Часть первая
В поисках Клары

Глава 1
Трудно жить на белом свете…

– «Юная рейночка порывисто вздохнула, и этот вздох о многом сказал мужественному и прекрасному графу Абазинскому…» – с чувством прочитала я и с тоской перевернула страницу затрепанного бульварного романчика. Зевок вышел непроизвольно. Нынче сентиментальные повести Зузанны Пштиль совершенно не развлекали. – Тоска… Тоска-а.

Сунув между страниц кусочек бледно-голубой ленты, я отложила книгу на прикроватную тумбочку и потянулась. Под одеялом было тепло и уютно, но стоило высунуть из-под него ногу, как по коже тут же пробежал холодок: осень еще не вступила в свои права, но ночи уже не дышали обволакивающим жаром, как несколько недель назад. Пройдет еще неделя-другая – и по серым крышам города забарабанят дожди, погружая маленький и сонный Бро́цлав в дрему до самой зимы.

Поежившись, я спрятала конечность и задумалась над тем, чтобы прикрыть форточку. И как могла забыть закрыть? Совсем зачиталась.

На тумбочке сверкала, разгоняя полумрак спальни, лампа, собранная из множества кусочков чуть мутного стекла неправильной формы и металлической проволоки, но сквозь тонкие темно-зеленые занавески уже начал пробиваться холодный свет приближающегося утра. Вздохнув, я перевернулась на живот и потерлась щекой о жестковатую льняную наволочку, пытаясь найти удобную позу. Гномские массивные часы на книжной полке у двери решительно оттикивали четверть пятого. Почти утро, но у меня есть еще несколько часов, чтобы наверстать упущенное.

Знакомо и привычно простучали колеса грузовичка рейяна^[1] Яцека. Пока едва слышно, но постепенно приближаясь, – через день молочник вместе со своим помощником развозил по домам молоко и сливки в широких и плоских полулитровых бутыльках и собирал пустую тару. Я накрыла голову подушкой, когда небольшой обшарпанный самоход со скрипом остановился у нашего дома.

Иногда мне нравилось угадывать, что делают другие люди, лишь по производимым ими звукам, но сейчас стоило от всего отвлечься и подремать оставшиеся три часа, потому что потом придется вставать и заниматься делами. Но я все равно против воли различила стук каблуков мальчишки-помощника, перезвон бутылок о каменный порог у задней двери и напеваемую Михалком фривольную песенку – мое окно выходило как раз во внутренний дворик.

– Спи, Клара, спи, – приказала я себе. – Утром много дел.

Но и через несколько минут уснуть не вышло. То ли из-за книги, то ли из-за погоды накатила такая тоска, что я продолжала ворочаться в кровати.

– Спи… – повторила я, но вместо того, чтобы плотнее зажмуриться, села и глубоко вздохнула, осматриваясь по сторонам.

В спальне все было на своих привычных местах. Там же, где и все последние годы. Но знакомая обстановка загоняла в еще большую тоску. Внезапно захотелось переделать спальню. И переклеить обои.

– Особенно обои! – резко разозлившись, воскликнула я.

В бледных утренних сумерках те выглядели серыми, но я-то знала, что стены моей спальни вот уже двадцать лет оклеены самыми розовыми обоями, какие только смог разыскать мой отец. Ему казалось, что это идеально подойдет его дочери. Я же… Уже в десять я стала постепенно менять обстановку. После долгих уговоров отец купил мне другую кровать, без нарядной резьбы, а после удалось заменить палас, раздражавший изображением пышного цветения роз. В прошлом году я выторговала себе новые шторы. Лишь со стенами найти подход к отцу никак не удавалось: рейян Но́вак упорно отказывался от таких переделок. Единственной вещью, выбросить которую мне не хотелось, была лампа – тяжелая, чуть странноватая из-за своей неправильной формы. Всякий раз казалось, что лампа потешается над смотрящим, снова и снова складывая кусочки стекла иначе.

Я могла понять отца: ремонтом в доме вскоре после свадьбы занималась моя мать, а он упорно хранил о ней светлую память, удивительно легко простив и увядшую любовь, и развод, и последующий новый и счастливый брак, в котором для нас не было места.

Я к родительнице не питала обиды, лишь легкую горечь, да и ту исключительно из-за отца. Я вообще едва помнила мать – рейяна Новак, вернув себе девичью фамилию Бляхе́ская, укатила в курортный Лие́н больше пятнадцати лет назад и в моей памяти осталась высокой стройной блондинкой. У нее были прохладные руки, нежная светлая кожа и очаровательная улыбка. Она жила в вечном облаке аромата фрезии и свежескошенной травы.

Сколько я ни пыталась, не могла как следует вспомнить ее лицо, лишь ощущение чего-то легкого, весеннего и яркого. Только какие-то детали. Хранившиеся дома фотокарточки мало утешали. С них на меня взирала чуть отстраненная и не слишком красивая молодая женщина, очарование которой таилось в улыбке, взгляде, повороте головы, осанке и идеально подобранных фасонах ныне чуть старомодных платьев. Связи с ней я не ощущала, как не чувствовала тоски и пустоты в душе. Отец всегда значил для меня больше и очень старался, чтобы я легче перенесла развод родителей.

Сам же рейян Новак развал своего брака переживал гораздо труднее. И, видимо, именно поэтому упорствовал, когда я пыталась привнести что-то новое в нашу жизнь.

– Но сколько же можно! – довольно громко возмутилась я. – Я не ребенок, а взрослая. Не могу я так.

Откинувшись на подушку, я мысленно признала, что виной всему вовсе не обои, не очередной спор с отцом, не исчезнувшая много лет назад мать и не бессонница, а приближающийся день рождения. Все же тяжело смириться с тем, что всего через каких-то семь дней мне исполнится двадцать лет, а я…

Я и сама до конца не знала, что меня гнетет. То ли жизнь в нашем небольшом и весьма захолустном Броцлаве, то ли перспектива всю эту жизнь провести за прилавком в отцовской аптеке, то ли осознание, что мои ровесницы давно вошли в таинственный и привлекательный мир первой и последующих влюбленностей. Хотелось опустошить копилку, купить билет на поезд и рвануть в Га́руч. Или хотя бы в Лиен. Увидеть хоть что-то за пределами весьма скромного городка, улочки которого змеями изгибались по холмам, прорезанным рекой Бо́льша-Бя́ла.

Иногда, взяв отцовский велосипед, я пересекала левый рукав реки, взбиралась на Высоки Брег, откуда просматривалась половина города, и фантазировала о том, как пышущий жаром поезд увезет меня через Бялапо́ле, где издавна засевали поля пшеницей и рожью, к Клецку, а оттуда – дальше на северо-восток, в столицу. Как выйду на вокзале, вдыхая непривычные ароматы. Как прогуляюсь по таинственным улочкам чуть странного, необычного и соединившего в себе все черты королевства города. Как буду таращиться на высоченные многоквартирные дома, величественные и громоздкие здания всевозможных учреждений. Как загляну в десятки лавочек и увижу больше аптек, чем в нашем тихом захолустье.

Да даже в Лиене, если верить рассказам знакомых, интереснее, а ведь город тоже стоит на берегу Больша-Бялы. Но именно рядом с Лиеном эта река оправдывает свое название, разливаясь широко и так сверкая на солнце, что вода в ней кажется молочно-белой.

– Совсем скоро мне исполнится двадцать лет, – проговорила вслух, пытаясь попробовать эти слова на вкус. Ничего не вышло. В душе ничто не отозвалось. И в голове было до печального пусто.

Наверное, все же стоит уехать, увидеть что-то за пределами нашего городка. Тогда, возможно, я что-то пойму. Что-то мне откроется. Говорят, впечатления благотворно влияют на мыслительный процесс.

В детстве я думала над тем, чтобы перенять дело отца. Закончив занятия в частной гимназии для девушек, я бежала в аптеку, садилась на маленький стульчик в задней комнате и наблюдала за тем, как отец готовит лекарства по заказам. Или перебиралась в торговый зал и следила за ним с подоконника под большой витриной, устроившись там с какой-нибудь познавательной книгой.

Мне нравилось смотреть, слушать разговоры отца с посетителями, читать рецепты в его большой рукописной книге и разглядывать картинки в огромном иллюстрированном справочнике трав.

Но к пятнадцати годам что-то переменилось. Мне стало скучно сидеть тихой мышкой. И стали скучны лекарства, которые готовил отец. Их все я знала наизусть и при желании могла сама приготовить в белой каменной ступке нужный порошок от любой известной хвори. Даже проделала это однажды на спор с родителем, завязав глаза шарфом. Но мне было неинтересно до конца жизни продавать лекарства от диареи или бессонницы.

От отца я свое разочарование скрывала, с улыбкой подменяла его за прилавком, спокойно помогала посетителям, а наедине с собой кусала губы. Отец что-то чувствовал и не настаивал на моем участии в работе аптеки. А когда мне исполнилось семнадцать и я завершила обучение в гимназии, заговорил о моем будущем так, словно и не рассчитывал передать мне дело, но этот разговор заставил меня задуматься над тем, чего я хочу от жизни.

Привольное существование под крылом отца, никогда не загонявшего меня в рамки условностей, привело к тому, что я не рассматривала свое будущее лишь в одном направлении: замужество, дети, собственный дом. Мне хотелось чего-то большего, как-то проявить себя, хотя для нашего маленького городка такие мысли были верхом нарушения размеренного патриархального уклада. Поисками я занималась долго, но и сейчас не могла понять, чему хочу посвятить свою жизнь.

Не представляя, что может меня занимать, я посещала то одни, то другие курсы последние три года. Пока другие девушки веселились, встречались и выходили замуж, я сидела за партой, а после спешила домой к отцу. Иногда со мной пытались флиртовать на улице или на курсах, но у меня не оставалось времени на подобные глупости. Я так увлеклась поисками, что выбросила из своей жизни все остальное. И вот теперь мне почти двадцать лет, многое знаю, но душа так и не потянула меня к одной из возможных профессий.

Если бы я отправилась в город покрупнее, то наверняка узнала бы больше, но в наших краях если молодая особа и могла получить профессию, то список включал не больше десяти пунктов, что ужасно злило. Ведь мужчина мог выбрать любое дело, а уж мужчина с магическим даром и вовсе имел возможность обучаться не на курсах, где кое-как читали лекции, а в магакадемии или в любом другом известном учебном заведении.

Девушкам с магическим даром тоже дозволялось сравнительно многое. Юная волшебница могла даже в магакадемию поступить: данное учреждение еще много лет назад разработало отдельный план обучения для прекрасного пола. Из программы для девушек исключались физические нагрузки и некоторые другие дисциплины, а само обучение занимало не пять лет, а только три. Но это все равно считалось огромным достижением! Имея диплом магакадемии, рейна получала возможность найти работу в самых разных учреждениях, тем самым обеспечив себе независимость от семьи. Да, ни одна волшебница не могла в итоге забраться достаточно высоко по карьерной лестнице – мир был не готов принять подобное явление, – но рейны с дипломом без труда получали работу.

Несколько лет назад даже здесь, у нас в Броцлаве, много говорили о рейяне Белонкас, получившей должность заместителя директора одного из крупнейших маггоспиталей на севере после двадцати лет отменной службы. Данному факту по всему королевству посвящали статьи в газетах, обозреватели праздновали маленькую, но очень важную победу женщин. Но не все верили в скорые перемены в обществе. И я была одной из этих неверующих.

Возможно, где-то в столице, в крупном северном или восточном городе рейнам и рейянам и стали доступны хоть немногие равные права с мужчинами, но у нас, в маленьких и тихих городках, о переменах оставалось лишь мечтать. Тем более если ты самая обычная девушка. Даже без магических способностей.

Вздохнув, я поднялась и натянула халат. Стоит отбросить переживания, выпить теплого молока и попытаться хоть немного поспать, а не валяться в кровати, надеясь найти ответ на вопрос, снедавший меня три года. Нашарив комнатные туфли, я тихонько направилась вниз, надеясь не разбудить отца. Но в коридоре удивленно хмыкнула, обнаружив, что дверь в его спальню закрыта неплотно. С секунду постояв, я толкнула дверь и тихо позвала:

– Отец?

Комната отца была прежде родительской спальней, но он не позволил хоть что-то в ней изменить. Я смутно представляла, как мой спокойный и немногословный отец, в одежде предпочитавший сдержанные оттенки серого и коричневого, справляется с обилием желтого и голубого в просторной комнате. Даже в утренних сумерках краски казались яркими и радостными, как залитая солнцем летняя лужайка. Отец не задернул плотные желтые шторы, и отделка из узких полос голубого шелка колыхалась на проникавшем в спальню ветру. Бледный свет полосой пересекал голубое покрывало на кровати, заползая под несмятые желтые наволочки.

Я нахмурилась, глядя на кровать. Она выглядела так, словно никто на ней этой ночью не спал.

– Неужели отец задержался, чтобы выполнить какие-то дополнительные заказы? – спросила я в пространство. – Он ведь всегда меня зовет, если надо долго и кропотливо варить снадобья…

Покачав головой, я поспешила вниз.

Здание переделал под магазин предыдущий владелец, оставив на первом этаже только кухню и небольшую столовую в задней части дома. Остальное пространство первого этажа занимал торговый зал со складом и небольшая комнатка, где отец изготовлял лекарства. Здесь же хранились ингредиенты и уже готовые снадобья, тщательно упакованные или разлитые по бутылькам из прозрачного голубого стекла. На отдельных стеллажах хранились столичные препараты, рассыпанные в треугольные порционные пакетики из папиросной бумаги.

Заглянув в столовую, откуда просматривалась и кухня, отгороженная тонкой стенкой с врезанным в нее окном, я повернулась к складу, собираясь проверить торговый зал. И в этот миг услышала тонкий перезвон колокольчиков – открылась дверь магазина. Я на миг напряглась, решив, что кто-то надумал нас ограбить, но потом услышала знакомый щелчок: звук повернутого выключателя. На пол в шаге от меня легла полоса света, и я с облегчением улыбнулась. Похоже, отец лишь теперь вернулся домой, а я переполошилась, как параноик.

О том, что у отца завязался роман, знала давно, но он так тщательно скрывал от меня эту новость, что я не решилась сама о ней заговорить. Раз ему так проще, то я вполне могу быть хорошей дочерью и не вмешиваться в личные дела родителя. Он и так слишком давно один, и мне не хочется, чтобы он надумал всяких глупостей и отказался от личного счастья.

Улыбнувшись, я уже хотела уйти, но тут раздался новый перезвон, но на этот раз громче и резче. Стукнула дверь, словно ее распахнули с силой. Зазвенели баночки на полках. Я нахмурилась и подалась вперед, пытаясь в просветы между стеллажами рассмотреть хоть что-то из той невнятной суеты, которая происходила в торговом зале.

– Что там происходит? – едва слышно спросила я и шагнула ближе. Мешать отцу не хотелось, но какая-то иррациональная тревога толкала вперед.

– Ну здравствуй, Казими́р, – раздался хриплый голос, и меня пробрало до самых костей. Я не видела мужчину, но чувствовала его самоуверенность и силу. В этот момент рейян явно ощущал себя хозяином положения. – Давно не виделись.

– Кши́штоф? – едва слышно произнес отец. Его голос звучал странно, словно родителю не хватало воздуха. Он сипло закашлялся. – Отпусти.

– Нет.

– Что ты здесь делаешь? Зачем явился? – после короткой возни уже громче сказал отец. Теперь его голос доносился иначе, словно рейян Новак отступил влево от двери, к кассе.

– А ты будто не знаешь? – фыркнул неизвестный мне Кшиштоф. – Я пришел за тем, что принадлежит мне по праву, Казимир. За тем, что ты украл. За тем, что прятал ото всех эти двадцать три года.

Отец не ответил, но было слышно, как мужчины кружат по залу, как столкнувшиеся на одной тропе хищники.

– Я ничего тебе не должен, – резко бросил отец. – Я никому ничего не должен. У меня ничего нет.

– Я так не думаю, Казимир, – с усмешкой сказал Кшиштоф. – Иначе бы ты не уехал из Откопа́н и не прятался все эти годы.

– Я просто хотел забыть то, что случилось, Кшиштоф, – хмуро бросил отец. – И только.

– Забыть? – усмехнулся незнакомец, и я нервно дернулась от угрозы, прозвучавшей в его голосе. – А ты имеешь право забыть?

– Как и любой другой! – с вызовом бросил отец. – Не я повел всех в те шахты! Это была идея Яропо́лка.

– И он же первым погиб под обвалом, – хмуро выдохнул Кшиштоф. – Ярик был туп как пробка и жаден до денег настолько, что не побоялся полезть в тот мрак первым.

– Я не хочу это помнить! – вскричал отец. – Для меня все закончилось двадцать три года назад. Я уехал, поселился здесь, открыл свое дело…

– И забрал то, что принадлежало всем нам, – усмехнулся Кшиштоф. – На какие деньги ты открыл дело, Казимир? Откуда у тебя столько злотых, чтобы купить дом? Ты купил его на мои деньги? Или Ярополка? Или Эуге́нюша?

– Они погибли! – рявкнул отец. – И я не уверен, что Эугенюша просто завалило.

– Намекаешь… что это я его убил? – усмехнулся Кшиштоф, и я похолодела от угрожающих ноток, сквозивших в голосе мужчины.

– Мне плевать, что на самом деле с ним произошло, – отчеканил отец с такой яростью, какой я прежде за ним не замечала. – Все мы пострадали там!

– Но ты ловко компенсировал себе эти страдания, – зло ухмыльнулся чужак. – Сбежал, сменил фамилию, притворяешься достопочтенным рейяном… Я долго тебя искал. Как тебе удалось изменить внешность, Казимир? Это ведь запрещено законом. Лишь маги, не боящиеся смерти, готовы перекроить лицо. За очень большие деньги, конечно. Ну или нужно иметь связи и влияние…

– Но ты все равно меня нашел, – с запинкой ответил отец.

– Это было делом принципа, Казимир, – усмехнулся Кшиштоф, и торговый зал осветился ярким голубым светом.

Раздался странный звук, очень похожий на рык. Я зажала рот рукой и подступила ближе, хотя инстинкты вопили о том, что нужно бежать как можно дальше. В ушах зазвенело, в голове вспыхнула острая боль. Я почему-то точно знала, что это из-за очень сильной магии, но внезапному знанию не удивилась. Не до того. Подойдя к дверному проему, выглянула в торговый зал.