Вступление Однажды 6 ноября 1997 года

Он сыто отрыгнул и повалился на спину. В плеере диск свистнул, остановился, потом завертелся снова. Из динамика запела какая-то новая российская знаменитость, имени которой через пять лет уже никто не будет помнить. Прямо над лицом колыхалась штора. Захотелось покурить.

– Скрип, у нас дурь есть?

– Ты че, Витек? Уже два дня, как нет.

– Неужто совсем нема? А у Пашки?

– Он завязывает. У него не будет. Сальца хочешь?

Виктор собрался было посмеяться, но только закашлялся и сел. В комнате было дымно от сигарет, но не сигарет ему хотелось. Хотелось улететь. Он оглядел комнату, загаженный стол с горой пивных банок и белыми коробочками из-под острой индийской снеди; пустую бутылку на подоконнике и мятого Скрипа на соседней кровати. Если бы он знал заранее, он бы заметил что-то странное в том, как на него смотрит Скрип. Он бы показался ему необычайно трезвым после выпитого, а его взгляд был сочувствующим или просто пристальным.

– Тогды хоть на кино подывиться. Хде там… Как его? Сериал с единоборствами?

– Ты же травки хочешь.

– Ну, хочу.

– Поехали, поищем.

– Да поздно ужо шукать, наверное. Ежли ток на Ватерлоо…

– Лучше на Лейстер. Там свой дилер в «Бонго».

– Далековато. Два часа катаний. Нехай Малек съездит.

– Гуляет где-то Малек.

Виктор почувствовал приступ лени.

– Поди, заховал хде-нибудь, гарный наш. Нет мне охоты в центр ехать.

– Тогда на север от Лондона, там у Секача в Хатфилде.

– Дорого?

– Ненамного.

Если бы он знал заранее, он бы вспомнил, что Секач уже неделю как уехал назад в Латвию, да и клуб «Бонго» работает только по пятницам и субботам. Он бы заподозрил неладное… Но он не вспомнил. А вспомнив, все равно не заподозрил бы.

За городской окраиной фонари освещали дорогу, как коридор, а за пределами этого коридора была тьма непогоды, похожая на пустой космос. В машине рядом с водителем сидел Виктор Сергеевич Одосеенко двадцати девяти лет. Высокий и красивый молодой человек без определенного рода занятий, временно квартировавший в комнате приятеля в городе Лондоне, на северо-восточном его краю. Виктор был человеком никчемным, неумным и совершенно бесполезным как для людей, так и для самого себя. Когда-то он бросил учиться, постоянно проработал лишь два года курьером в коммерческой структуре, в одной из первых в Украине. Тогда же, в начале девяностых, он успел жениться и развестись, оставив свое лучшее и единственное творение, сына Толика, без отца и алиментов. В 94-м году, придумав себе повод и сфабриковав доказательства с помощью умных людей, он заплатил перевозчикам семьсот пятьдесят долларов и приехал с другими беженцами в Англию в фуре через Бельгию. Эта дорога заняла четыре дня. Запертые в контейнере шесть нелегалов питались тем, что взяли с собой, там же испражнялись в ведро, мерзли, потели и тряслись от страха, что на них свалится ящик во время пересечения канала на барже. При недостатке воды они чуть не погибли от обезвоживания, но им повезло, и они прибыли живыми и даже чудом избежали ареста. В Лондоне Виктор прибился к «своим» и уже больше года перебивался случайными заработками, жил там, куда пустят, сидел на игле и служил шестеркой в аферах человека по кличке Скрип. Он не спешил просить убежища у властей, потому что был он дураком и растяпой. Всю папочку с документами он продал кому-то за пакет с травкой уже через пять месяцев после прибытия, а в ридной Украине больше не показывался. Теперь он считал себя вполне довольным жизнью, свободным, окруженным друзьями и халявой.

Если бы он знал заранее, он бы обратил внимание, что Скрип, его благодетель, ведет машину молча, как никогда не бывало. Английское радио они не слушали, а кассетник в старом эскорте давно сломался. Виктор трепался о бабах, а Скрип только иногда произносил: «Да ты че… Ну, ништяк!» Съехав с шоссе, машина замедлила ход. Было похоже, что Скрип ищет правильный поворот. На вопрос Виктора он ответил так:

– Секача ищу. Он же теперь в машине живет. Вон, видишь белый микроавтобус? Вылезай, пошли.

Если бы Виктор знал заранее… Да что там! Если бы у него было чутье, как у самого Скрипа или хотя бы как у Лямского. Он бы не пошел. Но Виктор был наивным и простым. Он понял все, только когда его схватили за шиворот и приложили к дверце машины. Он не успел испугаться. Он едва сообразил, что Скрип решил не рисковать больше и привез его сюда, чтобы убить. И Скрип это делал молча, быстро, безжалостно, но и беззлобно. Виктор почувствовал ладонями мокрый гравий на обочине и подумал, что Полина теперь продаст мамкину хату в Херсоне. Затылка что-то коснулось, но от этого в лицо полетела сама обочина и шершаво ударила гравием в нос. На миг стало невыносимо светло, и Виктор умер. Покорно, как забитая скотинка.

Но так уж сложились дела, что через несколько лет мертвый Виктор Одосеенко принесет людям больше пользы, чем живой, и сыграет важную роль в моей собственной жизни. А пока на краю темной дороги, сворачивающей с Б198, из белого микроавтобуса вылез рослый, но очень молодой парнишка, явно напуганный до смерти. Ему было лет восемнадцать, не больше. Он помог Скрипу закатать тело Виктора в старую штору и погрузить в этот самый микроавтобус. Потом они оба сели в кабину, Скрип завел мотор и поехал в сторону кольцевого шоссе М25. Там было почти пусто ночью, но они не стали рисковать и превышать скорость. В микроавтобусе стерео работало, и Скрип включил диск. Тальков запел про самый лучший день. Тело Виктора увозили на запад. Я в то время ничего об этом знать не знала.

Случай 1. Восемь лет спустя

– Алло! – несмотря ни на что, я упорно отвечала на телефонный звонок по-русски вот уже много лет.

– Хелло! Мисс Тринити?

– Слушаю, – спросонок на английский перейти – это скорее инстинкт, а не решение.

– Извините за ранний звонок. Вас офицер Блумфилд беспокоит из участка в Грэйсе. У нас тут кое-кого арестовали. Вы сейчас свободны?

Вопрос какой-то глупый. Разбудил посреди ночи и «Вы свободны?»

– Как птица.

– Что?

– Когда подъехать?

– Как можно скорее.

– Буду через полчаса.

– Прекрасно! Ждем.

На самом деле можно не торопиться. «Как можно скорее» ровным счетом ничего не значит. Грэйс – место беспокойное, тюремный офицер участка все время занят, офицер по делу все равно будет готовиться сто лет, да и дежурный юрист, если его вызвали, тоже не скоро приедет. Ночь на дворе.

Я свернулась под одеялом и чуть не уснула, но разбуженный кот принялся выцарапывать меня из постели. Пришлось встать. Кофе ждать было лень. Пока чайник будет закипать, я опять усну. Я наглоталась какого-то сока из пакета. Так и не разобрала, какого, так как из органов чувств работали пока только слух и осязание. Нашарила в темноте плащ, дедову шляпу, с которой я не расстаюсь, и ключи от машины. А уже в машине наконец открылись глаза и заболело колено. «Меньше будешь плясать!» – сказала я вслух и поехала в Грэйс.

По дороге я гадала, но довольно лениво, что произошло на этот раз. Магазинная кража? Что-то поздно. Все-таки скоро два часа утра. Выходит, я и спала-то всего час. Наверное, вождение в нетрезвом виде. Скорее всего, ведь вчера была суббота. А по субботам, сами знаете, люди идут вечером в паб. И даже литовские рабочие русского происхождения со звучными именами типа: Виталиус Коноваловас, Вадимас Тарасенкас или Димитриус Тимирязьевас. Мрак!

Этот ночной вызов не имеет отношения к моей истории, как и многие другие, о которых я еще поведаю потом ради ясности картины, на фоне которой я живу. Такова моя работа. Вернее, таков мой приработок. Я, помимо учительства, время от времени подрабатываю переводчиком на британскую полицию и Суд Ее Величества. По вызову! И вызов этот может произойти когда угодно и где угодно. Поймают русскоговорящего нарушителя закона или просто спокойствия, а он либо не знает английского, либо тут же забывает его, и я еду переводить. Интересно это или нет, сами скоро поймете.

Уснуть за рулем я не уснула, но зато проехала поворот. На улицах было темно, фары освещали мокрый асфальт, кроме ночных грузовиков на шоссе почти не было машин. Однако уже сгущался предрассветный туман, смешиваясь с клубами пара из подвальной прачечной в двух шагах от полицейского участка. Ночь эта была не такая уж и холодная, но ужасно сырая. С недосыпу меня немного трясло.

Здание полиции в Грэйсе я не люблю. Тесная комната ожиданий, дежурному не дозвонишься, а толстые офицерши за стеклом притворяются, что тебя нет, ровно полчаса для порядка. Плевать, мы в Совке и не такое терпели. Но в этот раз к окошечку сиганула мордатая блондиночка с английской конской челюстью без подбородка и с такими близко посаженными голубыми глазами, что их хотелось раздвинуть пальцами. Англо-саксонка, в общем.

– Переводчик?

– Да.

– Сейчас сообщу дежурному.

Тюремный офицер, которого я знала уже сто лет, открыл дверь и повел себя так, будто встречает в аэропорту любимую жену, разве что не расцеловал.

– Наконец-то! Никак не договоримся.

Джим Блумфилд. Хороший дядька предпенсионного возраста. Он один из немногих, чье имя я хорошо помню из-за частых вызовов. Мне он нравился своей невозмутимостью и тем, что никогда не отпускал банальных шуток по поводу морозов и снегов. Первая реакция англичан на мое сибирское происхождение всегда сводится к весьма поверхностным ярлыкам. Однажды к нему привезли одного истеричного малого, который на простой вопрос «Как ваше имя?» начал орать, материться, плеваться, словом – провоцировать. Я всю эту дрянь переводила, едва поспевая. Джим терпеливо подождал, сложив руки на пузе, пока мы с малым оба притомились, и, не повышая голоса, сказал:

– Я все понимаю, но все-таки как ваше имя?

Очень мне его выдержка потом в жизни пригодилась.

В этот раз он коротко поведал мне о событии дня, и я окончательно проснулась. Начало было банальным. Днем охранник в большом торговом центре по долгу службы обратил внимание на молодого человека в большой куртке с парой белых пластиковых пакетов в руках, который бродил между прилавками с подозрительным видом. Что ни говори, а не всякий умеет задумать плохое и сохранить невинный вид. Дурной замысел меняет взгляд человека, делает его нервным, каким-то дерганым. Вот попробуйте стоя перед зеркалом детально запланировать, ну, скажем, убийство вредной соседской болонки или ограбление местной парикмахерской. И сразу у вас: нездоровый блеск глаз, раздутые ноздри, неуверенная ухмылка, настороженная сутулость и поза ушей, причем довольно красных. Но это только в том случае, если вы – порядочный человек, с нормальной совестью и приличным воспитанием.

В общем, как только на экране монитора стало видно, как парень скинул с прилавка в пакет какую-то мелочь, охранник прошел к двери, дождался, пока вор выйдет из магазина, «забыв» заплатить, и задержал его.

Дальше и по плану задержанный должен был покорно вернуться в магазин, пройти в «каморку» и выложить украденное, удивляясь самому себе. Приехала бы вызванная полиция, арестовала бы его, прочитав стандартную формулу, которую тот бы все равно не понял, так как в процессе задержания выясняется, что он не говорит по-английски. В участке ему бы предложили список языков Восточной Европы и других частей света. Он ткнул бы в список никотиновым пальцем, и ему бы вызвали переводчика соответственно выбору. Потом ему бы зачитали его права.

Все арестованные в Англии имеют право на бесплатную консультацию юриста, которому можно позвонить и которого можно даже пригласить к арестованному. Адвокаты рассказывают нарушителю об имеющих к нему отношение законах, о ходе процедур в полиции и советуют, как себя вести и как правильно пользоваться своими правами. Все адвокатские конторы постоянно обязаны иметь одного из своих юристов на подхвате. Расспросив их в свое время, я выяснила, что каждый дежурит одни сутки примерно раз в две-три недели. Это значит, что центр по агентствам должен дозвониться до него, получив требование из полиции в определенном регионе или в графстве. Чем больше будет у него в такие сутки клиентов, тем больше он заработает, но не за счет клиентов, а за счет госбюджета.

Второе право – звонок. Это делается для того, чтобы арестованного никто не потерял на это время. Можно позвонить домой и сказать родственникам, что не ждите, мол, к ужину, я в КПЗ. И, наконец, арестованный может почитать свод правил проведения процедур в полиции на тот случай, если у него возникнут сомнения в легальности происходящего, а также в том, что с ним обращаются подобающим образом.

Но в этот вечер все пошло не по плану. Когда парня остановили и задали первый вопрос по поводу вещицы, он вдруг закатил глаза и рухнул на пол. Не то чтобы это было таким уж необычным делом для нарушителей закона, но в данном случае охранники все же растерялись. Дальше было все: и полиция, и скорая помощь были вызваны, он был обыскан, в чувство приведен, хотя и без врача было ясно, что притворяется жулик. Вопросы ему задавались, список языков предлагался. Парень упорно молчал и тупо таращился в потолок. Предположения, что он ненормальный, пока остерегались выдвигать, так как, по словам охранника, парень вел себя в магазине вполне осмысленно. Но не в этом была проблема. Дело в том, что по доставке в полицейский участок так и не было установлено, говорит ли задержанный по-английски. И если нет, то на каком языке он говорит? Его обыскали и… ничего не нашли. Ни одной бумажки, ни талончика, ни визиточки, ни билетика на проезд. Не было у парня ни телефона, ни бумажника, ни записной книжки, ни магазинного чека. Мало того. На одежде оказались срезанными все ярлыки, этикетки и ленточки на швах и за воротником, которые могли бы указать на происхождение или на принадлежность вещей. Словом, на парне не было ничего, что указало бы на его личность. В пакетах обнаружились украденные в тот день мелкие мелочи: коробочки духов, кожаный ремень, упаковка дорогого комплекта мужского белья и чулки из магазина «Маркс и Спенсерс». На вопросы и угрозы он не реагировал, сам не произносил ни звука и всем видом показывал, что с ним, кроме мороки, ничего не выйдет. Это тоже наводило на мысль, что он в здравом рассудке, так как такая осторожная подготовка к миссии требует первоначальной идеи. Все, что полиция могла сделать, это по особому разрешению инспектора свозить его быстренько за тридцать миль в Харлоу и взять отпечатки пальцев на компьютерном устройстве «Лайфскан», чтобы попытаться определить его личность. К сожалению, попытка была неудачной, потому что в базе данных его отпечатков не оказалось, он не был известен полиции как человек, ранее нарушивший закон.

Положение было неудобным. Расчет явно на то, что по истечении двадцати четырех часов его отпустят. Ведь за это время полиция должна либо предъявить ему обвинение, либо условно освободить по подтвержденному домашнему адресу для дальнейшего расследования. Ничего из этого сделать не удастся, если даже неизвестно, понимает ли арестованный то, что ему говорят.

– Так зачем же вы меня вызвали? – удивилась я.

– Затем, что ты у нас сова и живешь ближе других. Дело в том, что он спит.

– Ну и что?

– Он говорит во сне.

– По-русски?

– Не знаю, но я постоял, послушал. Вроде что-то славянское, восточноевропейское как бы. Мне послышалось слово «водка», но я мог ошибиться.

– Это очень странный повод разбудить меня среди ночи. Водку теперь пьют все и точно так же ее называют.

– Во сне? Вспомни, что ты мне сама на прошлой неделе про теорию вероятности рассказывала.

Нарассказывала на свою голову. Да и не такая уж я и сова. Особенно по выходным.

– Если ничего не выйдет, тебе все равно заплатят за вызов. А коли выяснится, что он по-русски понимает, то ему можно угрожать сдачей властям. Если он из Прибалтики, то не захочет осложнений с иммиграционными службами и ненужных ограничений, ведь они теперь европейцы. Это наш шанс, хоть и вялый. Сделай одолжение, послушай его.

Мы подошли к массивной железной двери с маленьким (мой кулак и то не пролезет) круглым застекленным иллюминатором и узкой щелью для подноса. Джим осторожно отодвинул железную шторку на щели. Обычно он это делает с грохотом на весь коридор, а тут был тише мыши.

– Я принесу тебе кофе?

– Пожалуйста.

– Я помню: черный, два сахара.

– Мне, между прочим, на работу завтра. (Моя основная работа – учитель в старшей школе. Я там биологию и химию преподаю куче английских хулиганов и будущим гениям.)

– У тебя все воскресение впереди – отоспишься. Ну, прости старика. А я тебе за это капучино сделаю.

– Не надо, спасибо. Просто черный кофе. Ваше казенное капучино еще хуже.

Джим на цыпочках ушел, а я заглянула в окошко. На низком и широком выступе бетонной стены, который заменяет нары, лежал толстый синий мат, а на нем, закутавшись в тюремное стеганое одеяло, скорчился человек. Мне были видны огромные ступни в черных носках, большой палец левой руки, натянувшей одеяло на голову, и клок русых нечесаных волос. Человек спал. Он не храпел, но было видно, что разбудить его было бы нелегко. Крепко спящие обычно не говорят во сне. «Поздно», – подумалось мне. Джим принес кофе. Ему надо было работать дальше, и он оставил меня попытать счастья. Я стояла и смотрела на спящего не без зависти, как ни странно это звучит. Дрыхнет себе, а я тут жди. Коридорный свет неприятно слепил меня. Я нахлобучила шляпу-федору на глаза, закуталась в плащ и привалилась к холодной стене.

Я подумала о вчерашнем дне. Пришлось съездить в Илфорд, на восточный край Лондона. Там тоже была магазинная кража, но как все было легко и просто. Потасканная и какая-то пропитая девушка Оксана Кульскауте больше боялась, что ее мужик узнает, что она попалась, нежели ответственности перед законом.

– Он не знает, что вы воруете? – спросили ее.

– Что вы! Да я никогда! Это первый раз! Такой позор! Он меня теперь бросит! Не знаю, что на меня нашло! – и так далее.

Мы эту песенку уже слышали много раз. Поэтому когда мы ненадолго остались одни в комнате для собеседований, лишь она мне начала сетовать, я ее остановила:

– Не надо только мне заливать. Всех вас бес попутал.

Оксана сначала уставилась в пол, а потом горько заплакала. Оказалось, что ее любимый Мариус сам попадаться не хочет, а заставляет ее работать. Она должна натаскать ему фунтов на сто товара в день. Куда он это продает, она не знает, но они почти все пропивают вместе, горюя о ребенке, который умер месяц от роду. Мне стало холодно, но уточнять, отчего умер ребенок, не хотелось. Оксана уже попадалась два раза, несмотря на ловкость рук и изворотливость. Дважды ей удалось соскользнуть с крючка, отделаться сначала предупреждением, а затем – фиксированным штрафом без суда. В этот раз ей грозили обвинение и суд однозначно. Но она знала, что Мариус отлупит ее за промах, а заодно и ее первого сына девяти лет.

Вот тут я насторожилась. По правилам, если в арестантской нарушитель за пределами официального собеседования говорит с переводчиком о вещах инкриминирующих, мы обязаны пропустить это мимо ушей и не доводить до сведения полиции. Даже если он в убийстве признается. Но если речь зашла о детях, то это правило обязывает к отчету. Я участливо повернулась к Оксане:

– Да что вы говорите? Как же так, его-то за что? Он в школу ходит? А в какую?