Глава 1

Так себе выдался денёк.

Да ладно, препаршивый был день, чего уж.

Во-первых, рыжая грива с утра вилась мелким бесом, а признак это весьма поганый.

Во-вторых, меня чуть не обокрали самым наглым образом.

А, в-третьих, обратка за одну невинную вчерашнюю шутку мне прилетела до того изощрённая и мерзопакостная, что хоть рот себе зашивай.

Ну, вот как после этого было не жахнуть стопку у Козюли? И ровно в этот момент меня и застукала хозяйка. Благонравная госпожа На́бода на дух не переносила спиртного и от своих жильцов требовала только одного: не являться в съёмные комнаты нетрезвыми и после полуночи. Иначе до свиданьица. Оплату и залог не возвращаем, это и в договоре прописано. Мелким шрифтом, читать внимательнее надо.

Сейчас была четверть первого ночи, а я только что опрокинула в себя фирменную настойку Эрха Козельского. И сразу наткнулась на ошеломлённый взгляд его сестрицы, Набоды Козельской. Хозяйки той самой уютной квартирки с настырциями и гордензиями на окнах, что я снимала последние полгода.

Нет, правда, ну как можно требовать от своих жильцов немыслимого, когда твой собственный брат держит в этом же доме кабак?!..

Это просто какая-то наглая схема отъёма денег у ответственных квартиросъёмщиков! Ну ладно, чуточку безответственных. Но не выгонять же на улицу из-за пятнадцати минут опоздания и крохотной стопки сливовицы!

С видом монашки, узревшей пьяную блудницу, госпожа Набода демонстративно схватилась за раненое сердце и застонала подстреленной чайкой. Впрочем, душевные страдания её продлились недолго, и уже через несколько секунд она прошипела:

– Вот уж от вас никак не ожидала, ме́йсе Райкко́нен. А казались такой приличной жиличкой…

– Давайте, может, вы мне выпишете штраф, сделаете выговор, да и забудем? – устало потянулась я к кошелю.

– Чтобы квартиру освободили к семи утра, – процедила Набода.

– А двойной штраф? – с надеждой крикнула я в удаляющуюся спину. – Или аренду можете повысить! А хотите, лестницы бесплатно мыть буду? Три недели! Нет, шесть!..

Оскорблённая в лучших чувствах хозяйка даже такое щедрое предложение проигнорировала.

– Да чтоб тебя саму даже с простой воды развозило пьянее пьяно… – тут я с силой хлопнула себя снизу по челюсти, едва не прокусив язык.

Нет, хватит на сегодня.

А после вздохнула и попросила у Козюли бутыль лимонада из хмышни и чего-нибудь перекусить с собой.

С этим скудным ужином я завалилась на кровать у окна, не раздеваясь. С тоской взглянула на расписные горшки на подоконнике. Чокнулась бутылью с горшком настырции. Расчувствовалась. Обрадованная нежданному вниманию настырция тоже. Вытерла потёкший нос цветастой занавеской. За эти деньги Набода себе новые купит. За три недели вперёд уплачено, недавно только месячную аренду вносила. И не вернуть же теперь.

А я, можно подумать, в благотворительницы записывалась.

Не придумав более изощрённой мести, остатки лимонада я вылила в горшок с подсохшей наплюмерией: ей лишняя влага не помешает, а за ночь как раз из почвы в бутоны поднимется. Вот, получи-ка, Набода, с утра липкий освежающий душ из хмышни. А пустую бутылку и остатки закуски я живописно раскидала по полу.

Мелкое хулиганство облегчения не принесло, наоборот: обострились воспоминания о случившемся. Меня снова передёрнуло. Нет, ну это ж надо было такой загогулине случиться… Я честно пыталась перекрасить эту остаточную дрожь в праведный гнев и отвращение, но, откровенно говоря, выходило не очень. Удовольствие – оно удовольствие и есть, как эти судороги потом ни обзывай. Тьфу ты, блин.

А ведь были с утра нехорошие признаки, когда те же волосы кучерявиться начали. Но действительно, что за безобидную вчерашнюю шутку с Ната́нисом мне такая жёсткая обратка прилетит – в страшном сне не могло присниться.

Увы, два часа назад я этого ещё не знала, а потому с чистой совестью пробиралась впотьмах к заброшке.

С эрба-кристаллов я не спускала глаз уже вторую неделю. Вещь это такая, что прорасти может в самом неожиданном месте. А там – кто успел, тот и съел. Люди от жадности срывают их совсем крохотными и бесцветными, пока вокруг другой зелени из Разнотравного мира не наросло или иные охотники за лёгкими деньгами не заприметили. Но даже за такие – незрелые, с полногтя величиной – на чёрном рынке платят пару сотен монет, а если поторговаться, то и все триста. Мои же красавцы уже вымахали размером с крупную черешню и налились изумрудной зеленью. Ровно три штуки. А это – маленькое, но весьма нелишнее состояние.

Сегодня полнолуние, они в полную силу вошли, самое время срывать.

Вот только на заброшенной стройке уже копошился какой-то поганец, подсвечивая себе фонариком. Для кровохлёбки ненасытной я тащила бутыль бычьей крови, купленной у мясника, а для жраце́ны неразборчивой мешок мясных обрезков от него же. Но опасные прожорливые заросли, надёжно охранявшие моё сокровище, были безжалостно изрублены в ошмётки и лишь вяло дёргались на земле.

Кем бы этот поганец ни был, а совсем дурак, что ли? С холодным оружием в эти заросли лезть! Это даже не смелость – это просто глупость и полное безрассудство!

И явный дилетант: вон, сколько полезной травы зря потоптано. В растунциях, видимо, совсем не разбирается. И теперь поганец ещё тянулся железным ножиком к стебелькам с э́рба-кристаллами, а они же от металла чуть ли не вдвое силу теряют!

– Клешни свои убрал от моего хабара, – ласково сказала я в спину, обтянутую кожаным плащом. – И зубочистку эту ржавую отбрось подальше.

Звук взведённого курка поганец уж, надеюсь, способен распознать.

– А на хабаре не написано, что твой, – нахально и весело ответил воришка, не оборачиваясь.

Но даже в тусклом свете фонарика я заметила, как незаметно он подобрался, как напряглась крепкая шея, чуть дрогнули уши. Ох, знаю я такую обманчивую невозмутимость…

– Стреляю на счёт «два», – честно предупредила я. – Раз.

Поганец отложил нож, разогнулся и медленно поднял руки. Соображает. И сам плавно поднялся с колен. И всё бы шло по плану, если бы эта каланча, как внезапно обозначилась его фигура в полный рост, не задела своей кучерявой шевелюрой мерцающий сиреневый кокон, свисавший с низкой балки.

Тоненькая оболочка кокона тут же лопнула, обдав незадачливого профана облачком пыльцы.

Поганец повернулся ко мне и именно в этот момент громко чихнул. А мне помешал зажать нос пистоль в одной руке и мешок с требухой в другой.

– Да твою ж мать, – обречённо простонала я, поняв, что задерживать дыхание и бежать уже поздно. Пленительный аромат пассифлоры уже просочился внутрь с неосторожным вдохом, делая свою дурную работу.

Пыльца рассеялась, явив мне этого негодяя во всей красе. Сердечко сразу замерло, а потом подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, отгоняя всю кровь туда же. Ноги моментально стали ватными. Под пассифлорой, говорят, всегда так. А ещё почему-то жрацену называют самой опасной растунцией…

Я ещё не успела как следует рассмотреть пога… краса… Боже, где ты был всю мою жизнь?!.. А между ног уже стало горячо и влажно, и во рту мгновенно пересохло.

У этого героя моих сладких снов, похоже, иммунитета тоже не было. Здравый смысл ещё где-то очень далеко вопил, что надо бежать как можно скорее, а одурманенное обманчивой страстью сердце уже радостно ухнуло – он тоже меня любит! Иначе не задышал бы так тяжело, не налился бы многообещающей зеленью взгляд, не затопорщились так откровенно штаны…

– Детка, – хриплым голосом обратился он, заставляя меня трепетно содрогнуться от этого чарующего тембра. – Слушай, а что ты делаешь завт… сейчас?

Я не могла отвести глаз от этих манящих губ; только они, казалось, и способны были утолить мою жажду. Когда между зубами мелькнул кончик влажного языка, я сдавленно застонала и потянулась к шнуровке платья. И у него, хозяина моего сердца, повелителя моих ночей – да что только ночей: отныне я принадлежу ему навеки, а он мне! – тоже участилось дыхание, а из груди вырвался глухой рык.

– Возьми меня, – только и успела я умоляюще прошептать, прежде чем он смял мой рот горячими губами, а настойчивый упругий язык зашарил внутри.

От нетерпения в пылу обуявшей страсти затрещала одежда на обоих; я со своими юбками справилась быстрее, а потому сама повалила его на землю, оседлав. Выражаться связно я уже не могла, только междометиями.

Закончили мы одновременно, и я упала на его грудь, задыхаясь. Он тоже шумно и тяжело дышал, но я уже расслышала характерный шорох побегов пассифлоры, и наваждение мгновенно спало.

Отрезвление ударило обухом по голове.

– Идиот! – рявкнула я, отвешивая поганцу оплеуху и одновременно спрыгивая с него. – Ещё быстрее не мог?!..

– Детка, извини, у меня просто давно никого не было, – глупо ухмыляясь, ответил этот кретин. – Но дай мне минут десять, и я тебе покажу, на что действительно способен…

И ведь продолжал расслабленно лежать, беспечно закинув руки за голову! Ну и поделом ему тогда.

– Так что, повторим? – масляно подмигнул он и поиграл бровью, а в подтверждение его намерений у него внизу снова дёрнулось. – Что это, кстати, вообще было?

– Потрахушка обыкновенная! – взъярилась я.

– Фу, как грубо, – поморщился он. – Нет, это вполне определённо была дьявольская страсть и вспыхнувшая с первого взгляда любовь…

– Pа́ssio vulgа́ris e súbita, hic et nunc! – метнула я на дебила гневный взгляд. – Любовь внезапная, которая здесь и сейчас! Пассифлора неразборчивая, она же потрахушка обыкновенная, он же страстоцвет неуместный. Растунция! Вообще, что ли, не видел, во что головой своей кучерявой воткнулся?!..

– В смысле…

– В коромысле!

Эрба-кристаллы я обернула шёлковым платком и те, окончательно созревшие, сами ссыпались в него с цветоложа.

– А давай это вроде как я их тебе подарил? – томно потянулся поганец, поиграв мышцами на груди под разорванной мною рубахой. – Ну, я же их первый нашёл. А то что-то неудобно вышло – даже не познакомились… Не, я готов по-честному: ресторан там, цветы… Ну, задним числом. В общем, давай завтра на этом же месте?

– Ты на голову больной, да? – дошло до меня наконец. – Или детство в твоём заднем числе заиграло?