Предисловие

Судьба этой книги необычна. Она вышла в Голландии десять лет назад, переведена на семнадцать языков, разошлась в миллионах экземпляров. Из нее сделали пьесы, кинокартины; о ней писали исследования.

Это не роман прославленного писателя, это дневник тринадцатилетней девочки; но он потрясает читателя больше, чем мастерски написанные книги.

Всем известно, что гитлеровцы убили шесть миллионов евреев, граждан двадцати государств, богатых и нищих, знаменитых и неизвестных. Атомная бомба упала на Хиросиму внезапно, от нее нельзя было укрыться. Гитлеровцы в течение нескольких лет устраивали облавы на миллионы людей, как устраивают облавы на волков. Евреи пытались скрыться, прятались в ямах, в заброшенных шахтах, в щелях городов; дни, месяцы, годы они ждали расправы. Шесть миллионов были удушены в газовых камерах, расстреляны в ярах или на фортах, обречены на медленную смерть от голода. Они были отделены от мира стенами гетто, колючей проволокой концлагерей. Никто не знает, что они думали и чувствовали. За шесть миллионов говорит один голос – не мудреца, не поэта – обыкновенной девочки.

Анна Франк вела дневник, как это часто делают девочки ее возраста; в день рождения ей подарили толстую тетрадь, и она начала записывать события детской жизни. Детская жизнь по воле взрослых быстро стала недетской. Дневник девочки превратился и в человеческий документ большой значимости и в обвинительный акт.

Что видела Анна? Тесный чердак, где честные и смелые голландцы в течение двадцати пяти месяцев скрывали восемь обреченных: немецкого эмигранта Отто Франка, его жену, двух дочерей – Марго и Анну, чету ван Даан, их сына Петера, зубного врача Дусселя.

В пьесе Сартра «При закрытых дверях» ад оказывается обыкновенной комнатой, где навеки заперты трое грешников. Восемь человек жили в «убежище», пререкались, ссорились; они не были ни святыми, ни героями, они были самыми обыкновенными людьми; и Анна рассказывает день за днем об их жизни.

Отто Франк родился в Германии, учился в гимназии, потом в университете; в годы первой мировой войны был на фронте; его произвели в лейтенанты; он принял участие в одном из самых кровопролитных сражений возле французского города Камбре. Он говорит, что считал себя немцем; говорит также, что в молодости во Франкфурте, где он жил, ему не приходилось сталкиваться с антисемитизмом. Он думал, что его жизнь крепко налажена. Пришел к власти Гитлер, и все рухнуло как карточный домик. Отто Франку удалось выбраться в Голландию и перевезти туда свою семью. Девочки учились в голландской школе, дружили с голландскими детьми. Отто Франк понял, что ему нужно начать новую жизнь. Он ее строил, и снова все рухнуло: немецкая армия оккупировала Голландию.

Почему ярость фашистов обрушилась прежде всего на евреев? Об этом писали толстые книги, многословно объясняли и все же ничего не объяснили. Множество вековых предрассудков, легенды, похожие на скверные анекдоты, суеверия, возведенные в философскую систему, зависть, тупость, необходимость найти козла отпущения – все это сплелось в одну сеть, которая отрезала Анну от ее маленьких голландских подруг и шесть миллионов людей – от их соседей, соотечественников.

Нет в дневнике Анны ничего такого, чего не написала бы голландская, французская или итальянская девочка. На ее детское платье гитлеровцы нацепили шестиконечную звезду, и она приняла случившееся с глубоким непониманием, но и с глубоким достоинством.

Читая некоторые страницы дневника, улыбаешься, но тотчас улыбка исчезает: слишком ясен конец этой книги. Тринадцатилетняя девочка пишет, что даст книгу, которая ей понравилась, своим детям; рассказывает себе самой, как удивительна жизнь в романах – она, например, никогда не решилась бы остаться с чужим мужчиной… Это пишет ребенок, который растет на глазах, растет в подполье, замурованный. Вот ей уже пятнадцать лет, ей хочется кого-то полюбить, а в «убежище» мальчик Петер, и она внушает себе, что его любит.

В тюрьме, в концлагере люди выдерживали самые ужасные испытания, когда перед ними была цель, когда их увлекала хотя бы иллюзорная деятельность. Что может делать девочка в тринадцать лет? Учиться? Анна пыталась учиться. Играть? И Анна играла – она играла в писательницу. Она вела дневник, сочиняла рассказы, начала писать роман. Это ее приподымало и спасало: из всех игр она выбрала самую трудную, но, может быть, и самую человечную игру.

Дочитав до конца дневник, читатель, конечно, спросит: «Что стало с Анной?» Эрнст Шнабель проверил документы архивов, разыскал очевидцев и в книге «По следам Анны Франк» рассказал о ее судьбе.

Последняя запись Анны помечена 1 августа 1944 года. Анна пытается понять душевные противоречия… А 4 августа утром в «убежище» ворвались гестаповцы. Скрывавшихся евреев и двух голландцев, обвиненных в укрывательстве евреев, отвезли в тюрьму. Евреев несколько дней спустя повезли в пересыльный лагерь Вестерборк. 3 сентября огромный транспорт евреев был отправлен оттуда в Освенцим. 30 октября Анну и Марго переправили в концлагерь Берген-Бельзен. Марго умерла от истощения в конце февраля 1945 года. Несколько дней спустя умерла Анна.

Мать Анны погибла в Освенциме. Дусселя убили в газовой камере. Петера убили. Умерли супруги ван Даан. Тяжело больного голландца Коопхойса вскоре выпустили. Кралера послали в лагерь Амерсфорт, а в марте 1945 года угнали в Германию; ему удалось скрыться.

Из восьми евреев, скрывавшихся на чердаке, выжил только Отто Франк. Советская Армия, заняв Освенцим, спасла немногих еще не убитых. Отто Франк вокруг Европы – через Одессу и Марсель – вернулся в Голландию, но не нашел никого из близких. Он нашел только дневник Анны…

Гестаповцы искали ценности; ученические тетрадки их не интересовали. Дневник подобрали голландки Элли и Мип.

Хочется к этим сухим справкам добавить два человеческих рассказа.

Де Вик, которая была в пересыльном лагере Вестерборк, рассказывает: «Я видела Анну Франк и Петера ван Даана каждый день. Они были всегда вместе… Глаза Анны сияли… У нее были такие свободные движения, такой прямой и открытый взгляд, что я говорила себе: «Да ведь она счастлива здесь…»

Анна писала в своем дневнике о школьной подруге: «Вчера вечером, когда я уже засыпала, я вдруг явственно увидела Лиз. Она стояла передо мной – оборванная, изнуренная, щеки ввалились. Ее большие глаза были обращены ко мне с укором, словно она хотела сказать: «Анна, зачем ты меня бросила? Помоги же мне! Выведи меня из этого ада…» Анна писала эти строки в ноябре 1943 года, не зная, какова судьба Лиз. А Лиз выжила. Она рассказывает, что в концлагере Берген-Бельзен встретила Анну: «Она была в лохмотьях. Даже в темноте я увидела, насколько она исхудала. Щеки ее ввалились, глаза стали еще больше… И мы плакали с нею, стояли и плакали – нас разделяла колючая проволока…»

Один голос из шести миллионов дошел до нас. Это еще детский голос, но в нем большая сила – искренности, человечности, да и таланта. Не каждый писатель сумел бы так описать и обитателей «убежища» и свои переживания, как это удалось маленькой Анне.

29 марта 1944 года Анна писала: «Вчера министр Болкенстайн говорил по станции «Оранне», что после войны должны выйти дневники и романы современников. Конечно, интересно, если б я вдруг напечатала роман «Убежище». Правда, по названию все подумали бы, что это – детективный роман! Нет, серьезно. Не покажется ли после войны, скажем лет через десять, невероятным, если рассказать, как мы, еврейская семья, жили тут…»

С тех пор прошло уже не десять, а шестнадцать лет, Анна ошиблась: недавно на стенах европейских городов снова появились знаки свастики. В Западной Германии есть люди, которые громко говорят: «Жалко, что Гитлер их всех не дорезал», – им обидно, почему отца Анны не убили…

Закон «о расовой чистоте» при Гитлере составлял доктор Ганс Глобке. Шесть миллионов невинных жертв на его совести. Шесть миллионов погибли, а доктор Ганс Глобке – правая рука канцлера Аденауэра, он распределяет деньги на пропаганду.

Когда гитлеровцы вторглись в Голландию, другой «доктор», а именно доктор Герман Конриг, был назначен правительственным комиссаром Нидерландов. За каждым его движением следили в ужасе Анна Франк и ее родители. Как наказан доктор Герман Конриг за слезы и за кровь Анны Франк? Он теперь депутат бундестага, член правительственной христианско-демократической фракции. Я повторяю: не на чердаке, не в щели, а в парламенте ФРГ!

Анна была в пересыльном лагере Вестерборк. Там формировали эшелоны обреченных. Концлагерь Вестерборк был подвластен эсэсовцу Альберту Конраду Гемеккеру, который в настоящее время проживает в Дюссельдорфе. В этом городе судили сторонников мира. Начальников концлагерей в этом городе не судят; и Альберт Конрад Гемеккер на старости занялся коммерцией.

Освенцим работал на химический трест ИГ, а трест ИГ в свою очередь работал на Освенцим – поставлял удушающий газ «Циклон». Я был на Нюрнбергском процессе, там много об этом говорили. Связь между командованием СС и «промышленностью» Освенцима поддерживал ближайший советник Гиммлера Карл Вольф. В Освенциме погибли мать Анны и первая любовь Анны – Петер. Карл Вольф спокойно доживает дни в прелестной вилле на берегу идиллического озера. Главный инженер Освенцима Макс Фауст работает в тресте ИГ и наслаждается жизнью.

Мораль ясна; можно безнаказанно в середине XX века убивать стариков, детей, травить людей ядовитыми газами, потом вовремя промолчать, переждать, чтобы пятнадцать лет спустя с удовлетворением увидеть, как маршируют молодые кандидаты в палачи, в народоубийцы.

Анна Франк признавалась, что ее мало интересует политика. Она не играла ни в трибунал, ни в парламент. Ей хотелось жить. Она мечтала о любви, она была бы хорошей матерью. Ее убили.

Ее дневник напоминает всем о совершенном преступлении, предупреждает: нельзя допустить, чтобы это повторилось!

Миллионы читателей знают Анну Франк, как будто видели ее у себя. Шесть миллионов ни в чем не повинных людей погибли. Один чистый, детский голос живет: он оказался сильнее смерти.

Илья Эренбург

Предисловие к голландскому изданию

Могут спросить, нуждается ли в предисловии эта книга, являющаяся именно тем, на что претендует, – дневником «нормального» ребенка, проделывающего в необычных обстоятельствах путь становления человека.

В восьмидесятых годах прошлого столетия Париж и весь остальной мир, интересовавшийся французской культурной жизнью, были повергнуты в смятение другим «детским» дневником. Он принадлежал русскому вундеркинду Марии Башкирцевой, девочке, выросшей в беспокойной великосветской среде путешествующего русского дворянства, которое в те годы обычно населяло крупные отели Баден-Бадена, Рима, Парижа и Ривьеры; цветку орхидеи, взлелеянному в оранжерейном тепле, ребенку, с колыбели изнеженному роскошью, белоснежными мехами, кружевами, шелками и избалованному любовным вниманием и восхищением окружающих, озабоченных великим будущим девочки: будущим певицы, художницы, писательницы или блестящей светской дамы. Первые осмысленные воспоминания Марии Башкирцевой озарены розовым светом восходящей славы или – пожалуй, следовало бы сказать – лучами прожекторов, и уже на двенадцатом году своей жизни она с поразительной и почти пугающей тщательностью фиксирует в дневнике этапы собственного пути навстречу известности, все, что последующие поколения могли бы найти примечательного в юности знаменитой женщины. И когда молодая, двадцатичетырехлетняя будущая художница стала ощущать дыхание приближающейся смерти, она заторопилась с изданием своего дневника.

«К чему лгать или рисоваться? Вполне понятно, конечно, что я испытываю желание (хотя и не питаю надежды) остаться на земле подольше, чего бы это ни стоило. Если не умру рано, то надеюсь остаться в памяти людей как великая художница. Но если мне суждено умереть молодой, я хочу, чтобы был издан мой дневник, который, быть может, окажется интересным… Когда меня уже не будет в живых, люди будут читать о моей жизни, которую я сама нахожу весьма примечательной… Если я умру, то внезапно, сраженная какой-нибудь болезнью… Вероятно, я не буду ничего знать о нависшей надо мной угрозе и ее будут от меня скрывать. А когда я уйду в мир иной, родственники станут рыться в ящиках моего стола, найдут дневник, прочтут и потом уничтожат, и скоро от меня ничего больше не останется, ничего, ничего. Это всегда ужасало меня. Жить такими честолюбивыми мечтами, страдать, плакать горькими слезами, бороться – и после всего этого единственный удел – забвение… забвение, как будто тебя никогда и не было на свете! Если даже мне не удастся прожить жизнь, достаточно долгую для того, чтобы прославиться, все равно мой дневник заинтересует… Ведь всегда интересно узнать о жизни женщины, описанной ею самой день за днем, без рисовки, словно дневник ни для кого на свете больше не предназначался… а я говорю все, все».

Вполне понятен и оправдан тот факт, что дневник Марии Башкирцевой, увидевший свет вскоре после ее трагической смерти, пользовался огромной популярностью. Этот дневник представляет собой целеустремленное и самоуверенное проявление индивидуализма и является феноменом, но феноменом хотя и передающим дух своего времени и раскрывающим честолюбие своего автора, но неспособным надолго приковать к себе внимание. Ибо чудеса не обладают привлекательностью: они могут изумлять, ошеломлять, производить сенсацию, но им не хватает притягательной силы, свойственной всему, что зарождается постепенно, растет, развивается и достигает зрелости.

А теперь об Анне Франк.

Тех, кто ждет от ее дневника «дива дивного», я вынуждена с самого начала разочаровать. Этот дневник не творчество вундеркинда.

«У меня странное чувство – я буду вести дневник! И не только потому, что я никогда не занималась «писательством». Мне кажется, что потом и мне и вообще всем не интересно будет читать излияния тринадцатилетней школьницы…

Я никому не собираюсь показывать эту тетрадь в толстом переплете, с высокопарным названием «Дневник», а если уж покажу, так настоящему другу или настоящей подруге, другим это неинтересно».

Ничего необычного, не правда ли? Такие или примерно такие слова предпосылают ежегодно своим дневникам десятки тринадцати-четырнадцатилетних подростков, начинающих сознавать свое «я», свое обособление среди окружающего.

Но процитированная запись датирована 20 июня 1942 года. А 6 июля семья Анны встала перед суровым выбором, являвшимся уделом столь многих еврейских семей: либо явиться «по вызову» и быть, подобно безропотным овцам, угнанными, либо скрыться. Они предпочли последнее и вместе с еще одной семьей укрылись в замаскированном флигеле одного из зданий на Принсенграхт, где помещалась фирма господина Франка, переведенная им в Голландию в 1933 году накануне бегства семьи из Германии. Итак, перед нами «пространная» история подпольного существования. История того, как на весьма ограниченном пространстве, в нескольких комнатках и чердаке, должны были ужиться две семьи – восемь человек, восемь узников, обреченных на полушепот и осторожность и лишенных, если не считать незатейливых обязанностей по ведению домашнего хозяйства, каких-либо занятий, кроме… выискивания для себя занятия.

Естественно, что при столь необычных обстоятельствах в таком живом, смышленом, восприимчивом ребенке, как Анна Франк, переход от девочки к женщине, от подростка к взрослому человеку происходил ускоренными темпами. Отношение молодого, развивающегося индивида к внешнему миру, в нормальных условиях жизни характеризующееся более или менее многообразными и меняющимися связями, сведено здесь к предельно простой схеме, обусловившей развитие ее пытливого ума скорее вглубь, чем вширь. В постоянном проявлении своих симпатий и антипатий, в разногласиях и стычках, под пристальным взором семи любопытных глаз, словно с крупного плана кинокадра, буквально по часам росло умение ребенка разбираться в людях; вынужденный обстоятельствами самоанализ, постоянные поединки с самой собой и внутренними запретами непостижимо быстро развили самосознание девочки. На наших глазах совершается переход от «игры в дневник» к глубокому анализу не только внешних событий, но также собственных мечтаний и иллюзий, несложной тактики ее отношения к окружающим и превратностей ее судьбы, а также пересмотр ее прежних стремлений – carpe diem^[1], – отречение от своих слишком красивых для обитательницы «убежища» девичьих мечтаний. Анна Франк постигает суровую жизненную мудрость – довольствуйся тем, что у тебя есть.

Замкнутость ли убежища или неясность будущего сделали этот дневник блестящим диалогом автора с самим собой, без мешающей и форсирующей мысли о читателях и даже без малейшего намека на лейтмотив Марии Башкирцевой – стремление понравиться, пусть даже в более высоком и более честном его проявлении, чем это обычно встречается в жизни. Достаточно хоть немного проштудировать современных психологов, чтобы убедиться, что юношеские годы оказывают огромное влияние на все наше отношение к жизни. Но вместе с тем многие, даже самые большие писатели постоянно стремятся обрисовать свой путь от детства до зрелости на основе ослабленных временем или проникнутых раздражением воспоминаний.