Глава 1

Ну и мерзкая же погодка.

Льёт весь день как из ведра, холодрыга, ветер всё юбку норовит задрать, словно наклюкавшийся клиент в заведении Малыша. Пожрал от души, залил щедро сверху кислым ячменным пивом, да глазки и замаслились – поозорничать бы, прежде чем завалиться на боковую. Да-да, я про тебя, ветрище, чем ты сейчас лучше? Чего присмирел? Понял, что не на ту позарился? То-то.

И угораздило же именно сегодня вырядиться фифой… Подол у коричневой шерстяной юбки вымок до самых колен и теперь лип к ногам тяжёлой мокрой тряпкой. Ботиночки на шатком низком каблучке сдались ещё в обед: подмётка у левого грозила вот-вот оторваться, а хлюпало в обоих уже давно. Ну так разве этакую дрянь за три койна приличный обувщик станет вощить да подошву клеить толком? В этой паре на все три монеты только и есть, что модный фасон, слизанный со столичных новинок. Горничные с камеристками ведь тоже пощеголять хотят.

Что там сверху творилось – даже думать не хотелось. За плащ не переживала, он у меня хороший, с особой пропиткой – единственное, что из привычных вещей напялила. Зато соломенная шляпка с бумажными цветами наверняка раскисла. Коса тяжёлая, аж голову назад тащит. Выжать бы, а то, боюсь, не сдюжит, отвалится. Не голова, нет.

И народ сегодня под стать погоде: хмурый, неразговорчивый. В овощной лавке всего парой слухов разжилась, и это у говорливой-то Ноймы, которая сама все сплетни словно магнитом притягивает! Вот и стоило ради того рядиться… И работу не сделала, и вымокла как псина подзаборная.

Ничего, вот доберусь до дома, а там и в сухое переодеться можно. А, главное, в привычное. Нет, мужики, конечно, те ещё… Умудрились же на заре времён разобрать всё самое удобное: штаны, сапоги да свободные рубахи. А женщинам только и осталось, что громоздкие юбки, корсеты да каблуки. Шляпки вот ещё. Вот сами и ходили бы в юбках! Тем более что каждому второму эти самые штаны время от времени настолько тесны становятся, что так и норовят поскорее расстегнуть. Будто я не знаю, что у них там между ног болтается и ходить в этих самых штанах мешает…

Ой, ладно. Ещё полчаса можно потерпеть дурацкий наряд. Вот и заведение Малыша рядом, а у него сегодня рыбный суп, даже дождь запах перебить не может. А вот дома ничего съедобного не жди, потому что мамка Трефа с утра до одури за потрошки торговалась на базаре, а требуху правильно готовить она отродясь не умела… А есть-то хочется.

К Малышу ввалилась, щедро залив порог потоками воды. Хозяин сам восседал за стойкой, и человек с ним незнакомый решил бы, что Малыша прозвали так в шутку. Голова у него была огромная, шея бычья, да и ручищи под стать. Умел он производить первое впечатление. Только вот пониже затёртой столешницы пряталось и остальное тулово – хлипкое, детское. Ходить-то Малыш ходил, да только недалеко и с неохотой. Болезнь с ним какая-то в детстве приключилась, нижняя часть тела так и осталась недоразвитой. Оттого и Малыш, что даже мне, невеликой птице, он и до пояса в полный рост не доставал.

– Привет, Малыш. Накормишь горяченьким? – Мне бояться или церемониться не нужно: своя.

Малыш окинул недоверчивым взглядом побитую дождём шляпку, толстую тёмную косу, юбку, облепившую бёдра, модные остроносые ботиночки.

– Ветерок, ты, что ль? Лопни мои глаза… Баба, ей-богу! Да ведь ладная какая баба! – вылупился он на меня во все свои бесцветные зенки.

– Работа, – коротко пояснила я. И добавила, чтобы не мешкал: – А глазки свои бездонные и бесстыжие всё-таки на место прибери. Не приведи Тот, Кто Ещё Ниже, действительно лопнут.

Малыш опомнился. Глаза у него были бледно-голубые, почти прозрачные. Бездонные, так и есть. Только смыслов в это слово я вложила два, и Малыш как раз понял нужный.

– Садись, Принцесса. Ваш стол всегда за вами. А Марта сию минуту метнётся.

Кивнув, я заранее положила ему монету в один койн на прилавок. Захочу я сверх рыбного супа ещё чего-то: пирога, настойки его фирменной, на черёмухе настоянной, да хоть остаться тут на ночь – всему цена будет один койн. Да даже на неделю с трёхразовой кормёжкой. Для наших у Малыша один тариф.

Наш стол был в самом дальнем углу, отгороженный бочками да связками духовитого чеснока и лука. Наверное, единственный в этом заведении, к поверхности которого не липли локти, а на скамейках были бараньи шкуры. Обычная питейная, но готовить Малыш горазд, так что наши часто тут околачиваются. Особенно когда мамка Трефа готовит совсем уж что-то неудобоваримое. Вот и сейчас я заметила там знакомые вихры, услышала привычные хрипы.

Но прежде, чем дошла до своего угла, в бедро больно вцепилась пятерня, а вторая уже потащила наверх юбку.

– Эй, девка! А ты чего тут одна? Компанию, небось, ищешь? Так вот он я, и идти никуда не надо! – сально хохотнул один из посетителей. Ровно такой, как виделся мне в нахальном ветре – сытый, подвыпивший, краёв не видит.

Дна не видит.

На меня пахнуло немытым потным телом, прокисшим запахом пива, а грубые руки быстро облапили талию и заднюю точку.

– Тощая какая… Ладно, я сегодня при деньгах, щедрый, и такую не прочь попробовать… А что, девка, хлебнёшь? Авось расслабишься, а там и самой в охотку покажется…

За нашим столом разом оборвались все звуки, но я сделала незаметный жест: не лезьте, сама. А нежданный кавалер уже обтёр грязным рукавом кружку, забытую другим посетителем, и вознамерился плеснуть мне того же пойла, что пил он сам.

Можно, конечно, и со скандалом. Наши до этого всегда охочие. Но я так вымоталась за этот неудачный день, что просто хмыкнула, не обращая внимания на жадные пальцы, ползущие уже к груди.

– Щедрый, говоришь? Ну, плесни, коли не жалко. Нет, мне полную кружку не надо. Ты мне так… на донышке, – со значением произнесла я, прищурившись.

– Во-от! И правильно, что не ерепенишься! – взбодрился клиент в предвкушении предстоящего соития. И уже занёс пивной кувшин над предложенной кружкой, как вдруг осознал последнее, сказанное мной, и застыл как вкопанный. Хмельные поросячьи глазки его вмиг протрезвели, и он дёрнулся назад, пролив на стол пиво.

– Проваливай, – боязливо пробормотал он. – Я тебя не трогал.

С этим, конечно, можно было поспорить. Синяки наверняка от этих мерзких пальцев останутся. Кожа у меня тонкая, белая. Не зря «Принцесса». Но погода и неудачный день меня утомили. Рыбная похлёбка, горячий чай с капелькой черёмуховой настойки и спать. Не хватало ещё на этих пьянчуг время и силы тратить.

Я с отвращением стряхнула замершую на моём бедре руку и продолжила путь в свой угол.

– Плоскодонка, – прошипел вслед несостоявшийся кавалер, думая, что я не услышу.

Марта уже поднесла ароматную глубокую миску и корзинку со свежим хлебом. Нет, готовить Малыш умел. Крепкий бульон на треске и тилапии, куски рыбы без костей, мелкие чищеные креветки и мидии, брошенные в самый последний момент, в меру соли, в меру красного острого перца и душистых травок – не суп, а песня! И две капли его рисовой самогонки напоследок, не больше: ровно для нужного тепла.

Пробирал супчик до самых костей, а в чай понятливая подавальщица Марта сама капнула «черёмухи» – знает, что в такую погоду нужно.

Согревшись, наконец встретилась взглядом с подельниками. Вихрастый красавчик О́льме с восторгом оглядывал мой женский наряд. Плащ я скинула, но блузка под ним всё же успела вымокнуть, и теперь все прелести напоказ.

Нет, с «плоскодонкой» портовый грузчик, нечаянно заработавший сегодня лишний койн и не сумевший потратить его на подходящую шлюху, погорячился. Обидеть хотел, да просчитался. С грудью у меня всё нормально, вот и У́львен-волк уже язык вывалил. Высокая, крепкая. Особенно в этом дурацком платье, которое будто специально так скроено: приподнять и подать в правильном свете нужное. Я его не выбирала, это мода сейчас такая повальная. Особенно у горничных и камеристок.

Пусть не сильно большая, ведь таким грузчикам, как этот бедолага, нравятся телеса исключительно как у подавальщицы Марты. Чтобы рвалось наружу и четыре пивные кружки спокойно стояли. Даже странно, что на меня позарился. А всё равно, как он это ладно придумал: «плоскодонка». Я аж хмыкнула от удовольствия, отогревшись окончательно чаем. Нет, как же смачно сказал! Такого я ещё не слышала. И ведь ёмко так! И самое главное: корень слова как раз про нас.

Отличное слово, подарю его Агне́шке – она в восторг придёт. Может, и псевдоним свой сменит на более звучный.

Кто она там сейчас? Донья А́гния? «Донью» нам Скрыза привёз из дальних стран. У него язык, что речная мельница: ни на секунду не умолкает, пока где-то вода течёт. Но болтает так, что заслушаешься! И везде-то он был, по его словам, и все-то народы видел! На югах, сказывал, живут такие люди: лица смуглые, зубы белые, лопочут непонятное «тыр-быр, тыр-быр», руками для убедительности размахивают. А вот самые уважаемые дамочки у них зовутся «донья». И так красиво и тягуче это звучало в его исполнении – «до-оння-я» – что женская часть тут же себе это прозвище и присвоила. А что, по звучанию нам в самую масть. Но не прижилось чужеродное непонятное слово, у которого и смысла-то нет. Только за Агнешкой и осталось.

А когда смысл в тайном словечке присутствует, то оно посильнее магических заклятий действует. Потому и «плоскодонка» всяко лучше заморских «доний» будет. Агнешке точно понравится. Тем более как про неё сказано. Грудь у неё красивая, пышная. Но одна. Вторую муж отрезал двадцать лет назад в приступе ревности. Сам муж после такого подышал ещё пару минут, а больше не жил – Агнешка-то получше с собственными ножами управляться умела. Своё увечье она охотно выставляла напоказ за немалую денежку, отвратив тем самым многих сомневающихся девиц от брака. Но когда играла главную роль в своём театре, то неизменно набивала ватой пустующее место, срывая не меньшие аплодисменты. Нет, «плоскодонка» ей точно понравится. Подарю. А мне и привычных слов хватит.

– Да не провалиться тебе к Тому, Кто Ещё Ниже, Принцесса, – наконец поздоровался Ольме, дождавшись, пока я доем суп и сделаю первый глоток чая. – Как твой фарт?

– Все по Дну ходим, – устало отмахнулась я.

И всё же не помогла «черёмуха». Куда ей было тягаться с размокшими картонными ботиночками, что я без сожаления выбросила потом в мусорную кучу. Для верности стоило, конечно, перед сном Скрызовой сивухи с перцем и чесноком принять – она в такую сырость наипервейшее средство, это все знают. Да только сам Скрыза, если к нему сунуться, на уши присядет так, что пожалеешь. Да и не люблю я хмельное, разве что пару капель настойки в чай для вкуса. Уж насмотрелась за восемь лет на пьяные рожи.

Так что наутро я осипла не хуже Хомса-Жирдяя, но тот от постоянной одышки вечно без голоса. А к обеду что-то с бульканьем разошлось, прорезалось через колючки, сковавшие горло, прорвалось надсадным кашлем, и хрипели мы уже на пару с Ульвеном-волком. Только он этой своей бархатной хрипотцой мог любую девицу до дрожи в коленках довести – хоть служанку, хоть её чопорную госпожу, а мне достался мерзкий лай: как у подростка, что перепил накануне, отмечая свой первый волос в причинном месте.

Жар с лихорадкой мимо прошли, и то счастье. Болеть сейчас совсем не с руки – работа не сделана. А подонка, как известно, ноги кормят, руки поят.

– Ветерок, вот не знай, что ты девка, умом бы тронулся, ей-богу! – хохотнул Ульвен. – А давай в Сером квартале сегодня позабавимся! У этих чистокровок же бошки поломаются: ты ж по виду и на голос – малец как есть, а пахнет-то совсем другим! Вот я посмеюсь, как они клыками скрипеть будут в непонятках… И ведь первого, у кого на пацана хвост дёрнется, сами же на нож и поставят…

– Хыр-р, – бросила я на него взгляд исподлобья.

Нет, Ульвен совсем отбитый: с такими шутками в Серый квартал соваться. Но его тоже понять можно – обида гложет. Не принимают там полукровку за своего. Это у нас он Ульвен-волк, а там – презренный собачий выкормыш. И ладно бы человеческая баба от волка понесла – такое редко, но случается. Позабавиться с девицами волки завсегда охочи, да только потомство им намеренно не оставляют. А в случае Ульвена всё ещё хуже вышло: волчица от человека родила. А та волчица сама через пару месяцев свой позор осознала, сбросила нежеланного щенка под кустом да и вернулась к своим.

Так что ни оборачиваться Ульвен не умел, ни какой-то физической силой сверх человеческой наделён не был. Так, осколками досталось: запахи чуять умел да своей пленительной хрипотцой девиц очаровывать.

А вот подонки подобрали, выходили. Так что у нас он самый настоящий Ульвен-волк. Ну, и до баб охочий – тут уж от чистокровок не отличить. Я-то, как пришла, ему не интересна была – слишком мелкая. А вот через пару лет пришлось руки укоротить. А ещё чуть позже и клыки пообломать, пока не понял – не по зубам Принцесса.

С тех пор и сработались. Занятия-то схожи: разнюхивать, что другим не под силу. Он мне пару раз помог, я тоже в долгу не оставалась. Но нет-нет, да поглядывал нагло своими бордовыми глазищами, подпуская чарующего бархата в хриплый голос. Я только отмахивалась. Эти поползновения давно уже угрозы не несли.

Но вот работу всё равно сделать надо. Бесплатно на Дне не живут. И койны сами собой с неба не падают. Нет, есть заначка: уж который год откладываю, чтобы выкупиться честь по чести да не с пустым карманом уйти. Есть у меня мечта одна. Уйти хоть сейчас могу, накопленного хватит. Но ведь хочется эту самую мечту сразу, чтобы раз – и новая страница… А вот на неё ещё работать и работать. Провалялась сегодня полдня в постели, а могла бы и новую буковку на этой самой странице накарябать.

И дельце ведь совсем лёгкое: на десять минут да на два десятка койнов. Оттого и не жалко было потратить четверть будущего заработка на легкомысленные ботинки и шляпку. Всего-то нужно было вычислить из всех служанок госпожи Рибо́тты ту, что подворовывает. Только вчера всё один к одному сошлось – и непогода, и нагрянувший отряд следаков из столицы. Да и сама госпожа Риботта с утра своей прислуге такую выволочку устроила, что все они как одна языки поджали. Поди разузнай нужное под проливным дождём, когда весь город скуксился!

Это в погожий день куда как просто надеть модные картонные ботиночки и сойти за свою. Пусть лицо незнакомое на рынке, но у прислуги своё сестринство: достаточно бросить восхищённый взгляд на очередную дешёвую обновку, прошептать в нужный момент: «А моя-то госпожа, представляете…» – и всё, ты уже в тайном обществе. Никаких секретов тебе, понятно, сразу не выдадут, но достаточно заронить словечком нужное зерно, как тебе, незнакомке, в ответ только недоверчиво хмыкнут, зато за углом уже с подружкой поделятся новостью. А я только стой и жди – ветер сам всё донесёт.

Сколько по таким случаям работала – нет порядочной прислуги в Да́нсвике. Все как одна хоть раз да были нечисты на руку. Но заказчицам этого ни в коем случае говорить нельзя, у них через это нервическая истерика приключается. Да и мне девчонок жалко. Так что обычно выдаю пару-тройку особо наглых и беспринципных, а другим как раз на это время урок выходит.

А вот погляди ж ты – вчера весь день протопталась на рынке, а указать не на кого.

Что, доносчицей назовёте?

Раз сказала, что девчонок жалко, а сама на их мелких грехах зарабатываю? Тех, что с пары украденных койнов сразу бегут себе модную обувку покупать и тут же ею хвастаются, не жалко. Глупых вообще не жалко. На Дне жалости ни к кому не знают. Не в ходу там сочувствие, и тепла тоже в долг не отпускают.

Раз не сумела служанка своровать и не спалиться, то сама виновата; впредь умнее будет. У неопытных ведь не язык, а помело: сами слова на мой ветер бросают. Держи язык за зубами – вот и вся премудрость, но нет же…

Сегодня наконец распогодилось, но с такой голосиной, конечно, во вчерашнем виде на рынок уже не сунешься. Им же обязательно поговорить надо, а как этим простуженным хриплым голосом вбросить доверительную спусковую фразу? Да и тьфу на этот наряд служанки, одно неудобство. Каждый встречный посыльный или мелкий приказчик так и норовит за что-нибудь ущипнуть.