Глава 8

Если бы Бела жил и работал не в Венгрии, он никогда не оказался бы в подобной ситуации. С самого начала все пошло бы по-другому. А так – блестящая учеба в школе Будапешта практически гарантировала ему поступление в московский университет, куда самим москвичам путь был открыт далеко не всегда. Талантливый биолог, он выделялся среди разнонациональной студенческой братии не только редкой толковостью и усидчивостью, но и твердой убежденностью в том, что по окончании курса вернется на благополучную, политически стабильную дружественную родину. Никаких планов по поводу организации бизнеса в рамках дружбы народов или эмиграции в страны загнивающего капитализма Бела не вынашивал. Домой ездил часто – это было недалеко и не дорого. Ни баулов с фирменными джинсами и футболками, ни видеокассет не привозил. Он любил русские пельмени и чай «Бодрость» с зефиром. Пять студенческих лет он прожил в одной комнате с комсомольским активистом Пашей из Нижневартовска, и ничем не помог ему в осуществлении заветной мечты: найти и сдать родине заграничного шпиона. Бела был скучен до тошноты, ничего не знал и не хотел знать о политике, сексе, разлагающем влиянии поп-культуры. У него были две пары привезенных из дому джинсов и одна завидная джутовая куртка, но на занятия он ходил в брюках и пиджаке. Читал исключительно учебники, так что обвинить его хоть в какой-нибудь пропаганде чуждых идей было невозможно. Даже девушками, замечательными кругло и плоскогрудыми славянками, казашками, коренастыми прибалтийскими молчуньями – он не увлекался. Ни даром, ни на спор, ни за пластинку группы «АВВА», которые у него на родине продавались свободно, а в Москве позволяли неделю обедать в приличном ресторане, он не соглашался остаться с кем-то из них наедине. Он был из тех странных «знаек», которых не любят, но знакомством с которыми обоснованно гордятся и хвастаются. Пять московских лет пролетели быстро. Бела был самым молодым выпускником-иностранцем на курсе, потому что не учился на подготовительном – школьного знания языка было достаточно, чтобы сразу приступить к учебе на русском. В университетской библиотеке и школе общественных профессий, посещать которую мог любой желающий, он усовершенствовал свой и без того неплохой английский. И все это как-то само собой, без эпатажа, выступления на комсомольских и партийных сходках, участия в самодеятельности. Этого Бела Меснер действительно не любил и просто не мог принять: любая публичность, даже обычная человеческая открытость были ему чужды.

«Ореховый мальчик» – это прозвище придумала ему бойкая молодая преподавательница исторического материализма. Она частенько бывала и в общаге у фарцовщиков, и в дорогих валютных барах, куда ее обычно сопровождали собственные студенты. Всех юношей, кроме этого интеллигентного, равнодушного к сладкой жизни венгра, она хоть как-то интересовала.

– Если не как самка, то хотя бы как человек! – возмущалась женщина с преподавательской кафедры общественных наук. – А этот – словно червь в орехе – спрятался в скорлупу и не высовывается.

– Какой же он ореховый червь, милочка, – возразил ей пожилой преподаватель. – Этот Меснер – самый что ни на есть золотой орешек с изумрудным ядрышком. Такого только ученая белка разгрызет, а они, как известно, лишь в сказках водятся, да еще за границей.

«Много чести – зубы об него ломать», – подумала преподавательница, но на очередном семинарском занятии попыталась Белу «завалить». Ничего у нее не вышло – парень знал ее предмет блестяще. Отвечал на вопросы, дословно цитируя конспект. Придраться не к чему, да она и не была злой или мстительной.

За годы учебы в Москве он не завел ни одного друга, а уезжая даже не предложил соседу по комнате обменяться адресами. Тот, собственно, и не ждал от него ничего подобного. Его не самое удачное фото еще полгода висело на доске отличников, вызывая у провинциалов недоумение: почему Бела, если он мужик?

Меснер запомнился всем преподавателям: ровный, стабильный отличник и тишайший жилец буйной общаги.

В Будапеште Белу ждал сюрприз: любимая девушка была беременна. Не надо было быть ни биологом, ни физиологом, чтобы догадаться, что круглый красивый животик Каролине надул не он. Шесть лет она была его единственным и неизменным сексуальным интересом. Когда они были детьми, одноклассниками, она тоже всегда приходила по первому приглашению, играла с его конструктором, слушала его музыку, при нем красила глаза и ногти, листала запрещенные журналы. Их первая близость произошла неожиданно, по крайней мере, для него. Бела, как всегда, сидел над учебниками. Тогда он осваивал основы генетики. Ближе к вечеру отец заглянул в его комнату и виновато попрощался. Сын знал: у него роман с сотрудницей, и ночевать снова придется одному. За последние два года Бела привык к этому – пусть лучше у подруг ночует, чем водит их сюда. И бабушка так говорила, и классная руководительница. Мамы с ними не было никогда – умерла при родах.

Убедившись, что за папашей захлопнулась дверь, он сделал музыку погромче и стукнул в стену. Через минуту Каролина уже сидела на его диванчике, укрывшись легким клетчатым пледом, и листала очередное глянцевое издание из соседнего киоска. Случалось, они так просиживали целые вечера – он за трудной книгой, она за яркими картинками популярных журналов. Наличие-отсутствие в доме отца или бабушки на это никак не влияло – Каролина была полноправным членом семьи с тех пор, как ее мама однажды попросила его папу побыть с девочкой минут десять-пятнадцать, пока она сбегает в магазин. За эти минуты дети очень подружились, им хотелось быть вместе. Их родители-одиночки сначала приняли это за знак свыше, но ошиблись. «Знак» распространялся только на детские отношения, которые взрослых не объединили.

Бела привычно попросил подружку сделать бутерброды и чай, она знакомо поворчала и отправилась на кухню, вернулась с полным блюдом сандвичей. И вдруг, когда она стояла в дверном проеме, он разглядел, что под длинной, свободной футболкой на ней ничего нет. И это очень красиво, и очень интересно.

– Ты почему голая пришла? – спросил он напрямик.

– Из душа только что, да и жарко, разве нет?

– Мне тоже жарко, ну и что! – парень еще не понимал, что с ним происходит.

– Отстань, я тысячу раз так приходила, и никому это не мешало. Пойду оденусь, а ты кассету пока перемотай.

Она ушла и через пару минут возвратилась. Теперь под футболкой были белые трусики с яркой маленькой картинкой.

– Без них мне больше нравилось, – честно признался он.

Книга уже не читалась, а музыка не слушалась – ее заглушал непривычный шум в ушах. Как будущий биолог, он тысячу раз видел статьи о характерных реакциях мужского организма на повышение уровня тестостерона: и выброс адреналина, и сосудистая реакция, и изменение сердечного ритма… Пока Бела мысленно оценивал свое состояние, Каролина приподняла футболку и сняла трусики. Переспрашивать, правильно ли он ее понял, не пришлось – майка тоже упала на пол. Уже через мгновение его джинсы тоже были на полу. Рубашку он снять не успел….Кажется, ей понравилось.

Ни обсуждать, ни оценивать вслух случившееся они не стали. Просто теперь, когда она приходила, все случалось словно само собой. Единственное, о чем будущий ученый счел нужным поговорить, – это опасные и безопасные дни. Заводить малыша он пока не планировал.

За все шесть лет Каролина ни разу не отказала, не придумала отговорки или болезни. Она всегда порывисто и смело ложилась на его диван, всегда честно называла даты критических дней, тяжело и шумно дышала вначале и закусывала нижнюю губу в конце. Он редко звонил из Москвы, но когда приезжал – все свободное время посвящал ей. Разговаривали по душам они по-прежнему мало. Бела считал, что высшая форма любви, доверия – когда и без слов все ясно.

Увидев выпирающее пузико, свеже дипломированный биолог прикинул срок – около двадцати недель. Выходит, когда он был дома в последний раз, Каролина уже была в положении. Он тихо сел на разбитый диванчик, обхватил голову руками и просидел, не двигаясь, почти сутки. Как в бреду или тумане видел и слышал ее передвижение по квартире, разговоры с отцом, попытки прикоснуться к плечу, принесенные и убранные тарелки с едой, чашки с питьем. Казалось странным, что отец деятельно во всем этом участвует, суетится, распаковывает его сумку и целует красную коленкоровую книжечку – диплом с отличием об окончании МГУ.

Только к ночи Бела осознал, что Каролина теперь живет у них, беременна от его отца и абсолютно счастлива. Жить со старшим Меснером она начала на год позже, чем с младшим, когда Бела уехал в Москву. Папа почему-то к сыну не ревновал, а она жалела и любила обоих.

Уже назавтра несостоявшийся жених снял отдельную квартиру, а через неделю поступил на работу в Будапештский университет на отделение медицинских наук. Его охотно приняли и предложили место в аспирантуре. Летом университет пустовал, можно было спокойно осваиваться: изучить расположение длинных коридоров, меню буфетов, фонды библиотеки. Жить совсем один Бела не привык, но приходилось учиться и этому.

Другим серьезным испытанием стало вступление в партию. Кафедрой заведовал профессор Габор Солти, блестящий ученый-физиолог, почему-то вдруг решивший, что истинного блеска мужчина может достичь, только сделав политическую карьеру. Со временем Бела разобрался, что эту мысль профессору внушала кривоногая, глазастая лаборантка, бездарная и тщеславная одновременно. Габор стал одним из основателей оппозиционного движения «Венгерский демократический форум». Он даже пробился в президиум на историческом первом его соборе в Лакителеке под Будапештом. Первые полгода работы на кафедре сопровождались пламенными и, что удивительно, абсолютно искренними беседами заведующего с сотрудниками и аспирантами о христианско-гуманистических, национально прогрессивных и либеральных идеях. Бела внимал начальнику с почтением. И когда тот предложил вступить в ряды демократов, отказаться не посмел. Членские взносы он платил исправно и даже один раз пришел на собрание. Политика Белу Меснера по-прежнему не интересовала, но, если от нее зависела карьера, он готов был числиться в партийных рядах.

Еще одним событием стало рождение ребенка Шандора Меснера и Каролины. Так Бела превратился в старшего брата малютки Иштвана. О том, что малышу пора родиться, Бела догадывался, но точных известий не имел – со дня своего побега ни разу не звонил домой, и его никто не искал. Даже не сообщили о неожиданной, нелепой смерти бабушки от закупорки легочной артерии. Об этом он узнал от ее соседки, которую встретил на улице случайно. Эта же болтливая фрау Хелена сказала, что у Шандора прибавление в семействе.

Новость разбередила незажившую рану. Бела часто представлял отца, занимающегося любовью. Не с забытой мамой или незнакомой любовницей, нет! С Каролиной – маленькой, глупой, трепетной. Меснер-младший не мучил себя вечным «почему»? Почему она так поступила, выбрала старшего – заурядного, небогатого, неперспективного Меснера? Ответ был один – судьба. Никто не виноват, ни с кого не спросишь.

А потом Бела встретил их в клинике, куда заехал договориться с потенциальным соавтором о совместной публикации в «Университетском вестнике». Нахохлившиеся, поблекшие, почему-то очень похожие между собой, Шандор и Каролина сидели в очереди в кабинет к специалисту по генетике. Молодая мама держала на коленях сверток, очень большой, шевелящийся, покряхтывающий. Бела замер за колонной – он хорошо знал этот кабинет, а еще то, что завернутых в одеяло детей можно увидеть в Москве на вокзале, в руках немытых беженок из таджикских степей, но не в ведущем медицинском учреждении Будапешта. Сверток забеспокоился сильнее, из него то и дело высовывались странные, недетские когтистые лапки.

– Пить, мама, пить! – скрипел сверток. Каролина кивнула Шандору. Папаша выудил из накладного кармана сумки детский поильник и подал ребенку. Каролина отогнула угол клетчатого одеяла. Младший брат Иштван оказался чудовищем. Стало понятно, почему родители прячут его, кутая в шерстяной кокон.

В университете Бела слышал об этом заболевании на факультативе по генетике. Преподаватель упомянул о нем вскользь, потому что материала о прогерии – так называлась эта болезнь, имелось очень и очень мало. Бела потом нашел в вестнике американского университета имени Джона Хопкинса маленький отчет, подтвержденный данными нескольких других лабораторий. Там говорилось, что препараты группы ингибиторов фарнезил трансферазы (FTI) способны предотвратить развитие процессов старения в культурах клеток, аналогичных клеткам больных прогерией, или, по-другому, синдромом Хатчинсона – Гилфорда. Их ядра, в отличие от нормальных ядер округлой формы, состоят из многочисленных долей и иногда даже имеют вид виноградных гроздьев.

В американских лабораторных условиях применение FTI, уже проходящего клинические испытания на онкологических пациентах, возвращало ядрам стареющих клеток нормальную форму. При этом препарат блокировал синтез дефектного белка, вызывающего синдром фатального старения, на ранних этапах его формирования. Но из отчета не было ясно, достаточно ли возвращения ядрам их нормального внешнего вида для предотвращения или хотя бы замедления развития заболевания.

Бела с трудом проглотил комок ужаса. Сострадание и чисто профессиональное любопытство заставили его подойти к отвергнутым родственникам. Каролина побледнела, попыталась прикрыть сына углом пледа, Шандор вскочил, рванулся вперед. Потом замер, безвольно опустил руки и заплакал. Старший сын медленно приблизился к нему, положил руку на плечо. Потом подсел к Каролине и улыбнулся Иштвану.

– Ну, привет, как дела? – он взял малыша за сухую старческую ручонку, пощекотал ему живот.

Иштван радостно залепетал, заулыбался. Это была нормальная, адекватная реакция полуторагодовалого мальчика на искренние заигрывания взрослого. Но огромная, светящаяся прожилками сосудов лысая голова, загнутый книзу клювик носа, крошечный, с двумя подгнившими зубиками рот вызывали содрогание. Кожица на лице складывалась в пучки морщин, искривленные пальчики цеплялись за трикотажный гольф, оставляя крошечные затяжки.

– Ну, иди ко мне, братик, садись на колени! – Бела подхватил малыша, резко выдернув его из огромной шерстяной пеленки. Тот не испугался, не заплакал, словно знал старшего брата со дня рождения. Тонкие, стариковские ножки отделял от крошечной острой попки «дежурный» памперс, который казался огромным по сравнению со страшной, недетской худобой.

Каролина смотрела на обоих с тоской и усталостью, она исхудала так, что ее кожа светилась, почти как у сынишки, хотя выглядела она гораздо моложе его.

– Давно началось? – поинтересовался Бела у отца.

– Врачи говорят, слишком рано, ему и семи месяцев не было, когда стало понятно, что происходит что-то совсем неправильное. А уже к году сомнений не было – прогерия. Вероятность – один случай на несколько миллионов рождений, генная мутация. И этот единственный случай – в нашей семье, с нашим ребенком. Мы и не знали раньше, что такое бывает, не слышали никогда.

Маленький, сухокожий глазастый гномик весело стучал поильником по колену Белы, примерял ему на голову свою полосатую трикотажную шапочку, шлепал ладошками по впалым сморщенным щечкам. Пожилая медсестра издали заулыбалась, но, поравнявшись с семейством, в страхе перекрестилась. Ожидающая напротив пара с вялой, слюнявой девочкой в ходунках с интересом наблюдала за Меснерами. Казалось, они сравнивают детей, наказанных природой, и считают, что им повезло больше.

Иштван прожил всего до девяти лет. Умственно он был абсолютно нормальным ребенком, но с полным букетом старческих недугов. Последние полгода жизни малыш уже не ходил – бессильно догорал на госпитальной койке. Время, такое отлаженное, прогнозируемое, сбивалось в этом иссохшем тельце со своего естественного ритма и заставляло органы и системы стареть так стремительно, что постичь это было невозможно. Иштван десятки раз в год сдавал кровь, мочу, стволовые клетки. Его горькая судьба служила материалом для изучения генных мутаций геронтологам всего мира. Таких, как он, страдальцев насчитывалось не более полутора сотен по всей планете, в своей стране он был единственным.

С первой минуты запоздалого знакомства братья полюбили друг друга той великой родственной любовью, которую называют голосом крови. Беспокойный, вечно кашляющий, задыхающийся Иштван научился звонить Беле на работу, и трижды в день интересовался, как дела. Бела оставил съемное жилье и вернулся домой. И, само собой, все научные интересы старшего брата теперь касались генных мутаций, в том числе, связанных со старением как результатом накопления всевозможных ошибок в деятельности клеток. Сбои в работе биологических часов, попытки уравнять ход времени для всех живущих ради спасения одного, любимого, скоро и безвозвратно уходящего из жизни, делали Белу Меснера одержимым в работе.