Памяти Т. Д. Литвиновой

Пролог

Москва. Наши дни

Передачу отчего-то снимали не в телецентре, а в библиотеке пятизвездного отеля «Балчуг – Кемпински».

Запись была назначена на полдень.

Чтобы над ее лицом успел поработать гример, Нику попросили прийти в одиннадцать.

«Полдвенадцатого будет в самый раз, – решила она. – Нечего меня особо разрисовывать».

Двигаясь на малой скорости по Раушской набережной и выискивая местечко, чтобы запарковать свой объемистый «БМВ-523», она еще раз спросила себя – как спрашивала в сотый, наверное, раз за последнюю неделю, – а правильно ли она поступила, согласившись на съемку? Не будет ли ее появление перед камерами опасным? Опасным прежде всего для нее самой?

Вдруг кто-то опознает ее? Вдруг кто-нибудь – из той, другой, перечеркнутой навсегда жизни, – поймет, догадается, что она — это она?

Ника понимала, что это стало бы для нее катастрофой. Нет, пожалуй, не так, даже не катастрофой. Это означало бы полный крах.

Дом ее новой судьбы, столь старательно выстроенный – день за днем, по кирпичику, по щепочке, – рухнет в одночасье.

Да, рухнет. И ради чего? Ради сомнительного удовольствия покрасоваться воскресным утром на экране телевизора? Помаячить в «ящике» в течение двадцати шести минут (двадцать шесть минут, объяснили ей, формат передачи)? Ради того, чтобы двадцать человек (или тридцать? или пятьдесят? или сто?) сказали бы ей завтра: «Ах, Ника Александровна, мы видели вас!.. Как вы были хороши!.. Как вы смотрелись!.. Как вы держались!..»

Ей скажут комплименты – кто-то с радостным наивом, кто-то – со скрытой завистью, кто-то – с деланым восхищением. А чаще – со смесью того, и другого, и третьего… И ради этого она должна рисковать?..

Баргузинов, сукин сын, уверяет, что телеэфир поможет ее работе. Клиенты, мол, попрут вагонами – только успевай принимать нужных и отказывать ненужным… Врет он все. Ни черта они после одной передачи не попрут.

Баргузинову этот эфир не ради гипотетических клиентов нужен. Он ему нужен для удовлетворения его долбаного, гипертрофированного самомнения. Для того чтобы потешить свое тщеславие. Гордыню, выраженную в особо извращенной форме. Гордость за успех собственной гражданской жены…

Свое самолюбие она тоже – чего уж греха таить! – приятно пощекочет.

Появлением на телеэкране Ника словно бы скажет всем, кто не верил в нее, унижал ее, преследовал и охотился за ней: «Вот она я! Смотрите, где я. Смотрите, чего я достигла!»

Но… Ради мелкого тщеславия подвергать риску все то, что она сделала, построила, нажила?.. Все то, что она успела за эти годы?..

Безумие! Чистое безумие!..

Надо остановиться, пока не поздно. Остановиться, взять телефонную трубку, позвонить – и отказаться. Сказать, что заболела, уехала, улетела, умерла… И повернуть назад…

Ничего страшного – эфир не прямой. Это запись. Ей найдут замену. Но больше никогда «в ящик» не позовут. Не позовут – и черт с ними…

Рука Ники уже потянулась к мобильному телефону, но одна мысль вдруг изменила ее намерение.

Нет, даже не мысль – ощущение. Чувство.

Все будет хорошо. Она услышала эти слова так ясно, словно кто-то произнес их рядом с нею в кондиционированной прохладе машины.

Все будет хорошо.

Ника привыкла доверять своей интуиции. И в сложных, важных делах, и в житейских малостях она научилась спрашивать, как ей быть, свой внутренний голос. Очень нелегкое, кстати, искусство… И самое сложное: уметь не только спрашивать, но и услышать голос собственной интуиции. Слышать ее ответ.

И вот сейчас интуиция ясно и определенно говорила Нике: все будет хорошо. Не бойся. Все будет хорошо.

И в этот самый момент она увидела у тротуара зазор между двумя машинами. Вожделенное место для парковки.

И, повинуясь инстинкту, Ника решительно, но плавно нажала на тормоз.

Включила «аварийку». Перешла на заднюю передачу и стала парковаться – протискиваться в промежуток между стоявшими у бордюра джипом и «Волгой». Следовавшая за нею в потоке машин «девятка» покорно остановилась. Она ждала, покуда Никина антрацито-черная «бээмвуха» не закончит маневр. «Девятка» не сигналила, не мигала дальним светом. Не проявляла никаких признаков нетерпения. Все знали, что с обитателями «понтовых» иномарок на столичных улицах лучше не связываться. «Попробовала бы я перегородить движение на «Жигулях», – усмехнувшись, подумала Ника. – Такого бы о себе наслушалась!..»

Спокойно, одним движением, она припарковала машину на крошечный пятачок меж двух машин.

«Девятка» проехала мимо. Ее водитель чуть шею не свернул, глядя на блондинку с роскошными волосами за рулем «БМВ».

К Нике подскочил парковщик в зеленой форме.

– Надолго ли к нам пожаловали? – угодливо и весело спросил он.

– На пару часов, – бросила она.

– Пятьдесят рубликов.

«Девятке» бы он сказал – двадцать».

Но Ника не стала спорить, расплатилась, щелкнула центральным замком машины.

До гостиницы было два шага. Ника прошла по набережной мимо плотно запаркованных авто. Сияющий московский день середины лета озарял столичные туристические святыни, раскинувшиеся на противоположной стороне реки: собор Василия Блаженного, Спасскую башню, гостиницу «Россия». Ника свернула за угол, подошла к вертящимся дверям «Балчуга – Кемпински».

– Добро пожаловать, – поклонился ей швейцар в фуражке.

Царство комфорта и вежливости! «Воистину, – подумалось Нике, – от неизбывного московского хамства отгородиться можно только большими деньгами. Нет, даже не просто большими, а очень большими!»

В лобби гостиницы Нику уже ждала знакомая ей по пробной записи девушка из телевизионной тусовки – то ли ассистент режиссера, то ли редактор: юное, голубоглазое, напуганное существо.

– Здравствуйте, Нина Александровна! – бросилась она к Нике. – Наконец-то! Я уж боялась, что вы не придете!

– Здравствуйте, Юлечка, – молвила Ника, не снисходя до оправданий за свое более чем получасовое опоздание. Добавила усмешливо: – Неужели у вас все готово?

– Мы чуть-чуть запаздываем, – смешалась красна девица. – Но самую малость. И гример вас уже давно ждет. Пойдемте скорее.

Девушка бросилась к лифтам, Ника не спеша последовала за ней. Она уловила взгляды двух мужчин, сидевших на диванчике за чашкой кофе. Взгляды их были одобрительно-оценивающие. Они признали ее за свою. Они заценили и Никин наряд от Готье, и ее социальный статус, и ее саму. В их глазах даже мелькнула некая тень вожделения.

Эти мужские взоры дорогого стоили. Мужиков, собирающихся в лобби «Балчуга» за чашечкой пятидолларового кофе, столь сильно занимали бизнес и политика (или жгучая смесь того и другого), что они обычно не замечали даже самых расфуфыренных, супердлинноногих моделей. Тех, кто специально, в надежде подцепить богатого бойфренда, приходил в эту обитель богачей и титанов.

Ника послала мужчинам ласково-снисходительную полуулыбку.

Сопровождающая ее девица специальной карточкой открыла один из лифтов и уже ждала Нику в блистающей кабине.

Лифт мягко вознес их на шестой этаж. Ласково дзынькнул колокольчик, извещая о прибытии.

– Пойдемте сразу в гримерку, – торопливо проговорила сопровождающая.

Телевизионная гримерная была оборудована в женском туалете. Гримерша усадила Нику в кресло, набросила на ее плечи простынку, профессионально цепко осмотрела в зеркале ее лицо.

– Все недурно… – себе под нос пробормотала она, завершив осмотр. – Все очень даже недурно… Сейчас только пройдемся тоном – и хватит…

«А кто бы сомневался, что недурно», – про себя усмехнулась Ника.

– Ах да, – будто бы вспомнила гримерша, – вы же та самая Ника Колесова из «Красотки»?

– Та самая.

– Говорят, у вас Алла Борисовна бывает?.. – полюбопытствовала гримерша.

– Захаживает.

– И Кристиночка?

– И Кристиночка. И даже Филипп.

– Скажите пожалуйста… – пробормотала гримерша, сосредоточенно орудуя кисточкой с тональным кремом. Временами она отступала и из-за Никиной спины оглядывала в зеркале творение своих рук.

В гримерку заглянула давешняя заполошная девица – ассистент Юлечка.

– Вы еще не готовы? Петр ждет!

Не отвечая, гримерша сделала пару последних точных движений кистью, отошла на два шага назад, полюбовалась, словно художник на свою законченную картину, и величественно сказала:

– Ну вот. Теперь идите.

– Спасибо вам, – улыбнулась Ника.

Едва дождавшись, пока «картина» встанет с кресла, Юлечка рысью понеслась по коридору.

Стараясь не спешить, Ника следовала за ней.

Когда-то, в прошлой жизни, ей доводилось бывать на телевидении, но это было настолько давно, что она уже успела забыть органически присущую всем съемкам неразбериху, тарарам и сумбур. И еще – огромное (в сравнении с теми, кто оказывается в итоге в кадре) количество людей, тусующихся вокруг. На креслах в коридоре сидело человек семь, в основном женщины. Кто это были? Ассистенты? Помрежи? Костюмеры? Курьеры?.. Все они с любопытством, уважением и завистью осмотрели проходящую мимо новую телегостью. Ника понимала, что спустя час все они о ней забудут, но в данную минуту их работа крутилась вокруг нее. Внимание десятка людей и сознание того, что она хороша, придавали Нике дополнительную уверенность в себе.

В полутемном отсеке, через который она проследовала вслед за девицей, находилась аппаратная. Три человека сидели за пультом с мониторами. Ника мимоходом поздоровалась с ними и прошла дальше, на съемочную площадку. Ее заливал беспощадно яркий свет софитов. Четыре телекамеры торчали в разных углах небольшой комнаты. Возле них скучали операторы. Под ногами змеились кабели. В центре комнаты располагались столик и два кресла из зеленой кожи. На заднем плане – книжный шкаф с массивными раритетными книгами.

«И правда – библиотека. Только не районная, а дорогая, валютная», – успела подумать Ника.

Одно из кресел пустовало – стало быть, предназначалось для нее. На другом сидел, просматривая бумаги, мужчина в рубашке поло. Ведущий. Лицо его Нике было смутно знакомо.

Мужчина оторвал глаза от бумаг, увидел ее, улыбнулся, привстал, первым протянул руку. Его рука была мощной и теплой.

– Присаживайтесь, – молвил он, улыбаясь. – Сейчас начнем.

Его профессиональная улыбка – американская, во все тридцать два зуба – казалась искренней. Твердое лицо излучало радушие.

«А в нем есть обаяние, – подумалось Нике. – То, что называется харизмой. Такое лицо мелькнет на экране – невольно на себе задержит… Переключать на другую программу не захочется… Что ж, постараюсь соответствовать его обаянию…»

Она опустилась в кресло. К ней подошел звукооператор:

– Давайте я накину вам петличку. – Он прикрепил микрофон к лацкану ее пиджака из новой коллекции Жан-Поля Готье. Пропустил под пиджаком провод, к поясу юбки прикрепил коробочку передатчика. Спросил:

– Удобно?

– Да, вполне.

Нике казалось, что она совсем не волнуется. Все было чудно и интересно. Давешние страхи, охватившие ее в машине – что ее вдруг кто-то опознает на телеэкране, – остались позади. Некому ее больше узнавать.

Сейчас ей больше всего хотелось одного – быть на уровне. Ника закрыла глаза, стараясь настроиться: на передачу, на невидимую волну ведущего, на незнакомую обстановку съемок.

Она искренне считала – и часто любила повторять, – что главные беды России происходят от непрофессионализма. Люди выполняют свою работу шалтай-болтай, и оттого мы, и страна в целом, и каждый в отдельности, бултыхаемся, как цветок в проруби.

Ника не могла – да и не обязана была! – переделать, переменить всю страну. Но от всех, кто был рядом с ней – Баргузинова, сына, своих работников, – она требовала четкости, умения и старания в любом деле, за какое бы они ни взялись. (Правда, ей не всегда удавалось добиться своего…) Ну а уж от самой себя она и подавно требовала всегда все делать на «отлично».

И сейчас Ника старалась настроиться на съемку. Настроиться – чтобы на экране телевизора, рядом с многоопытным ведущим, быть. Быть яркой, умной, неожиданной, веселой, интересной. Смотреться так, чтобы зритель, за утренним воскресным кофе щелкающий каналами своего телеприемника, остановился бы – на ней. И задержался… И заинтересовался. И стал бы смотреть. И – запомнил…

– Давайте начнем? – вывел Нику из полузабытья мягкий голос ведущего.

– Давайте, – улыбнулась она.

Ее голос прозвучал хрипловато. Она потянулась к стоящему перед ней на столике бокалу с минеральной водой. Отхлебнула. На прозрачнейшем бокале остались отпечатки ее пальцев. Краем сознания Ника отметила это.

– Пишем вводку, – предупредил ведущий кого-то невидимого, подняв глаза кверху. Затем посмотрел прямо в ближнюю к нему камеру и произнес: – В эфире передача «Формула победы». Передача о тех людях, что сумели в наше время достичь успеха. О тех наших соотечественниках, которые смогли стать лучшими… Веду передачу я, Петр Оленев. И сегодня у меня в гостях…

Ника почувствовала, как на нее устремились глаза ведущего и все телекамеры – а значит, взгляды десяти, пятнадцати или двадцати миллионов будущих зрителей.

– …очаровательная Нина Александровна Колесова!

– Зовите меня просто Никой, – быстро, прерывая (и даже сбивая) ведущего, проговорила она. Ей хотелось захватить инициативу в разговоре. Ей хотелось выглядеть на экране живой и энергичной. Она желала и это свое дело – очередное, мимолетное – сделать, как и прочие дела, на «пять с плюсом».

– Ника – в честь богини победы? – профессионально быстро переспросил ведущий.

– Да, – не задумываясь ответила она.