Остров в море

Если бы меня попросили одним предложением сформулировать первое впечатление от этой книги, я бы процитировала саму себя и сказала вот что: "Иду я по лужку, пою песенку - ла-ла-ла - цветочки собираю, а тут меня по морде тапком хлобысть - и все". Нет, ну а что еще сказать? Ведь первая мысль: "О! Скандинавия! Круто! Трупы и снег, как у Хега или Теорина". Потом смотришь на издательство - "Самокат". Возникает вторая мысль: "О! Снег, горки, санки, вафли и добрые родственники, как у Парр". А потом начинаешь читать. И все.

Да, это книга о детстве в северной Швеции, где полно снега и санок. Но детство пришлось на 39-й год. А еще это детство не хорошей шведской девочки, умеющей ездить на велосипеде, рыбачить и съезжать с самых крутых горок с залихватским улюлюканьем, а изнеженной евреечки, бежавшей из захваченной нацистами Вены, оставившей на родине любящих маму и папу и мечты о будущем.

Наверное, книга не разбередила бы мне душу так сильно, если бы я знала, о ком она будет. Ведь кто предупрежден, тот вооружен, тот успеет выстроить вокруг сердца забор из "а вот другим было хуже", "ну, хоть не концлагерь, слава богу" и тому подобных фраз. А я в этот раз не успела. Я смотрела на старый уродливый купальник, на тесную каморку без книг, на порядок и походы в церковь так, будто я не знаю о миллионах умерших, так, будто мне 12, так, будто это моя единственная жизнь, и у меня другой не будет. И мне было больно. И все те правильные защитные слова, проговариваемые раз за разом в голове, не помогали, потому что заборы нужны до того, как по сердцу пройдут судороги, а в процессе от них никакого толку.

Тор сумела сделать меня выброшенной на берег рыбой, хотя рассказала счастливую историю. И я, конечно же, буду читать эту счастливую историю до конца. Ведь пока что за окном - 1940-й год, и надо продержаться еще 5 лет, чтобы все действительно закончилось хорошо.

Двоякие впечатления.
С одной стороны, тема такая, что просто не может оставить равнодушной, и очень трогает за душу ситуация, в которую попала девочка Штеффи. 1939 год, Штеффи еврейка, родившаяся в Австрии. Ее с младшей сестрой эвакуировали в Швецию, совершенно чужую во всех отношениях страну и культуру, а родители остались дома – хотя родная страна уже перестала быть для них домом в полном смысле слова. Родные далеко, с сестренкой разлучили по разным семьям, приютившая Штеффи женщина – чопорный черствый сухарь, из-за языкового барьера у девочки не ладятся отношения с другими детьми, ее начинают травить сверстники, ее приемная семья довольно бедна, и это постоянно ставит Штеффи в унизительные ситуации, что не прибавляет ей очков в глазах одноклассников. Никаких радостей в жизни не осталось, а вдобавок и сестренка, которая гораздо быстрее и лучше адаптировалась, начинает отдаляться от нее, и становится некому даже душу излить. Тут есть от чего сердцу болеть.

С другой стороны, меня люто-бешено раздражает сама Штеффи. Ее судьбе не позавидуешь, но половину сложностей она сама себе находит. Она все-таки не в концлагере, и вокруг нее не только злобно и холодно настроенные, но и вполне отзывчивые люди, так почему бы не попытаться наладить с ними контакт? Зачем, например, отталкивать от себя одноклассника, который вопреки всем проявляет к тебе дружелюбие? Ну да, толстый, прыщавый и оставался на второй год, но никто не просит за него сразу замуж выходить, можно просто поддерживать приятельские отношения. Сейчас будет небольшой спойлер: после ссоры этот мальчик заступился за Штеффи, над которой издевались одноклассницы, она его милостиво простила, помирились – и после этого мальчик просто пропал со страниц книги. Вот почему бы хотя бы не попытаться подружиться с ним после этой истории, если ты все равно прозябаешь в одиночестве и печали? А вдруг там, за прыщами и плохими отметками, все-таки прячется хороший человек?
И, скажем, почему бы не попытаться попросить совета у взрослых, которые знать не знают, что тебя травят в школе. Хорошо, тетя Марта не производит впечатление человека, который готов заступиться – но дядя Эвард? Тетя Альма? Учительница, в конце концов?
В какой-то момент задаешься вопросом, а почему, собственно, другие дети должны хотеть с ней дружить?

Многие поступки Штеффи просто в ступор вводят. То она начинает врать на ровном месте, то на сестренку орет, не разобравшись, то ей приходит в голову очередная гениальная идея вроде научиться кататься на велосипеде, взяв его без спросу и съехав по извилистой дороге с холма.

И вообще, что представляет из себя Штеффи? Что в ней есть, кроме тоски по дому? Должно же быть хоть что-нибудь, хоть какая-то жизнь – но нет, гулкая пустота и генератор случайных бессмысленных поступков. И готовность в любой момент продекламировать «Я – бедное сирое чадо».
Это уже, наверное, претензия не к героине, а к тексту в целом. Он какой-то пресный, плоский, и персонажи соответствуют.

Книга все равно цепляет, и от нее не оторваться, тема такая, что иначе быть не могло. Но могло бы быть гораздо лучше.

Мы будем жить в доме с множеством комнат и большим садом.
С настоящим садом с высокими деревьями, липами и каштанами.
Почти как парк, не то, что здесь...

Признаюсь, я плакала над этой книгой.
1939 год. Австрия захвачена фашистами.
Стефания и ее сестренка из еврейской семьи, а значит им надо бежать из страны. Родители не смогли выбраться, но они попытались спасти хотя бы своих дочерей.
И вот она, Швеция, и две приемные семьи.

Когда тебе исполнится двенадцать лет, у тебя будет своя комната, - говорили мама с папой. Теперь ей двенадцать и у нее есть своя комната. Но не в том доме. Не в той стране.

Ты не знаешь языка.
У тебя нет друзей.
Тебе постоянно напоминают, что ты еврейка.
Ты не можешь написать родителям, что тебе тут плохо. Они все равно ничего не смогут сделать. Ты должна радоваться уже тому, что можешь им писать.
Мама уже не сердится на тебя. А это оказывается так хорошо - когда мама может рассердиться, а потом приласкать тебя…
А еще ты боишься, что и в эту страну придут ОНИ. И снова придется бежать. КУДА?

В классе очень холодно,
На перо дышу,
Опускаю голову
И пишу, пишу.
Первое склонение —
Женский род на «а»,
Сразу, без сомнения,
Вывожу — «война».
Что всего существенней
Нынче для страны?
В падеже родительном:
Нет — чего?— «войны».
А за словом воющим —
Мама умерла...
И далекий бой еще,
Чтобы я жила.
Шлю «войне» проклятия,
Помню лишь «войну»...
Может, для примера мне
Выбрать «тишину»?
Но «войною» меряем
Нынче жизнь и смерть,
Получу «отлично» я —
Это тоже месть...
О «войне» тот горестный,
Гордый тот урок,
И его запомнила
Я на вечный срок...
(Людмила Миланич)

Р.S.

Мама, приезжай и забери меня! Забери меня, иначе я умру