Оформление серии С. Прохоровой

© Данилова А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

1. 2009 г., Татищево

Мне снилось, что я еду в поезде и мое сердце стучит в одном ритме с ударами металлических колес о стыки рельсов. Тук-тук, тук-тук… И казалось, что поезд огромный, неестественно огромный, до небес, и что крыша вагона со скрежетом царапает края заледеневших облаков. Потом кто-то подошел ко мне, спящей, и принялся колотить по моей голове металлической палкой: тук-тук, тук-тук. И кровь моя густыми и тяжелыми каплями закапала на железный пол вагона: тук-тук. Потом моя голова затрещала и принялась раскалываться, как гигантское чугунное яйцо, и куски ее отваливались и падали вниз, на промерзшую землю: тук-тук. И боль была просто невыносимой. И позвоночник тоже начал рассыпаться, и косточки с сухим и почему-то тоже металлическим звуком посыпались на пол вагона: тук-тук. А потом мне стало трудно дышать, и проводница, склонившись ко мне, спросила меня:

– С вами все в порядке?

Я открыла глаза. Сначала ничего не разобрала, так было темно и словно все расплывалось перед глазами. Но потом я различила узкое женское лицо, ощутила теплое лимонное дыхание женщины, сладковатый запах лака для волос и снова услышала:

– Вы так стонали во сне… Вы в порядке?

– Да, спасибо, – я едва разлепила спекшиеся губы.

– Сейчас заглядывала проводница, сказала, что через полчаса ваша станция.

– Да? – Тут я почувствовала, что моя голова кружится. Я никак не могла понять, почему в поезде, во-первых, есть проводник, во-вторых, с какой стати ему напоминать мне, что моя станция d’Abernon через полчаса, и вообще, почему я не сижу, а лежу. Не могу припомнить, чтобы поезда юго-восточного направления предоставляли спальные вагоны. Все это означало лишь одно – я все еще сплю, и эта милая женщина, недавно грызшая лимонную корку, мне тоже снится. И что, скорее всего, я прикорнула на своем любимом диване, под пледом, напитавшимся запахом лимона в шкафу, в который я не так давно положила саше с лимонными корками. Лимонные корки… При чем здесь они, не понимаю.

Мне надо было подняться, но сделать это я почему-то не могла. Все болело и ныло. Возможно, у меня была температура. Я сделала несколько попыток, но смогла лишь поднять голову. Остальное тело словно окаменело и не слушалось. Видимо, сон продолжался, и я никак не могла проснуться.

– Девушка, поднимайтесь уже, а то проспите! – Я снова услышала этот участливый голос.

– Я не могу, – я приняла условия этого странного сна. – У меня не получается.

– Вы на каком языке говорите?

– Как на каком… – смутилась я. – На своем, родном. А что? По-моему, мы отлично понимаем друг друга…

Вспыхнул свет. Я увидела над собой взлохмаченную голову. Сонное лицо, полные недоумения глаза.

– Вот, видите? Она не поднимается, хотя поезд с минуты на минуту прибудет на станцию, – говорила женщина, уже обращаясь к кому-то, кого мне пока не было видно. Потом, правда, появилась примятая шапка белокурых кудрявых волос. Синий форменный пиджак.

– Девушка, поднимайтесь! – Блондинка оказалась бесцеремонна, она принялась расталкивать меня.

Я замотала головой. Попыталась возмутиться и наконец проснуться!

– Что вы себе позволяете! Сейчас я встану!

– Вот, вы слышали? На каком языке она говорит, на английском?

– Да вроде… Иностранка… Надо же, а выглядит, что наша бомжиха… Я давно на нее внимание обратила. Может, у нее что с головой?

– У меня все в порядке с головой, – огрызнулась я, сделала усилие и приподнялась на локте, потом подтянула и остальное тело, поднялась, села и поняла, что я сижу на верхней полке. Я не знала, где я и почему еду в этом странном, фантасмагоричном поезде.

– Давай-давай, быстро… Тебе что, плохо?

– Ну, да… Все болит…

– Смотрите, она какая-то бледная, и волосы седые, а лицо молодое. И кровь, видите, запекшаяся на виске…

– Думаете, надо позвать милицию?

– Вот еще! Сейчас выйдет, и все. Нет человека – нет проблемы.

– Вы что?!

– Послушайте, что вы обо мне говорите в моем же присутствии? Где вас воспитывали? – Возмущению моему уже не было предела.

Да, у меня все болело, это верно, а еще меня колотило. В голубоватом неуютном свете, который заливал все пространство вокруг меня, я разглядела свои мятые и какие-то грязноватые на вид джинсы. Да и свитер был колючим, толстым, неуютным. Почему я не в одном из своих любимейших кашемировых свитеров?

– Вы кто – иностранка? – спросила меня участливая женщина. – Вы хотя бы понимаете, что мы говорим?

– Конечно! – воскликнула я.

– Мы вас не понимаем… Ну же, где ваш багаж? Где вещи?

– Я не знаю…

Я оглянулась в поисках моей сумочки, но ничего не нашла. Ни на серой постели, ни внизу, на столике.

– Я не знаю, где моя сумочка.

– Вы что-нибудь поняли? – обратилась проводница к моей соседке по купе.

– Нет, не поняла. Как же так – багажа нет?! А что на билете-то написано, кто она? Фамилия русская?

– Да нет у нее билета, – отозвалась проводница. – Я так ее взяла… Она сказала – до Татищева. Слышите, гражданка?! Вы же сами сказали мне, что вам до Татищева, вот и выходите.

Я не понимала, что она говорит. Вернее, понимала, да только это последнее слово было мне незнакомо.

– Послушайте, вообще-то я редко езжу на поезде, у меня есть машина… Мне надо домой. Срочно.

– Что она говорит?! Давайте уже поможем ей выйти из поезда.

Они подхватили меня под руки (сон продолжался, и меня это начало уже раздражать!), вывели в ледяной, продуваемый пронизывающим ветром тамбур и держали меня крепко за руки, словно я могла сбежать.

– Послушай, малахольная, деньги-то у тебя есть? – спросила блондинка, глядя на меня, как мне показалось, даже с каким-то отвращением.

– Конечно, есть… К чему такие идиотские вопросы?!

– Опять каля-маля… ничего не разобрать. А где вы живете? Можете назвать хотя бы свой адрес? Адрес!!!

– Конечно! – Я подумала, что во сне можно, ничем не рискуя, назвать место, где ты живешь. – В графстве Суррей, в Кобэме!

– По-моему, она не в себе…

– Может, довезем ее до конечной станции, а потом передадим в линейный отдел, а? Здесь, в Татищеве, ночью она замерзнет, подхватит воспаление легких.

Я не поняла, что это – линейный отдел. Я вообще ничего не понимала.

– У тебя родственники есть? Тебя кто-нибудь ждет?

Я не знала, что ответить. Дядя Мэтью умер в прошлом году. И какое им дело до моих родственников?

Я попала в какой-то кошмар и никак не могла высвободиться, выкарабкаться.

Поезд со свистом и скрежетом остановился.

– Стоянка две минуты, – сказали мне в спину и помогли сойти с высоких и крутых ступенек. Я спрыгнула на асфальтовое покрытие длинной, тянущейся вдоль железнодорожного полотна дорожки, оглянулась. Из спящего поезда больше никто не сошел. И в поезд тоже никто не поднялся. За мной захлопнули тяжелую металлическую дверь, и, как мне показалось, поезд тотчас же тронулся.

Я оставалась стоять одна на незнакомой мне станции. Без багажа. В продуваемом свитере и джинсах. Мне хотелось одновременно и есть, и пить, и прилечь где-нибудь, чтобы согреться.

Я сунула руку в карман и нащупала деньги. Достала, посмотрела, прочитала: сто рублей. Что это значит? И что в России (несложно было понять, что мой сон забросил меня в далекую Россию) можно купить на целых сто рублей? Может, в этом поселке или деревне найдется для меня недорогая гостиница с теплой водой?

Я побрела по дорожке, перешла железнодорожные пути, ярко освещенные станционными огнями, приблизилась к небольшому строению, на котором крупными буквами было написано: «Татищево». Что дальше? Открыла дверь, вошла. Там было намного теплее, в этом пустом зальчике. Окошко кассы было прикрыто дощечкой, мол, закрыто. В одной из стен была небольшая ниша, в глубине которой мирно спала старая рыжая кошка, вероятно, считающая, что станция – ее родной дом.

Воспользовавшись тем знанием, что это все же сон, я спокойно устроилась на жесткой деревянной скамье, поджала под себя ноги, сунула под щеку кулак и уснула. Сон во сне.

2. 2009 г., Саратов

– Глаша, это я, Валентина. Ты извини, что я звоню тебе посреди ночи. Но, думаю, если бы с тобой произошло то, что произошло час тому назад со мной, ты тоже бы как-то среагировала. Алло, Глаша, ты слышишь меня?

– Да, слышу, – проговорила Глафира сонным голосом. – Валя, что еще случилось?

– Я только что вернулась из Москвы. На поезде.

– С приездом.

– Послушай, может, я к тебе заеду? Все равно ведь спать не дам… История уж больно интересная.

– Ладно, приезжай. Все равно уже проснулась.

– Извинись за меня перед Адамчиком.

Валентина тихонько постучалась в дверь (не позвонила, чтобы не разбудить Адама) спустя четверть часа. Так быстро, значит, взяла такси. У самой никогда лишних денег нет, а она раскатывает на такси, подумала Глаша, на ходу запахивая пижамную куртку и зевая. Валентину она любила всей душой. Милая, симпатичная девушка, помощник декоратора в местном драмтеатре. При каждом удобном случае старается куда-нибудь поехать, как она говорит, посмотреть мир. Но дальше Москвы и Питера судьба ее еще никуда не закидывала. Прирожденный волонтер. Ходит в родильный дом, помогает бесплатно, моет полы, драит унитазы, даже соки покупает на собственные деньги тем беременным женщинам, которых никто не навещает. Ангел, а не девушка. Таких мало. Однажды, помогая одной пьяной женщине ночью, Валентина решила взять ее к себе домой, пустить переночевать, да влипла в историю с наркотиками. Лиза Травина, адвокат, у которой работала Глафира, помогла ей выбраться из этого пахнувшего большим сроком дела с наименьшими потерями. Так и познакомились.

Так случилось, что Валентина, сама того не ведая, подкидывала Лизе новые дела. Но от комиссионных всегда отказывалась. Говорила, что деньги – это не цель, что она просто хотела помочь человеку.

Вот и сейчас наверняка принесет на блюдечке какое-нибудь новое дело. Вот только обрадуется ли Лиза?

Елизавета Сергеевна Травина, помимо адвокатской деятельности, активно занималась расследованием разного рода дел, начиная от пропажи людей и заканчивая убийствами.

Глафира пригласила Валентину, невысокую хрупкую девушку с длинными кудрявыми волосами, в легкой курточке и джинсах, в кухню, усадила, поставила греться чайник.

– Ну, путешественница, рассказывай, что случилось в этот раз? Надеюсь, не с тобой?

– Нет, не со мной. Понимаешь, я ехала в купе, на верхней полке. Крепко спала, а потом проснулась от голосов. Разговаривали три женщины. Две – на русском языке, одна – на чистейшем английском. Одна русская – соседка по купе, милая на первый взгляд женщина. Вторая – проводница. По-моему, сука страшная и совершенно бесчувственная. А третья… даже и не знаю, что тебе сказать. Когда мы в Москве вошли в купе, она была уже там, лежала к нам спиной на верхней полке, думаю, спала. Не видела, чтобы она куда-нибудь выходила. Так вот. Подъезжаем мы к Татищеву, знаешь, это уже перед Саратовом, ночь, как ты понимаешь, и я просыпаюсь от того, что моя соседка по купе будит эту девушку, говорит, что проводница заглядывала…

Глафира слушала спросонья Валентину, и ей казалось, будто бы она сама едет в этом купе. Тук-тук-тук… И все так мрачно, сонно, непонятно… Ей словно передалось настроение Валентины в тот момент, когда ту разбудили женские ночные голоса в купе.

– И что?

– Да то, что, во-первых, оказалось, что девушка не владеет русским языком, во-вторых, она словно понятия не имеет, почему она едет в Татищево, она была как будто потрясена этим названием, смотрела в полном недоумении на проводницу. Кроме того, у нее не было багажа. Никакого. Даже дамской сумки. И одета она странно. Джинсы и толстый свитер. Ничего женственного. Еще у нее седые волосы, и это при совсем юном, но изможденном лице. Очень странное выражение лица. Английская речь, можешь мне поверить. Ах, да, вот что еще. Они буквально выставили ее из поезда в Татищеве. Оставили одну ночью на перроне. Удивлюсь, если ее кто-то там ждет.

– Но почему? Это ее личное дело, к кому ехать в Татищево и нужен ли ей багаж.

– Но выражение лица!

– И что же выражало ее лицо? – Глафира вдруг поймала себя на том, что на этот раз история пассажирки с московского поезда ей почему-то совершенно не интересна.

– Удивление. Недоумение, потрясение, растерянность, страх и даже панику! Ах, да, еще кровь на виске. И руки у нее, мне показалось, какие-то… Как бы это сказать. Они не то что давно не видели маникюра, они вообще… Запущенные, потрескавшиеся, с обломанными ногтями.

– И это ты успела разглядеть ночью, когда ее разбудили?

– Нет. Я «любовалась» одной ее рукой, когда она слегка так свисала во время сна девушки.

– Ты думаешь, что она не собиралась в Татищево?

– Возможно. Еще я слышала, что у нее нет билета. Проводница сама сказала этой, другой пассажирке, которая будила «англичанку», что сама взяла ее и что якобы девушка сказала, что ей до Татищева. Я вот сейчас думаю, может, она произнесла что-то другое, а проводница не поняла? Может, по пути были станции с похожим названием, где ее ждали?

– Валя, что ты хочешь от меня?

– Сейчас, подожди… Я же не сказала тебе самого главного. В один прекрасный момент ее спросили, может ли она назвать адрес, где живет, и я еще подумала тогда, что какой смысл задавать ей вопросы, если она ничего не понимает. И тут вдруг эта девушка, словно поняв вопрос, ответила следующее. Слушай внимательно. В графстве Суррей, в Кобэме! Или что-то в этом роде.

– Но на английском слово «графство» звучит иначе.

– Вот! Вот и я о том же! Мне показалось, что эта девушка ответила уже на русском. Или смеси языков. Да она вообще еле языком ворочала. Глаша, поедем в Татищево. Я уверена, что она там, сидит себе где-нибудь на станции и недоумевает, как она там оказалась. Еще я почему-то думаю, что у нее нет денег. С ней что-то произошло. Она не в порядке. Ей надо помочь.

– Значит, предлагаешь прямо сейчас поехать в Татищево?

Глафира с тоской взглянула на подругу.

– Мне утром к Лизе.

– Да я все понимаю. Ну, хочешь, я сама позвоню ей сейчас и все объясню?

– Вот уж не надо. У нее вчера был очень трудный день. Два заседания суда, причем все дела невероятно трудные, потом юбилей одного коллеги… Она очень устала и сейчас спит без задних, как говорится, ног.

– Глаша, пожалуйста, поедем.

– Хорошо. Не знаю почему, но мне тоже стало жаль эту девушку. Дуры мы с тобой, Валя. Ненормальные. Думаю, Адам мне непременно скажет об этом, когда узнает, где и с кем я провела ночь. Подожди, я сейчас оденусь. Там как на улице, холодно?

– Для майской ночи – очень даже. И ветер. Да, если можно, возьми с собой какую-нибудь куртку для этой девушки. Думаю, что она сейчас там, на станции, мерзнет.

– А если ее там не окажется? Вдруг она нашла гостиницу или ее кто подобрал? Или все-таки встретили?

– Тогда я буду у вас в офисе целый месяц мыть полы и заваривать чай. Бесплатно, разумеется. Еще машины ваши буду мыть.

– Понятно. Значит, надо ехать.

Войдя в спальню, Глаша склонилась над спящим мужем:

– Адам… Мне надо уехать.

– Куда? – сонным голосом спросил он. – Глаша, что случилось?

– Нет, ничего пока не случилось. Просто надо проверить одну информацию. Возможно, одной девушке требуется помощь. Валя приехала, понимаешь? Не могу ей отказать. У нее просто нюх на такие вещи.

– На какие – такие? – поморщился Адам, поймал руку Глаши и потащил ее к себе. – Глафира, на улице ночь. Там не подождут?

– Она говорит, что нет. Адам, я поеду. Во всяком случае, чтобы потом ни о чем не жалеть.

– Хорошо. Если что – звони.

– Где ключи от машины?

– В кармане джинсов.

– Адам, я люблю тебя. – Глаша поцеловала мужа, открыла шкаф и принялась одеваться.

– Знаешь, у меня тоже так было… – рассказывала Глафира уже в машине. Они неслись по ночному городу, пролетая перекрестки, освещаемые всполохами оранжевых огней светофоров, на их пути встретилось всего лишь несколько машин. – Тоже вот так ехала в поезде, кстати, в московском, и в купе была девушка. Мне еще показалось, что она баскетболистка, она едва умещалась на верхней полке, колени подогнула чуть ли не к подбородку. И тоже лежала к нам спиной, мы, ее соседи по купе, так и не увидели ее лица. Спала всю дорогу. Думаю, что она просто устала. Утром, когда подъезжали к городу, она поднялась, сходила в туалет, пришла умытая, распространяя вокруг себя запах зубной пасты и мыла. Симпатичная девушка, в дорогом спортивном костюме. Посвежевшая, выспавшаяся.

– Ну, эту-то нашу девушку спортсменкой назвать трудно. Да и выглядит она так, как если бы с ней произошло что-то нехорошее. Понимаешь? Говорю же, рано поседела, вся какая-то неприбранная, с пятнами крови на виске. Может, и на одежде, я же не видела… Вот точно память ей отшибло. И она бредила. Знаешь, я читала однажды, еще в детстве, как одна женщина, когда у нее поднялась высокая температура, вдруг принялась бредить на непонятном языке, предположим, греческом, хотя никогда им не владела. Позже выяснилось, что, когда она была моложе, она работала прислугой у одного профессора, который разговаривал на греческом. Каким-то участком мозга женщина запомнила слова.