I.

В этот воскресный день в одном здании собрались самые неудачливые из огромной толпы людей. Большинство из них объединяло ноющее чувство, так внезапно обострившееся сегодня утром. К чему ведут внезапно вспыхивающие эмоции? Бог весть к чему! И никакой атеизм здесь не поможет. Однако именно такие эмоции заставили уже упомянутых людей выйти из своих уютных домов и прийти на совсем не уютную площадь. На митинг. Там же выяснилось, что эти люди не являются любимчиками фортуны, а оттого, конечно же, и были привезены сюда – к темной непривлекательной решетке.

Оформляли их долго, и все это время несчастные неудачники провели здесь, в комнате административно задержанных. По словам одного из полицейских, такая мера была необходима для того, чтобы присутствующие не толпились в кабинетах. Среди задержанных находился студент Гордеев, сидевший теперь на скамейке совершенно сбитый с толку.

Его окружали три глухие серые стены, две из которых соединяла решетка с замком. Вдоль этих стен тянулись небольшие скамейки, а под ними – пол, покрытый такими же серыми плитками, в зазорах которых виднелся мусор. Это обстановка наводила на присутствующих ужасную тоску и злость. Уж не виноват ли в этом дизайнер интерьера? Скорее всего, именно из-за него на этих людей нашла некая опустошенность и запутанность.

Перед глазами Гордеева еще мелькали картинки часовой давности. Тогда он находился на площади среди огромной толпы людей. Ему запомнились плакаты и крики, а особенно один протяжной выкрик. Он исходил от человека, окруженного людьми в форме, под масками которых не было видно лиц. Означает ли это, что под ними нет самих людей? Гордеев по велению своего чувства бросился на помощь тому человеку, и тут его схватили за плечи. А дальше – картинка, перевернутая вверх дном. По картинке ударили дубинкой. Затем уже в трясущихся стенах черного воронка неохотно звучали речи их провожатых.

Последним пассажиром той машины не по своей воле оказался парень пятнадцати лет. Его зеленая футболка была в пыли, волосы растормошены, а по лицу можно было понять – он сопротивлялся.

–Успокойся, родители потом за тобой приедут, – обращался длинный провожатый в весьма спокойном тоне к тому парню. Второй, поменьше, подал бутылку воды, которую тот не взял.

– Вы так нам и не объяснили, за что забрали, – резко сказал Гордеев.

– Нам не сказано что-то объяснять, а только забирать, – выпалил длинный провожатый, совершенно растерявшись. Другой, поменьше, зло посмотрел на Гордеева и, словно заглаживая оплошность своего коллеги, резко сказал:

– В протоколе свою статью увидишь! А то мы еще не знаем, дописывать ли к основной сопротивление. Больно ведь дрыгался, борзый какой!

– И вас не волнует, как вы с помощью дубинки людей задерживаете? – покосившись на пятнадцатилетнего парня, все гнул свою линию Гордеев, бывший в этот момент на взводе.

После заданного вопроса оба провожатых испытали отвращение к говорившему и стали смотреть теперь уже в другую сторону от Гордеева, стараясь не замечать его так, как не замечают назойливую муху. Один из них, тот, что подлиннее, повернулся к мальчику и снова произнёс своё:

– Мы позвоним твоим родителям, скажем, куда приехать, они приедут, – попытался убедить он этого еще совсем юного паренька, что так оно и будет, а потом новое недолгое молчание, видимо, в чём-то пытался убедить себя. – У меня тоже есть маленькая дочь и сын чуть младше тебя.

Уже с явным простодушием, явно пересиливая себя, провожатый повернулся к Гордееву:

– Нам ведь тоже ничего не объясняют, – посмотрел он на него доверчиво. – Сказали забирать активных людей – мы это делаем. Начальству нашему тоже мало чего объясняют. Им сказали привести сегодня на площадь нас, ну они и привели. А что там выше – я не знаю, ведь на наше начальство ещё выше начальство давит. Беспорядки у нас в стране, а нам сказали, что мы должны их убирать. Работа у нас такая.

– Это ещё ничего, – прозвучал низкий хриплый тон второго провожатого, – Моему бывшему напарнику вон чуть судимость не дали. За что? Во вкус вошёл: одного паренька сильно покалечил полгода назад на другой площади. Вот он покалечил так, потому что, как мне показалось, с желанием и удовольствием бил, а я так, потому что надо было. Другого напарника обругали за то, что на иностранца полез, а на них нельзя.

Он говорил негромко, постоянно поправляя свой шлем, и, видимо, недовольный такой внушающей экипировкой в небывалую жару, во время своего рассказа попутно снимал щитки с рук и ног.

– Жарко в шлеме? – спросил кто-то.

– Да, но не так уж и плохо, – ответил вновь длинный провожатый. – Вот с жилетом тяжко, а шлем я с удовольствием надеваю. У меня же тоже семья есть. Сейчас такие люди пошли – со всех сторон много неадекватных. А это всего лишь работа, да и вдобавок платят не так уж и много, хоть и по контракту я тут.

Машина всё тряслась, отдаляясь от площади всё дальше, и громкие кличи, взрывные речи становились всё тише. Немного помедлив, длинный провожатый, до этого упорно смотревший за мутное стекло, снова произнёс, посмотрев на мальчика:

– Ничего, родители заберут. Вот недавно тоже случай был: скрутили одного паренька, а отец его за ним ломится, кричит, чтобы отпустили сына или его взяли вместе с ним. Жалко, да. Но мы не забрали их вместе, ребята этих бедолаг по отдельности скрутили.

Ещё за то недолгое время, пока их везли с площади, Гордеев успел разглядеть остальных задержанных. Они все сегодня попали под беспощадную руку с дубинкой – символом власти во все времена. В машине теснилось человек двадцать. Гордеев моментально отметил про себя, что публика собралась совсем уж разная. Самому молодому, как уже было сказано, на вид дашь лет пятнадцать, а напротив него почти не шевелилось тело с седыми волосами да чуть прикрытыми глазами. Это был мужчина с взъерошенной причёской, впечатляющими мешками под глазами и несколько вычурным костюмом серого цвета, на котором что-то поблескивало.

Теперь же вся эта компания собралась среди трех серых стен и одной решетки. Вмиг незнакомые доныне люди стали соратниками. Спусковым крючком для этого поспособствовала общая несправедливость и тюремная обстановка. Они начали обсуждать произошедшее, и Гордеев мигом втянулся в непрекращающиеся разговоры. За первые полчаса ему удалось составить некое впечатление об окруживших его людях.

В камере насчиталось двадцать человек. Часть из них задержали в спешке совершенно случайно. Видать, у росгвардейцев было много работы, а разбираться некогда. Пятеро человек направлялись в магазин, метро или же просто шли по своим делам, так неудачно проходивши мимо той самой площади. Остальные же шли в некоторой степени целенаправленно. К чему здесь это сомнительное «в некоторой степени»? Дело в том, что кто-то пришел на площадь лишь из-за того, что его позвали друзья, в некоторых же победило любопытство. В таких случаях безопасность вкупе со стабильностью перестает владеть умами. В этих людях, конечно же, присутствовали зачатки стремления к справедливости, ради которой и было организовано роковое событие на площади. Однако эти не сформировавшиеся ростки еще не представляют собою непреклонные стебли убеждения. Оттого такие люди и находились в смятении, все больше жалели о своем порыве неокрепшей мысли, которая и привела их на площадь.

Таких людей Гордеев не понимал и не принимал. После недолгой беседы с ними он пересел на дальнюю скамейку. Внезапно послышались тяжелые ленивые шаги полицейского, который вяло направлялся сюда с ключами в руке. Это был тучный мужчина сорока лет. Под его чёрными усами виднелись желтоватые зубы, пока он кривил рот, с ухмылкой отпирая замок. В его взгляде, сквозящем из-под нависших бровей, можно было угадать плохо скрываемую насмешку.

– Кочетников, на выход! – сказал полицейский громким прокуренным басом.

Со скамьи поднялся самый молодой – тот самый пятнадцатилетний парень в зелёной футболке. Это был шанс, которым нельзя было не воспользоваться.

– Когда вы нам объясните, за что нас забрали? – выкрикнул Гордеев, обращаясь к полицейскому. – И почему вообще держите нас здесь? Мы имеем право воспользоваться услугами адвоката.

– Ты кто такой? – быстро среагировал полицейский. – Кто разрешил высказываться? Сидели бы дома, да и высказывались, нечего было для этого на улицу тащиться.

Вновь закрывая дверь решётки, он уже обращался к мальчику:

– Твои родители тебя ждут. Иди и смотри, чтобы твои гормоны снова не разбушевались, – сказал он, рассмеявшись. – О родителях совсем не думаешь! У них своя работа, дела, а ещё и за вами, отпрысками, следить надо.

Они вдвоём ушли тяжёлой, ленивой поступью полицейского и робкими, быстрыми шагами подростка.

– Козёл! – неслышно прокомментировал ситуацию Гордеев.

– Скорее свинья, – отозвался парень, сидевший рядом.

Это был тёмноволосый парень среднего роста с округлыми чертами лица, но острой, как стрела, улыбкой, которая теперь ясно проявилась. На вид ему – лет двадцать. Как позже оказалось, так оно и было. Хоть он и выглядел сейчас размякшим и будто худощавым, Гордеев вспомнил, что видел его на площади, где тот яростно кричал и держал плакат, и выглядел при этом очень внушительно.

– Денис, – представился парень, подавая руку в честь приятного знакомства в столь неприятном месте.

– Максим, – произнёс, в свою очередь, Гордеев и подал руку в ответ.

В тяжелых и неопределённых ситуациях люди, переживающие одно и то же, легче сходятся. Больше всего подвержены этому те, кто проходит в жизни одинаковый период. Возможно, именно поэтому Денис не стал останавливаться на Гордееве и сразу же нашел еще одного нового знакомого их возраста.

– А как тебя зовут? – обратился Денис к девушке, сидевшей рядом, у начала другой стены.

– Алиса, – быстро произнесла она.

С самого начала своего присутствия здесь она, в отличие от других, не возмущалась чересчур сильно, лишь прислушивалась к разговорам и отвечала на обращавшиеся к ней вопросы. Но было заметно, каким неловким стало для неё нахождение в этом месте. Растрёпанные волосы, которые та постоянно поправляла, русыми волнами ложились на джинсовую куртку, немного ещё пыльную. Именно пыльная куртка оправдывала её присутствие в этом месте, так как её наличие являлось своеобразной отметиной, которую проводят для тебя служащие в масках до попадания сюда.

– Выглядишь расстроенной, – заметил Макс, – Но не волнуйся. Нас забрали с митинга незаконно. Справедливость еще нагрянет.

– Думаешь? – спросила она с легкой иронией.

–Верю.

Она усмехнулась, Денис тоже расплылся в улыбке.

– А вы во что верите, раз пошли на ту площадь? – с напором спросил Гордеев. Вопрос, направленный к конкретным двум людям, всполошил и заставил оглянуться на Макса всех.

– В то, что больше так продолжаться не может, – ответила Алиса твердым голосом.

– Разве этого достаточно?

– Хотя бы, – произнесла она со слабой, примиряющей улыбкой.

Сейчас ее уже более-менее спокойное лицо было оттенено лишь понятной грустью. Она сидела перед ними слегка улыбаясь, чтобы поддержать разговор, возникший для нее совершенно случайно. Говорила она мягким тоном, наполненным уверенностью, которую та заложила в смысл сказанных слов

– Я вот тоже верю, – встрял неожиданно Денис, внимательно выслушавший Алису, – Верю, что скоро всё изменится.

– Почему именно скоро? – с сомнением в голосе спросила девушка, взглянув на него.

– Время такое. Прекрасный век! Сейчас быстро всё меняется.

– А что раньше? – спросил Макс.

– Не то время.

На этот раз лёгкая улыбка промелькнула на лице Макса.

«Разве для истины может настать своё время? Она вечно права и заслуживает того, чтобы за неё постояли» – думал Гордеев. – «Это никаким образом не зависит от века».

Алису схватили, с удивлением подметил для себя Макс, приблизительно по той же причине, что и его. Она заметила, что волокли совсем юную девушку и попыталась схватить ее за руку, чтобы задержать, попробовать увести, убежать вместе с ней. Этого, конечно же, не получилось бы. Но кто рационально мыслит в такой миг? В подобные моменты нами двигают чувства: либо понятный всем страх, и ты пятишься назад, либо возмущённый гнев, и ты бросаешься вперед. Алиса мгновенно почувствовала: она выбирает второе. Дениса, как и предугадывал Гордеев, схватили из-за того, что он держал плакат и привлекал к себе чересчур много внимания.

Через некоторое время Гордееву позволили воспользоваться своим законным правом и позвонить один раз по телефону. Свой-то у него давно уже разрядился. Он долго размышлял над своим положением, ведь он уже взрослый, как считалось. В доказательство этому он не стал звонить матери. Не к чему её беспокоить, она и так излишне волнуется за него, предостерегает. Да и здоровье её в последнее время не жалует. Конечно, горе на двоих делить легче, но если мама расскажет ещё и бабушке о случившемся, то уже им двоим придётся тяжко. И нет гарантии, что они смогут ему помочь, ведь с деньгами в больницах сейчас тоже нелегко, а о пенсии и думать нечего. Другого же способа выбраться из ситуации, кажись, не существует.

По этим причинам он сделал позволительный звонок своему другу и по совместительству соседу. Позвонил ему точно от безысходности, ведь явно знал: денег на выплату штрафа у того нет. Откуда же им взяться? Да и выйти отсюда тот не поможет. Всё же он обрисовал ему вкратце ситуацию и назвал адрес, тот, в свою очередь, сказал, что постарается что-нибудь сделать.

В расспросах, пустых диалогах проходило время. Прошло по меньшей мере три часа. Камера опустела ненамного. Поначалу многие из собравшихся возмущались, жаждали объяснения ситуации. Однако такое желание здесь, за решеткой, длится недолго. На смену ему приходит жгучая потребность – выйти отсюда. И все силы бросаются на поиски иного варианта развития событий. Тогда-то люди и ощущают что-то наподобие тягучего, настоящего одиночества перед неизведанным. Это начало пути переустановок и зачастую разочарования.

Сидеть уже стало совсем невыносимо. Гордеев встал и подошёл к ржавой решётке, чтобы как-то размяться.

«Именно эту решётку лучше всего бы сейчас дубинкой» – подумал он.

– Несправедливо, – сказал он тихо, как бы в себя.

– Что, ещё не привык? – внезапно зашевелил губами тот самый седой мужчина, медленно и вяло произнёсший это, через секунду снова погрузившись в сон, будто бы слов его не было и выхода из созданного транса тоже.

Гордеева поразил усталый и спокойный вид мужчины. «Ну конечно», – подумал он, – «Сколько всего повидал этот старец на своем веку. Все еще живем, под собою не чуя страны, те же серые плитки под ногами да мусор. То же желание биться, та же решетка». Он вернулся на свою скамейку, не желая тревожить покоя задремавшего мужчины.

За прошедшие четыре часа из камеры отпустили семь человек. Гордеев замечал, как проведенное здесь время меняло людей. Оно ощущалось плотным и вязким. Время обволакивало человека так, что он начинал замечать каждый час, минуту и секунду, проведенную не на свободе, а в неприятной и непонятной ситуации, которая уже затянулась.

Когда же и мы выйдем? – зачарованно смотрел вслед вновь уходящим Денис. – Уже почти четыре часа находимся здесь, и знаете что? За последние три часа тот седой мужик пошевельнулся всего раз.

– А ты не смотри на него три часа подряд, – посоветовал Макс, – Может, он тебя стесняется.

– А куда смотреть? Здесь только он и решетка. Вечны и недвижимы.

Гордеева мало волновало настоящее, сам он уже погрузился в заботы о будущем. Он понимал, что с последствиями сегодняшней вылазки придется справляться самому. Придется выплачивать штраф, который, скорее всего, ему присудят. Это означает, что самое трудное – поиски работы – еще впереди. Будто прочитав то, о чем он думает, Алиса произнесла:

– Вам тоже сказали, что на суде скорее всего выпишут штраф? Максимальный – двадцать тысяч.

– Я другое слышал, – отвечал Денис. – Эти должностные лица между собой говорили, будто сейчас такой закон, они сами не знают, за что будут судить, как и что из этого выйдет.

На миг повисла тишина, а затем Денис добавил:

– А вообще, скорее всего штраф и дадут. Это еще не плохой вариант. Придумаем что-нибудь, родители помогут.

– А ты как будешь выплачивать? – поинтересовался Макс судьбой Алисы. Та механически улыбнулась.

– Дядя, наверное, поможет.

Внезапно послышались уже знакомые шаги и походка, сопровождаемая отдышкой. Повод для нового прихода полицейского стал совершенно неожиданным и, по личному мнению Макса, никак не логичным.

– Гордеев, – крикнул он своим басом.

Его впервые так изумила собственная фамилия.

«Что я опять натворил? Неужели сейчас меня снова обвинят? Теперь уже за разговор с этим полицейским?» – думал про себя Макс, пока вставал со скамьи, но не смог и сдвинуться с места.

– Чего стоишь как истукан? На выход.

Гордеев помялся на месте от нерешительности. Полицейский продолжал угрюмо смотреть на него. Значит это не шутка, его действительно выпускают отсюда! Он хотел было пойти, но призадумался и посмотрел мельком на Дениса и Алису.

– Как ваши фамилии?

Они назвались и уже через секунду провожали его, кивнув на прощанье. Он, наконец, вышел на свободу, последний раз взглянув на своих новых знакомых.

II.

– Поздравляю! – говорил его друг Эдик, который встретил Гордеева у ворот.

Тёплый июльский воздух освежал после духоты закрытого и тесного помещения. Повеяло резким терпким ароматом растущей у ворот липы. Расспрашивать своего соседа Гордеев не торопился, ведь знал: Эдик не нуждается в расспросах. Он обязательно всё выпалит в первые пять минут разговора абсолютно бессознательно. Это же Эдик!

Высокий, немного долговязый парень с юридического факультета. Он выбирал себе специальность наугад, как и многие его однокурсники. Ему пришлось заниматься этим в спешке, слишком уж сильно начинал интересоваться им тогда военкомат. Но Эдика это, кажется, не волнует, даже наоборот, неимоверно радует. По типу своему он – конформист, по первому впечатлению – славный парень, а по собственному его мнению – сложный человек.

Они вышли на улицу, на которой кое-где уже зажигались фонари. После удручающего безмолвия камеры слишком громкими показались звуки пыхтящих машин. Город продолжал свою суетливую жизнь, как будто и не произошло никаких изменений. Небо заволокло тучами, что прерывались проблесками заходящего солнца. Оказывается, находились они в северной части города – далековато от их дома и той самой площади. Они пересекли перекрёсток и направились через сквер в сторону метро.

Расспрашивать друга Гордеев всё ещё не спешил. Эдик уже сам поглядывал на него, как бы пытаясь вытянуть на разговор, а уверенность в том, что он сам сейчас всё выдаст, была непоколебимой.

– Не хочешь спросить, с чем я поздравляю? – спросил Эдик спустя несколько секунд после того, как они ступили на брусчатые дорожки.

– С чем?

– Поздравляю себя с тем, что оказался прав. Признай, твоя затея пойти на площадь, чтобы что-то отстоять, – засмеялся он, при разговоре активно жестикулируя, – Была глупа. Ну, помнишь, сам мне рассказывал про это, да про права какие-то. Помнишь же? А теперь что? Сходил? Отстоял? – снова засмеялся он. – Всего тебя ведь ободрали. Полез ты туда, куда не надо.