказались…

– Ничего не понимаю. Может, прибор неисправен?

– Проверим, – Максим поднял трубку телефона и связался с лабораторией. – Анализы Игнашиной готовы? Занесите их мне, в кабинет КТ.

Те же и анализы. Появление последних не привнесло ясности в рассуждения коллег по медицинской науке – судя по ним, пациентка была здорова как лошадь.

– Ничего не пойму… РОЭ в норме, гемоглобин на уровне… Черт знает что…

Ординатор был человеком более опытным в этих вопросах и потому решительно дал юному коллеге безошибочный совет:

– А тебе не все равно? Тебе Бородько поручил диагностику? Ты ее провел? Иди доложи о результатах и дуй домой. Спиши на чудо, такое тоже бывает. И пусть через неделю придет на повторное обследование – мы ей ФГДС проведем, может рак куда ниже спустился…

Через минуту в кабинете заведующего отделением Максим, едва веря себе, озвучивал результаты диагностики:

– Видите ли, Олег Алексеич… Тут такое дело… Больная совершенно здорова…

Заведующий оторвался от бумаг и вскинул на подчиненного недоумевающий взгляд:

– Это как?

– А вот так. И протокол томографии, и все остальные анализы говорят о полном отсутствии в организме каких-либо новообразований.

– Дай-ка сюда… Хм, любопытно… И правда. Николай Иваныч, читать будете?

На лице отца пациентки читалось плохо скрываемое удовлетворение, но без особенной эйфории – другой бы на его месте в ладоши хлопал от счастья, а этот сидел будто бы с чувством выполненного долга.

– Да что там читать? Я вам верю. Все равно на Вашей китайской грамоте ничего не понимаю. Значит, я так понимаю, мы можем идти?

– Можете, но… Я рекомендовал бы вам через недельку показаться на повторное освидетельствование – мало ли, вдруг ошибка…

– Полагаю, в этом нет необходимости, – набрасывая тоненький плащ на худенькие плечики дочери, отрезал мэр. – Благодарю, товарищи врачи, за оказанный прием. Честь имею.

Когда они ушли, Бородько и Заморин переглянулись.

– И что ты так смотришь?

– Олег Алексеич, случай беспрецедентный…

– Не вижу ничего беспрецедентного.

– Почему же?

– А потому что медицинскую литературу надо внимательней изучать, доктор. Такие случаи описывались и не раз.

– Да, но не в нашей же поликлинике…

– А чем она Вам не потрафила, собственно говоря? Чем она хуже Кенсингтонского университета? У них там, думаешь, возможно, а у нас кишка тонка… Да у нас если хочешь знать…

В ординаторской Заморин вновь столкнулся с Савченко – на этот раз неудовлетворенный половой и профессиональной жизнью психиатр расхаживал по комнате взад-вперед, поедая яблоко.

– Ну как? Улучшения в графике дежурств не замечено?

– Два раза. Какой дурак теперь за меня мои дежурства возьмет? Хотя все в мире относительно. Зато Калитина отстанет со своим дурацким кино.

– А ты еще моему оптимизму завидуешь – у самого хоть отбавляй.

– А вот ты как будто погрустнел. Есть повод?

– Да видишь ли больную обследовал, у которой уже несколько лет рак щитовидки. Стал обследовать – а рака-то и нет.

– И потому ты смурной? Дурак, радоваться надо.

– Да я радуюсь, только…

– Только что?

– Странно все это как-то. Ее и не лечили толком.

– Ты в чудеса веришь, Заморин?

– Ну так. Более или менее.

– Более или менее чего?

– Ну, когда они у Льюиса Кэролла, верю – у такого наркомана еще и не то возможно. А когда в загорской городской больнице – попахивает моим переутомлением.

– Ну вот и прекрасно, – Савченко хлопнул юного коллегу по плечу. – Вот и давай сегодня же вечером поборемся с твоим переутомлением. Мой график еще в силу не вступил, а потому вечером я абсолютно свободен и могу пропустить с тобой пару стаканчиков чего-нибудь из того, что горит…

– Заметано. В «Мастере и Маргарите» в 9?

– ОК. Заодно и о чудесах медицины поговорим. И о витиеватых виражах научной мысли.

Всю дорогу до дома Максиму не давала покоя мысль о том, что сегодня в медицинском учреждении из уст врачей слишком часто звучало слово «чудо».

… -Во всей Руси, во все века, четвертый тост за мужика! – Денис торжественно поднял бокал с виски и опрокинул его почти до дна.

– Все еще четвертый? – поморщившись от терпкого привкуса американской полынной водки, уточнил Максим.

– Какая разница какой он по счету? Главное, что за мужика!

– Тоже верно.

– Так что там, говоришь, насчет чудес?

– Я на этот счет ничего не говорил. Про чудеса это вы вспомнили.

– Кто это вы?

– И ты, и Бородько, и ординатор.

– А, ну да. Ну хочешь верь – хочешь не верь, а медицинский факт. Наука еще и не такое видала.

– Наука может и видала, а вот я впервые наблюдаю.

– И что вызывает у тебя сомнение?

– Эффективность терапии!

– Они тебе видимо не все рассказали… – Денис многозначительно уперся взглядом в пустой стакан. – Ты пока налей, а я дам тебе некоторые пояснения.

Максим поспешил выполнить просьбу друга, внимая каждому его слову.

– Понимаешь, ее у нас действительно долго лечили. По врачам там разным таскали, по бабкам – все без толку. Загибалась девчушка. Красавица, умница, на одни пятерки в школе училась, и тут такое… У родителей, сам понимаешь, сразу свет в окошке погас… Ну и тут вдруг подворачивается им какая-то семья гомеопатов. Условие – стационар.

– Врачи что ли?

– Не совсем врачи. Говорю же – гомеопаты…

– Значит, шарлатаны обыкновенные…

– Ну, у тебя все шарлатаны. И прошла же курс. И помогло же, как видишь!

– То-то я гляжу, все так спокойно эту новость восприняли. И Алексеич, и отец девочки, и сама… – Максим встревоженно замолчал, уставившись на друга.

– Ты чего?

– А вот сама девочка…

– А с ней что не так?

– Понимаешь, ее реакция. Вообще на все происходящее. Странная какая-то… Она молчит все время и в одну точку смотрит… Она в универ-то ходит?

– Вроде экстернат или домашнее обучение. Короче, что-то такое…

– Понятно… Человек с такими деменциями явно не может посещать учебное заведение…

– О чем это ты?

– Слушай, ты же психиатр…

– Ну допустим. И что?

– А то, что нельзя назвать нормальным поведение человека, постоянно молчащего и смотрящего в одну точку. Согласен?

– Само собой. А ты заметил это у нее?

– В том-то и дело, что заметил! Она словно не слышит, когда с ней разговаривают.