Клинические определения сексуального насилия, совершенного в отношении детей, как правило, формируются на основе трех параметров: разница в возрасте между правонарушителем и ребенком в пять лет и более; специфическое сексуальное поведение, такое как пальцевое проникновение, оральный секс, проникновение во влагалище или анус с использованием пениса или каких-то предметов; эксгибиционизм, порнографическая фотосъемка, поцелуи, ласки в области гениталий или груди, а также принуждение ребенка трогать взрослых или мастурбировать им (Craissati, 1998). Существует неопределенность, так называемые «серые зоны», в отношении некоторых вопросов: какова степень наготы, принятая в семье, в каком возрасте (если вообще подобное имеет место) находятся дети, когда своей наготы начинают стыдиться родители и они сами, практикуется ли совместный сон с детьми в обнаженном виде и демонстрация сексуального влечения между взрослыми. «В настоящий момент довольно мало постоянных и последовательных социальных договоренностей о том, как именно семейные и культурные нормы могут повлиять на определение какого-либо поведения как насильственного» (Craissati, 1998, p. 3).
Неоднозначность в концептуализации женского сексуального насилия, в отличие от относительно четкой концептуализации в случае посягательств непристойного характера либо инцеста, судя по всему, усиливает трудности в осмыслении, выявлении и расследовании данной формы правонарушения. Свое описание уровней сексуального насилия со стороны женщин предлагает Касл (Kasl, 1990), и это описание цитирует Форд (Ford, 2006). Касл распределяет насильственное поведение по группам согласно иерархии, используемой ее коллегой Карлсоном.
1. Уголовно наказуемые преступления, такие как оральный секс, мастурбация и половой акт.
2. Правонарушения, такие как вуайеризм, обнажение на глазах у несовершеннолетнего, соблазнительные прикосновения, объятия или поцелуи сексуального характера, чрезмерный уход или флирт.
3. Вторжение в личное пространство, включая клизмы, совместное купание после достижения ребенком определенного возраста, чрезмерное промывание крайней плоти, назойливые вопросы о физиологическом функционировании организма.
4. Ненадлежащие отношения, создаваемые взрослым, включая замену ребенком отсутствующего партнера, использование его для эмоциональной поддержки, совместный с ребенком сон, использование его в качестве доверенного лица.
Именно в последней категории наиболее четко раскрывается двусмысленность и сложность процесса концептуализации сексуального насилия со стороны матерей. Однако даже на более высоких уровнях предложенной иерархии существует неоднозначность в определении того, что есть насильственное поведение, например, как в случае с понятиями «флирта» и «объятий сексуального характера». Здесь необходимо отметить, что подобные действия не признаются правонарушениями с позиции закона. Касательно наименее жестоких форм насилия вполне очевидно, что культурные и семейные нормы могут в значительной степени варьироваться в отношении определения того, какое поведение является приемлемым. Это может касаться, например, совместного сна с ребенком или обращения к нему за эмоциональной поддержкой. Поведение, описанное в четвертом пункте представляется более характерным для эмоционального, нежели для сексуального насилия, и становится очевидным искусственное разграничение между этими категориями. Физическое, эмоциональное и сексуальное насилие вовсе не обязательно взаимно исключают друг друга, и, к сожалению, все три вида могут иметь место одновременно. Действительно, трудно представить, чтобы эмоциональное насилие не сопровождало бы каждый случай физического или сексуального насилия, совершаемого в отношении ребенка.
Интересно, что Касл считает «чрезмерный уход» проявлением насилия, расцениваемым ею как правонарушение, хотя в уголовном праве соответствующего преступления в явном виде не предусмотрено. Опять-таки нормы в различных сообществах сильно различаются с точки зрения принципов, которыми следует руководствоваться при грудном вскармливании, и в некоторых культурах случаи чрезмерного грудного вскармливание связаны скорее с местными нормами, верованиями, принципом необходимости и традициями, а не с сексуальным насилием, совершаемым матерями. В других ситуациях, в случае с конкретной женщиной, грудное вскармливание, являющееся само по себе наивысшим и наиболее естественным актом материнской заботы, может иметь другие функции. Как показано во вступительном отрывке из произведения Тони Моррисона, нарциссическое удовлетворение матери, кормящей грудью своего сына даже после того, как тому исполняется четыре года, раскрывает тот аспект, в котором она использует его как объект, удовлетворяя свои потребности, и не обращая должным образом внимания на ход его развития или на него самого.
Эмоциональное воздействие сексуального насилия на детей глубинно, а сам этот опыт ввергает в смятение. При сексуальном злоупотреблении потребности детей в физическом внимании и уходе удовлетворяются сексуальным образом, замысловато связывая этот опыт заботы и сексуальное возбуждение. Это не позволяет им различать эдипальную фантазию и реальность, поскольку их бессознательные сексуальные желания в отношении их матери или отца действительно осуществлены в этой самой реальности. Нарушающее физические границы ребенка сексуальное насилие со стороны женщины также может быть эмоционально разрушительным для него. Приглашение попасть внутрь материнского тела является пугающей и тревожащей перверсией желания и предлагает ребенку такую степень власти и ответственности, с которыми он не может справиться. Это приглашение может быть разрушительным и приводящим в смятение именно потому, что оно является первертным воплощением желания или повторением инфантильной деятельности, например, сосания материнской груди. Ребенок не может чувствовать уверенность в том, что существует устойчивый барьер, отделяющий фантазию от реальности. Понятно, что бессознательные стремления младенца к матери, например, к тому, чтобы быть внутри нее, чтобы сосать ее грудь или полностью ею владеть и убить отца, – это фантазии, которым нужно противостоять, чтобы ребенок чувствовал, что он не всемогущ. Для того, чтобы преодолеть преэдипальные и эдипальные стремления, ребенку в реальности требуются несексуальные отношения с матерью и осознание того, что он не может уничтожить ни отца, ни родительскую пару. Это необходимый этап психического развития. Поощряемые или исполняемые по принуждению, эти фантазии наносят значительный психологический ущерб ребенку, который может усвоить эту запутанную и извращенную модель заботы. Тот факт, что на каком-то уровне, возможно, было желание исключительно сексуального контакта, только усиливает возникающий ущерб и конфликты, поскольку оставляет ребенка с чувством вины, столь часто описываемой жертвами сексуального насилия в детстве. Кирста описывает как широко распространенные трудности в принятии факта существования женской перверсии, так и ее последствия для жертв:
Один из устойчивых мифов, связанных с женским сексуальным насилием, заключается в том, что по причине естественной женской заботливости, а также психических и физических особенностей женщин, слово «насилие» должно быть признано неверным наименованием и противоречием в терминологии. То, о чем мы говорим, на самом деле, является любовными проявлениями близости и заботы, которые могут граничить с эротическими, либо ошибочно восприниматься ребенком как сексуально окрашенное или насильственное действие, как, например, когда матери поглаживают своих детей и ласкают их таким образом, что неосознанно задействуют генитальный контакт, способный вызвать возбуждение. Это одно из заблуждений, от влияния которого мы должны полностью избавиться, чтобы весь ужас некоторых видов насилия был все-таки когда-либо признан, а жертвам была бы на самом деле оказана помощь в восстановлении после травмы.
(Kirsta, 1994, p. 281)
Тело девочки, так же как и ее разум, повреждается в результате сексуального контакта со взрослым. Такие действия переживаются ребенком как в высшей степени насильственные и нарушающие личное пространство, порой болезненные физически, и, если они сопровождаются ее собственным сексуальным возбуждением, – как очень сбивающие с толку, в особенности, когда девочка подрастает достаточно, чтобы осознать смысл насильственных действий. В случае с материнским сексуальным насилием над детьми самые базовые для ребенка взаимоотношения, в которых доверие и контейнирование имеют первостепенное значение, превращаются в навязчивое, пугающее и требовательное соблазнение и/или насилие.
В тех случаях, когда жертвами сексуального насилия становятся мальчики, зачастую присутствует убеждение, будто им понравилось взаимодействие с насильником и они не чувствовали себя используемыми или получившими урон. В подобном представлении о насилии как ожидаемом, желанном или доставившем удовольствие, не учитывается тот факт, что сексуальное насилие над детьми определяется не исходя из того, чувствовал ли ребенок (он или она), что его эксплуатируют и им злоупотребляют, а исходя из характера действий взрослого по отношению к ребенку. Дети не в состоянии дать информированное согласие на сексуальные отношения в том смысле, в котором это могут сделать взрослые люди.
Женское сексуальное насилие в отношении мальчиков-подростков может быть представлено как «соблазнение» или «инициация», а не эксплуатация или вредоносная деятельность взрослого в отношении несовершеннолетнего.
Случаи, когда жертва женского сексуального насилия – мальчик-подросток, который родственно не связан с преступницей, часто представлены в таком свете, что ущерб, нанесенный мальчику, минимален. Одним из таких примеров является случай с Мэри Кей Летурно, учительницы, которая имела половые сношения с 13-летним учеником (Fualaau, 1998). Первоначально окружающим, в том числе ее мужу, было очень трудно признать, что у нее были сексуальные отношения с подростком-жертвой. Тривиальная реакция журналистов и фотографов, работающих на таблоиды, которые, как оказалось, были взбудоражены идеей о привлекательной женщине, «соблазняющей» своего ученика, иллюстрирует тип предубеждений о сексуально ненасытной природе мальчиков-подростков и влияние мифов о соблазнении. Подразумевалось, что мальчик-подросток «обязательно» счел бы сексуальные взаимоотношения с женщиной старше себя удовлетворяющими эмоционально и в интимном плане. На телевидении в спецвыпуске шоу «Панорама», посвященном «расследованию» этого дела, выяснилось, что единственным человеком, который прямо характеризовала Летурно как преступницу, совершившую правонарушение сексуального характера, была офицер полиции, женщина, которая явно указала на методы «ухаживания», использовавшиеся Летурно, в том числе предоставление ее ученику возможности заводить ее автомобиль, признание его особенным и использование своего рабочего положения в личных интересах. Она применяла методы, которые предпочитают мужчины, совершавшие сексуальное насилие в отношении детей, методы, которые включают выделение отдельного ребенка из группы и постепенное создание особых, часто секретных отношений с ним.
Для некоторых женщин их собственный опыт пренебрежения, депривации и сексуального насилия в прошлом является фактором риска, который способствует сексуальному насилию уже с их стороны в отношении их собственных детей. Поскольку в предыдущей главе уже были рассмотрены корни нарушенной привязанности и модель женской перверсии, теперь это понимание можно применить к женскому сексуальному насилию в отношении детей. Основная функция сексуального надругательства над детьми для женщины-насильника заключается в том, чтобы предотвратить депрессию и временно избавить себя от невыносимого чувства беспомощности. Насильники могут действительно путать сексуальное наслаждение и привязанность, что связано со смятением и путаницей, возникшими в ходе сексуального насилия над ними самими в детстве, и они вновь воссоздают этот опыт из прошлого – теперь со своими детьми. Также возможно психическое напряжение, побуждающее повторять насильственные действия вновь. Идентификация с агрессором как защита является мощным методом преодоления непереносимых чувств, позволяя бывшим жертвам насилия проецировать свой опыт беспомощности и унижений на детей. Существует также мощное влечение к детям и ассоциация сексуальных отношений с детьми с сексуальным возбуждением и удовольствием, которые могут сопровождаться осознанным пониманием того, что такое поведение является эксплуатирующим и неправильным. Недавние исследования показывают, что женщины, которые совершают сексуальное насилие в отношении детей, имеют такую же степень когнитивных искажений относительно детей, что и мужчины-преступники, согласно результатам по различным показателям риска (Beckett, 2007).
Вместе с тем остается важный вопрос, можно ли переносить модели риска мужчин-преступников на женщин-преступниц, поскольку возможность такого переноса может и не быть такой однозначной. Отношения женщин со своими и чужими детьми и собственной сексуальностью имеют свои сложности и уникальные аспекты:
В настоящее время трудно распределить женщин-преступниц по уровням поддерживающих мероприятий либо вмешательства, основываясь на рисках, которым они подвергаются, и их потребностям, – не только потому, что существующие программы получают ограниченную поддержку, но также и потому, что прямой перенос на женскую группу моделей рисков/потребностей, разработанных для мужчин, может быть неприемлем. Фундаментальный вопрос, на который еще предстоит ответить, заключается в том, обусловливают ли различия между преступниками-мужчинами и преступницами-женщинами расхождения в статических и динамических факторах риска по этим группам.
(Ford, 2006, p. 125)
О проекте
О подписке