На автобусной остановке никого не было – Стас увидел это ещё издалека и теперь брел к ней, мучительно сокращая расстояние, болезненно морщась каждый раз, когда приходилось переносить центр тяжести на больную ногу.

«Двадцать второй. Двадцать второй. Автобус двадцать второй», – повторял он про себя, как будто заговаривал боль, как будто уговаривал остановку приблизиться.

Дошел, упал на металлическую скамейку, полежал немного на боку, неудобно свесив голову, потом перекатился на спину и с наслаждением выругался. Скинул ботинки и закинул ноги на холодный металл. Во весь рост не вытянуться, но всё лучше. Полежал сколько-то с закрытыми глазами, чувствуя, как отпускает. Сейчас бы тоже отпустить этот чертов день. Отключиться, вырубиться. Он даже начал уже понемногу сдвигаться в сторону мутного вымученного сна, но почувствовал, что если сейчас забудется, отключится, то через час-другой всё равно проснётся от голода. И тогда – он уже знал – до рассвета так и не заснёт, будет лежать, мерзнуть, искать положение для затекших рук и ног и материть эту скамейку, эту остановку, этот город и эту чертову жизнь.

Стас снова выругался, но теперь уже без удовольствия, сел, свесился к пакету, стоящему у ног. Сегодня было супер. Сегодня он поживился возле ресторана. Если бы не старая ведьма, мог бы и больше набрать. Но ведьма словно чувствовала, когда он приходил. В какое бы время дня он не приближался к её мусорным бакам, она выскакивала то из-за угла дома, то со стороны улицы – страшная, даже лица не видно, только длинные космы, и через них нос крючком. Выскакивала и махала руками, так что все эти напяленные на неё тряпки и обмотанные вокруг плеч платки начинали развеваться – казалось, она сейчас взлетит. Махала руками и верещала. Стас никогда не слышал, чтобы люди так верещали. Да и какой она человек – ведьма, чисто ведьма! Но сегодня он всё-таки снова пошел туда и успел даже вытянуть пару пакетов из бака, пока она не налетела на него.

Стас начал перебирать содержимое пакета, сунул в рот надкусанный кусок колбасы, отправил вдогонку подвядшую веточку укропа и вдруг застыл. Ох, ну ни фига себе! На всякий случай огляделся по сторонам, убедился, что вокруг никого, и тогда вытащил бутылку с остатками прозрачной жидкости. Немного, грамм двести пятьдесят. Но это как ещё посмотреть – немного или подарок судьбы. Стас ещё раз огляделся, отвинтил крышку, отхлебнул. Она родимая, сорокаградусная. Разглядел этикетку – хорошая, дорогая водка. Вот люди зажрались – такое и на помойку! Снова отхлебнул, с наслаждением почувствовал, как тепло стекает струйкой по пищеводу и уже подкатывает блаженное веселое помутнение. Эх, жалко, что её в бутылке так мало! Сделал ещё глоток и на выдохе выпустил из легких односложное матерное расслабляющее душу словечко.

Сбоку кто-то кашлянул. Женщина: негромко, с намеком, что вот мол, я же здесь, рядом, не позволяйте себе лишнего. Стас едва оглянулся. Подумаешь, стоит там где-то, даже не видно её за обклеенной рекламными картинками стенкой остановки, а тоже вишь – недовольная. Сплюнул. Покопался в пакетах, вывалил прямо на ладонь остатки какого-то салата с глазками зеленого горошка. Закусил, облизал вымазанные майонезом грязные пальцы. Хорошо! Дамочка за стенкой шумно выдохнула.

– Что, противно тебе? – спросил её негромко Стас.

– А тебе самому как? – ответила она. Стас оглянулся, поморщился. Странно было отвечать, не видя собеседницу, и он посмотрел на рекламный плакат, наклеенный на стеклянную переборку. На нём красовалась нарисованная в стиле ретро дамочка – идеально причесанная брюнетка в тесной блузочке и узкой юбке, с чашкой кофе в руке.

– Тебе-то что? – огрызнулся Стас.

– Мы разве переходили на ты?

– Пошла ты, – вздохнул он, оценил остатки алкоголя в бутылке, приложился ещё раз. Крякнул удовлетворенно, выбрал из пакета кусок хлеба, закусил.

– А ты ведь раньше не был таким, – сказала женщина. – Ты ведь работал, у тебя была жена и дом.

– Ха! – ответил Стас, решив не удивляться её осведомленности. Мало ли кто что может предположить. – Была жена. Вот она-то у меня квартиру и оттяпала. А что ты докопалась-то? Тебе чего надо? Автобуса ждешь, так и жди.

– Я ничего не жду, – ответила собеседница. – Я пью кофе.

И тут Стас своими глазами увидел, как нарисованная на рекламном постере дамочка подняла руку с чашкой, сделала глоток и застыла в прежней позе. Стас мотнул головой, глянул на бутылку. Грамм сто, может, уже и принял на грудь, но разве от этого количества так крышу снесет? Он мотнул головой и хлебнул ещё раз, закашлялся, тяжело отплевываясь и матерясь.

– Прекрати ругаться, – уже немного зло одернула его рекламная фифа, тряхнув темными волосами.

– Слышь ты, как ты это…! Ты ещё мне говорить будешь, что делать, а что нет, – прохрипел Стас.

– А почему я должна это терпеть? – возмутилась она, буравя его пронзительным, хоть и нарисованным, взглядом. – Ты ведь можешь уйти, а я – нет. Так что изволь держать себя в рамках.

Стас, матерясь, сунул ноги в промокшие ботинки, прикрыл на всякий случай бутылку полой пальто и резко поднялся. В два огромных шага выскочил за пределы крытой остановки и огляделся. Приволакивая ногу, обошел стеклянный домик. Никого. Вернулся на скамейку и сел, глядя перед собой. Потом осторожно перевел взгляд на нарисованную дамочку. Точеные ножки, изящные руки с крошечной кофейной чашечкой, хорошенькое молодое личико. Она кивнула и даже чуть улыбнулась ему.

– Тебе тяжело в это поверить, я знаю, – сказала она, и теперь он ясно видел, как движутся, словно в мультфильме, её нарисованные губы. – Но мне так одиноко здесь. И сначала мне показалось даже, что мы могли бы быть чем-то похожи. Ты и я. Мне показалось, ты готовился провести на этой скамейке всю ночь. Получается, ближайшие несколько часов мы будем коротать вместе. Вот я и подумала…

Стас внимательно следил, как нарисованная девушка чуть качает головой в такт словам, как движутся её губы, и подрагивает ножка в изящной туфельке. Он зажмурился, шумно выдохнул и отхлебнул из бутылки обжигающей жидкости.

– Хочешь? – протянул он бутылку дамочке на плакате.

– Нет, спасибо, – улыбнулась она. – Ты же видишь, я пью только кофе.

– А как ты… Ну почему ты такая? Говорящая? – спросил Стас, решив вдруг для себя, что какая, в конце концов, разница. Что ему терять? Вот говорит с ним эта красотка с картинки и что же теперь, молчать? Делать вид, что он её не слышит? Почему? Потому что он – бомжара, грязный, вонючий, только позавчера получивший в какой-то благотворительной палатке чистую, без вшей одежду и всё ещё кайфующий от этого ощущения? А если бы он был модным франтом, в хорошем пиджаке и вычищенных ботинках? Тогда что? Тоже надо было бы делать вид, что это галлюцинация или можно было бы решить, что он так хорош, что даже рекламные нарисованные девки устоять не могут?

– Уж какая есть, – брюнетка пожала плечами. – С тобой хоть поговорить можно. А то остальные все торопятся куда-то. Говорят по мобильным телефонам. Смотрят на часы. А по ночам тут вообще никого нет.

– Ну, я вообще-то, тоже никто, – сказал Стас и вдруг засомневался: – С чего бы тебе с таким как я разговаривать? А ты вообще можешь меня видеть?

– Могу. Даже слишком хорошо вижу твою пьяную физиономию и подбитый глаз. Запахи, к счастью, не чувствую – это да. Я понимаю, кто ты. А ты понимаешь, кто я?

– Нет, – испугался Стас. Ему вдруг представилось, что брюнетка скажет сейчас, что она – его совесть и будет всю ночь мучить его постыдными воспоминаниями, или вообще объявит, что она – смерть и время его пришло.

– Я – чудо, – сказала девушка. – Разве ты не понимаешь таких простых вещей? Чудо!

– И тебе, что всё равно, что я – такой? – спросил Стас.

– А тебе разве не всё равно, что ты такой? – она вздернула нарисованный подбородок. – Ты принимаешь чудо, а чудо в ответ принимает тебя. Ты удивляешься, что ненастоящая рекламная девушка может общаться с тобой, а я удивляюсь, что ты живешь на улице и спиваешься. Вот такая ерунда у нас с тобой получается.

– Пошла ты! – сказал Стас, отвернулся и сделал ещё глоток из бутылки, распотрошил пакет, вывалил на колени остатки пиццы, зелени, хлеба и принялся есть. Через несколько минут спросил, оглянувшись на брюнетку:

– Есть хочешь?

– Нет, спасибо, – вежливо ответила она и снова сделала глоток из своей чашечки. – Я бы предложила тебе кофе… То есть я и так его всем предлагаю – это моя работа.

– Не, – мотнул головой Стас. – Я кофе по вечерам не пью. Я от него спасть не буду. Утром предложи.

– Хорошо, – покладисто согласилась брюнеточка. И от того, как спокойно она согласилась, его обожгло этим простым желанием – завтра проснуться и выпить чашку свежесваренного горьковатого кофе, вспыхнуло перед глазами воспоминание: утро, за окном качаются заснеженные ветки, на их тесной кухоньке закипает, пыхтит чайник и разливается над столом густой плотный кофейный запах. Он вспомнил в деталях свою кофейную чашку: слишком большую с каким-то синим цветком и даже почувствовал в ладонях её размер и гладкие бока. Опомнился, сплюнул, одним глотком допил водку и швырнул бутылку на мостовую. Она отлетела от асфальта, не разбившись, прокатилась до другого края дороги и там замерла, ткнувшись в поребрик.

– Зачем ты так? – спросила брюнетка. Стас зло плюнул в её сторону, запахнул пальто, поднял воротник и, поджав ноги, лег на скамейку спиной к улице.

– Спокойной ночи, – донеслось до него.

– Заткнись, – пожелал он в ответ, и скоро провалился в полупьяный мутный сон.

На утро его разбудил дворник.

– Э, вставай, слышишь! – он тыкал в спину Стасу палкой своей метлы и повторял без особого выражения, не останавливаясь, точно внутри у него была такая магнитофонная запись. – Вставай, слышишь. Слышишь, уходи отсюда.