1. Генератор, Джойс и стихи

Они шли по осенней раскисшей Тверской и говорили каждый о своем, почти не слушая друг друга, как в пьесах Чехова. Геннадий излагал друзьям свою полусумасшедшую идею биоэлектрического генератора эмоций, Вадим долдонил что-то о Кэроле Джойсе и о его теории параллельных миров, а Ленька то и дело принимался читать стихи, как правило, совершенно ни к месту. Погода стояла скверная: в воздухе висела какая-то хмарь, а из-под колес автомобилей большими грязными брызгами летел таявший, преждевременно выпавший снег.

– Вы понимаете, – говорил Геннадий, – я не предлагаю имитировать какие-то отдельные эмоции, создавать какие-то фальшивые ощущения. Я предлагаю, в конечном счете, генерировать идеально завершенный комплекс эмоций, приводящий человека в состояние счастья, которого ему так не хватает. Подключаясь к моей машине, человек получит невиданную, непредставимую раньше возможность для абсолютного отдыха, для полного расслабления души и тела. Генератор эмоций – я в этом уверен, вытеснит постепенно из обихода и водку и наркотики, а сам он будет совершенно безвреден. В разумных дозах, конечно, – добавил Геннадий.

– Бред, – сказал Ленька. – Эрзац-наслаждение. Квазиудовольствие.

Псевдосчастье. Иными словами – духовная мастурбация.

– Да ну тебя! – обиделся Геннадий.

А Вадим вдруг спросил: – Генка, ты Джойса читал?

– А при чем тут Джойс?

– А при чем вообще все?

– Резонно. Ты имеешь в виду писателя?

– Нет, я имею в виду ученого, Кэрола Джойса, автора теории параллельных миров, – объяснил Вадим.

– А, – сказал Геннадий, – эта дурацкая статья в "Вопросах философии"?

– Не только. У нас перевели его книжку "Вещество. Энергия. Информация". Рекомендую почитать. Да и статья, между прочим, вовсе не дурацкая. Я бы сказал, грандиозная статья.

– Джойс – примитивный идеалист, надевший маску революционера науки, – отчеканил Ленька звонкую формулировку «застойных» лет.

Вадим не удостоил его ответом.

– У Джойса есть гипотеза, – говорил он, – что в моменты, когда человек испытывает счастье, то есть субъективно абсолютно удовлетворен, какая-то часть общей суммы информации, составляющей его собственное «Я», переписывается в параллельный мир по такому же, в сущности, механизму, как это происходит во сне или в момент смерти. Ты чуешь, насколько это новый взгляд на информацию и на понятие счастья?

– Информация, – сказал Геннадий, – это энтропия со знаком минус.

– Чего-чего? – не понял Вадим.

– Это не я, это Норберт Винер.

– Бросьте, мужики, – вмешался Ленька. – Это несерьезный разговор. Послушайте вот лучше: И вечный бой. Покой нам только снится…

– Да мы же это в школе учили, – засмеялся Геннадий. – В десятом классе, если не ошибаюсь.

– Нет, дорогой, – спокойно возразил Ленька, – такого вы в школе не учили.

И он упрямо повторил, теперь уже с продолжением:

И вечный бой. Покой нам только снится.

И пусть ничто не потревожит сны…

Вторая строчка ошарашивала, и Геннадий невольно начал слушать.

Дальше там было что-то про ночных птиц, про солдат, бегущих под пули, про хрипящих, умирающих лошадей. Странные это были стихи. Непонятные, но какие-то пронзительные, западавшие в душу. Геннадий тогда забыл спросить Леньку, чьи они, потому что Вадим с настойчивостью идиота сразу же вернулся к разговору о Джойсе.

– Слушай, старик, – сказал он Леньке, – да это же гениальные вирши! Если бы Джойс писал стихи, он написал бы именно эти строки.

И Геннадий автоматически переключился на мысли о своем генераторе эмоций. Про Джойса ему было неинтересно.

"Хороший парень Вадим, – думал Геннадий, – да и Ленька замечательный человек, но почему они никак не хотят понять, что мой генератор – это серьезно, что мой генератор – не абстрактный треп о потусторонней жизни, как у этого американца Джойса, а настоящая, большая, практическая идея?"

Геннадий уже не первый год работал над своей идеей, и за все это время он не часто мог позволить себе просто пройтись с друзьями, посидеть с ними в кафе, поболтать. Но сегодня именно такой вечер. И он подходит к концу. Геннадий знал, они пройдут вместе еще квартал, а потом попрощаются и разойдутся в разные стороны. Он только не мог знать, что прощание это будет последним.

А Тверская спешила куда-то, как всегда, шумела, светила сквозь туман желтыми огнями галогенных фар, и грязный тающий снег вылетал из-под колес автомобилей, забрызгивая деревья и пешеходов.

2. Пора искать другой мир

У Геннадия Барикова сложились очень напряженные отношения с окружающим его миром, недоделанность которого он ощутил впервые еще в раннем детстве. Первой серьезной недоделкой, обнаруженной маленьким Геной, было отсутствие у него родителей. Его отец не был мужем его матери и о существовании сына так и не узнал, а мать умерла родами. Гена воспитывался в детском доме, потому что бабушки тоже не было, а позднее – у тетки, двоюродной сестры матери, старой одинокой женщины, которая, вернувшись в Москву откуда-то из Белоруссии, решила взять племянника к себе. Тетка не отличалась педагогическим талантом, да и поздновато уже было перевоспитывать детдомовского ребенка, но в душе ее было много доброты и ласки к сиротинушке, так что недолгие годы, прожитые с теткой, Геннадий считал светлым пятном в своей жизни. Когда тетка умерла, он снова остался один.

Геннадий рано познакомился с подлостью и ложью, с глупостью и жестокостью, он даже привык ко всему этому, перестал возмущаться и научился относиться философски к людским порокам и к ущербности общественного устройства на планете. И, что интересно, жизнь не ленилась подтверждать справедливость его пессимистического взгляда на мир. У Геннадия постоянно крали какие-то вещи, его везде обжуливали, обманывали, облапошивали, он проигрывал во всех играх и оказывался битым во всех драках. Однажды, вступившись на улице за девушку, за которую, вообще говоря, и вступаться не следовало, но это стало ясно слишком поздно, – он был избит до полусмерти, два месяца пролежал в больнице, а обидчиков, как водится, не нашли, точнее, их даже и не искали.

Геннадий жил, кривясь от боли и омерзения в неуютном, колючем мире, но он вовсе не считал себя великим неудачником. Геннадий умел обобщать, и великими неудачниками он считал Эволюцию и Историю.

Гомеостаз и Прогресс представлялись ему двумя уникальными кретинами, которых во время оно угораздило создать это уродливое подобие венца творения, эту насмешку над величием Вселенной – человеческую цивилизацию. Геннадий окончательно разочаровался в человечестве, когда понял, что оно уже который год занято разрешением гамлетовского вопроса не из любви к абстрактной философии, а просто потому, что нескольким сумасшедшим было бы обидно не применить на практике весь джентльменский набор средств массового уничтожения, раз уж они так долго и так тщательно эти средства создавали.