Она ни о чем не позаботилась – вот и смотрит теперь бессмысленно на черную редьку.
О возвращении в Москву никто не заикался. Валерий целыми днями сидел дома, воспитывал сыновей. Судя по всему, попивал. Муся бегала по знакомым, будто бы искала работу. Пыталась перепродать шубы. Про интернат для Ивана речи уже не было – первого сентября мальчики вышли из квартиры с букетами, направляясь, надо полагать, в обычную школу. И у старшего, и у младшего – скромные астры. Отец спускался по лестнице следом, глядел в затылки детям, как надсмотрщик.
Уроки они теперь учили, начиная с двух часов, как только Иван возвращался из школы.
– Болван! – кричал Валерий за стенкой. – Тупица! Тварь!
Вполне возможно, имел в виду и себя.
Однажды, в какой-то особенно громкий день, Лина не выдержала. Вышла на площадку, позвонила в дверь.
Открыл разъяренный Валерий. Где-то глубоко в квартире всхлипывал мальчик.
– А Лукас у вас на продленке? – зачем-то спросила Лина.
Валерий, ни слова не сказав, ушел в кухню, долго чиркал там спичками – от злости не мог прикурить. Лина пошла следом. Кухня была заставлена банками с соленьями, вареньями, овощной икрой, компотами. Над форточкой висели длинные нити сушеных грибов, похожие на какие-то страшные бусы.
– Зачем вы с ним так?
– Что? – не понял Валерий. – А, вы заступаться пришли?
– Я каждый день слушаю, как он плачет.
– Ясно, – кивнул Валерий. – Жалко стало, да?