Глава первая
в которой звучат упреки

– Нельзя же так, – Азов укоризненно посмотрел на меня. – Если появилось ощущение, что где-то что-то не так – надо реагировать.

– Я с этим ощущением последние лет пятнадцать живу, – вяло защищался я, щелкая зажигалкой. – Это для меня привычное и родное чувство. У меня всегда где-то что-то не так. Вот, например – зажигалка не работает. Чиркать – чиркает, искру сыплет, а огня нету.

– Не передергивай, – мне погрозили пальцем, мне дали понять, что я не прав, и поднесли огня. – Я про самочувствие. А если бы «скорая» не успела? А если бы дежурный врач был пьян?

– Так он и был пьян, – сообщил Азову я, с наслаждением затягиваясь сигаретой. – Мне Шелестова рассказывала. При этом даже в таком состоянии он все сделал так, как надо. Нет, какие у нас на Руси люди талантливые есть! Если ей верить, то этот эскулап все мои кишки в таз вывалил, перед тем оттуда что-то выплеснув, вроде как сгущенку с вареньем. Он до того, как меня привезли, в это дело батон нарезной макал и его, стало быть, кушал. Ужинал, стало быть. Так вот – промыл он требуху мою, обратно в живот мне её засунул и цыганской иглой все это дело зашил.

– Врет, – заверил меня Азов. – Кого ты слушаешь? Нет, в дремучие времена так и поступали, но сейчас, при нынешнем состоянии медицины даже в провинции… Врет. Но ты всё равно ей спасибо скажи. Пока все орали, махали руками и хлопали глазами, она хоть что-то делала. Если быть более точным – охрану позвала, а те уже тебя подхватили и сюда привезли.

Ну, в принципе, да – так все и было, правда, сам я этого не помнил совершенно. После третьего приступа боли меня так скрутило, что я сознание потерял, потому все происходящее знал только из устных рассказов очевидцев.

Наиболее толковым оказался рассказ Жилина, он был лишен эмоциональных воплей Вики: «А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Я думала, что уже все! А-а-а-а-а-а-а!», флегматичности Петровича: «Надо же, ты все-таки не помер» и парадоксальности Шелестовой: «На руках своих, вот этих вот, пять километров вас тащила по шоссе, пока попутную полуторку не поймала. Каблуки – сломала, два ногтя – сломала. Неужели мне за все это не полагается три оплачиваемых выходных дня?».

Так вот – судя по тому, что мне рассказал Сергей, все было не так уж и жутко, хотя и наводило на те мысли, которые он сразу же высказал вслух.

Я повалился на снег, сипя и выкатывая глаза, причем еще и с пеной на губах. Он, понятное дело, подумал, что это яд. Нет, не посмотри он накануне полсезона сериала про Борджиа, может, оно бы и обошлось. Но тут одно наложилось на другое, и Жилин заорал:

– Яд! Это яд! «Скорую»! И воды, ему надо воды!

Собственно, это было последним, что я помнил, после этого мне совсем заплохело и мое сознание милосердно отключилось. Азов был прав – не обратил я внимания на признаки того, что все неладно, а точнее на то, что у меня живот с завидной периодичностью и увеличивающейся интенсивностью побаливал в последние дни.

А события развивались дальше.

Увидев, что меня выгнуло дугой, а после я и вовсе затих, Вика впала в панику, совмещенную с истерикой. Она начала бить меня по лицу и орать что-то вроде:

– Не имеешь права! Как ты можешь так со мной поступать!

Остальные члены редакции тоже были в шоке, но никто ничего не делал. И совсем уж оторопели подруги Шелестовой, ранее упомянутые ей Лера Волкова и Наташка, дамы симпатичные, раскованные и незамужние. Они ждали веселья, танцев и флирта разной степени тяжести, а вместо этого получили человека, который валяется на снегу и вроде как помирает.

Кстати – вот чьи голоса я слышал перед тем, как отключиться. Я, помню, еще удивился – кто это?

Вот и вышло, что реально среагировали только двое – Серега, который пару раз мощно мне пробил в грудную клетку, чтобы завести сердце, которое и без него не думало останавливаться, и Шелестова, которая своевременно побежала за охраной.

Охранники тоже не поняли в чем дело, подумали, как и Жилин, что это яд, подхватили меня на руки и отвезли в ближайшую больницу, где дежурный хирург, осмотрев меня, сказал им:

– Какой в п…у яд? Перитонит у него. Сдается мне, из-за перфорации аппендикса или дивертикула, но это вскрытие покажет. А ну, валите все в коридор. Лена, операционную готовь. Может, повезет ему еще, может, не потеряно время.

Время оказалось не потеряно, и я выжил, при этом даже не натерпевшись страха, поскольку из обморока я плавно перешел в анестетический сон, и в результате осознал себя в этом мире только к вечеру следующего дня.

Нет, был еще всплеск сознания, в котором кто-то спрашивал меня: «Слышишь? Слышишь? Сколько пальцев?», и я ему даже что-то отвечал, но уверенности в том, что это случилось на самом деле, у меня не было.

Пробуждение оказалось очень неприятным. Болело все, а особенно низ живота, глаза смотрели в белый потолок, хотелось пить, кружилась голова, да еще и рядом кто-то то ли храпел, то ли хрипел, причем, судя по всему, не во сне, а покидая этот мир.

И рядом никого, кто бы объяснил – что вообще происходит?

– Люди, – просипел я. – Человеки. Есть тут кто?

– Есть, – подтвердил грудной женский голос, и в поле моего зрения показалось лицо немолодой, но очень миловидной женщины, одетой в белый халат. – Очнулся?

– Видимо, – с сомнением ответил я. – Пить хочу. А где я?

– В больнице, – сообщила мне женщина. – В реанимации. Пить сейчас дам, только немного, а то тебя стошнить может.

– Стошнить меня и без воды может, – заверил ее я. – Очень меня штормит.

– Лучше не надо, – попросила меня женщина.

– Как пойдет, – не стал ее обнадеживать я, и с наслаждением глотнул теплой воды из носика чайничка-поилки, который она уже поднесла к моему рту.

Напившись, я облегченно вздохнул – одной проблемой стало меньше.

– А это кто там так жутко хрипит? – решил для начала узнать я.

– Иванко отходит, – без особого сожаления сказала женщина. – Бомж местный, можно сказать – достопримечательность. Надоел всем – сил нет, прости господи, ведь в каждой бочке затычка. И ведь что примечательно – и на этот раз выкарабкается, у него ведь как у кошки, девять жизней. Какую дрянь только не лакает – и все ему ничего. В худшем случае сюда попадает, пару дней несет всякий бред, а после снова на волю, политуру пить. Но в этот раз переборщил, – стеклоомыватель – это не шутки.

– Ыга, – сообщил Иванко, видимо, услышав свое имя. – Ыга! Бу-бу!

– Вот и весь его словарный запас, – констатировала женщина. – Раньше-то он поговорливей был, много всякой чуши нес, но в последнее время он совсем отупел. Да угомонись ты, халамидник!

Бомж Иванко хрюкнул, шумно, с присвистом, испортил воздух и снова то ли захрипел, то ли захрапел.

– Эва как. – Я загрустил, предвидя веселую ночь в соседстве с бомжом Иванко, несущим всякий бред. – А никак нельзя сделать так, чтобы или его куда-то увезли, или меня? Я человек широких взглядов, но бомж – это перебор. У него, наверное, и вши есть.

– А куда? – развела руками женщина. – Врач сказал – в реанимацию, значит – в реанимацию. Терпи. Я же терплю.

И мне пришлось всю ночь терпеть бомжа Иванко, который и в самом деле то нес какой-то бессвязный бред, то начинал петь песни, то шумно и затейливо пускал злого духа. И, скажу честно, когда он к рассвету наконец затих, я даже испытал чувство радости – так он меня достал. Это не по-христиански, но, с другой стороны – помести в такие условия служителя церкви, и кто знает, что у него со смирением будет. К тому же еще неизвестно – помер неугомонный бомжара или нет? Впрочем – наплевать мне на него, главное – тишина настала. А к его вони я вроде как уже и принюхался.

Утро вышло повеселее, чем ночь. Для начала появился главврач больницы, который был со мной очень любезен, Попутно он возмутился тем, что Иванко, таки оказавшийся живым, до сих пор тут, а не отправлен пинком за порог больницы, и под конец велел перевести меня в отдельную палату, где я с чувством глубокой радости узрел Азова, держащего в руках авоську с апельсинами.

– Раритет, – сообщил он мне, показывая плетеное изделие советской промышленности. – Давно валялась дома, все не знал, куда девать. И вот – пригодилась.

– Ему пока нельзя апельсины, – предупредил его главврач. – И твердую пищу в целом. Только каши, бульоны… и соки. Да и то – не все.

– Это понятно, – понятливо покивал Азов. – Спасибо, доктор. Когда мы его сможем отсюда забрать в Москву?

– Через неделю, – поспешно ответил доктор. – Или даже того позже. Это же перитонит, это же не шутки! А если швы разойдутся? А если нагноение?

Я икнул – мне такие перспективы были не по душе. Не надо мне нагноения.

– Не пугайте молодого человека, – попросил главврача Азов. – Я вас понял, мы подумаем. В любом случае, ваше учреждение окажется не в накладе.

– Муниципальная медицина бесплатна, – сообщил главврач, снял с носа очки в золоченой оправе и протер их. – Хотя бюджет на здравоохранение у нас невелик, увы.

– Увы, – поддержал его Азов. – Я потом к вам зайду, мы обсудим и этот вопрос, и кое-какие другие.

– Жду. – Главврач понятливо кивнул, строго глянул на меня и приказал:

– По возможности не вставать и даже не вертеться, понятно?

– А в уборную? – озадачился я. – Мне надо.

Ночью в меня влили пару пузырьков глюкозы внутривенно, и сейчас живительная жидкость настойчиво просилась на волю. Глюкоза – не пиво, она действует более агрессивно.

– Утка, – порадовал меня врач. – Чем плохо?

– Всем плохо, – прокряхтел я, ворочаясь и силясь встать. – Я в утку не буду. Я стесняюсь. Уж лучше у унитаза сдохну.

– Мужик, – с гордостью сказал Азов, помогая мне встать и останавливая доктора. – Имеет право. Я сам такой же. Тем более что туалет – вон он.

Это да. Платная палата была со своим отхожим местом – в этом мне повезло. До общего я мог и не доковылять, слабость была просто невозможная. Пока лежишь – вроде ничего, а как встанешь – так беда. И больно, опять же.

Главврач только головой покачал, да и пошел к себе – ждать Азова, готовить тезисы о жадности районных властей и тяготах бюджетной жизни. И правильно – шанс, он выпадает только раз, надо им пользоваться. Были бы деньги – я бы и от себя подкинул, как-никак эти люди в белых халатах мне жизнь спасли. Но у меня сейчас из имущества только исподнее да авоська с апельсинами.

Азов, сопроводив меня, счастливого и облегченного после туалета, до койки, ушел к главврачу, пообещав скоро вернуться, чтобы поговорить детально. И как только он скрылся за дверью, в нее ввалились мои соратники, в полном составе, да еще и с благообразной старушкой, которая махала руками и кричала:

– Да куда вы все! Нельзя же всей толпой-то!

– Нам можно, мамаша, – отбивался от нее Стройников. – Можно нам. Мы родные и близкие поко… Выздоравливающего!

– Ну вот, – с гордостью показала на меня Шелестова пальцем. – А вы все – помрет, помрет. Заметьте, шеф, я одна не причитала и не скидывалась на венок.

– Подойдите ко мне, дети мои, – слабым голосом сообщил им я, выпростав одну руку из-под одеяла и изобразив на лице что-то вроде «Он уже не с нами». – Темно в глазах… Все здесь? А где мой верный друг, где Петрович, где это светило современной графики?

– Вон, у окна апельсин чистит, сейчас жрать его будет, – пискнула Таша. – Проглот строгановский. Дай мне дольку!

Петрович имел глупость сообщить коллегам, что некогда проучился пару лет в Строгановском училище, с тех пор прохода они ему не давали. «Петров-Водкин» и «Сидоров-Селедкин» были еще не самые ходовые шутки. Петровичу, впрочем, от этого было не жарко и не холодно.

– Послушай, Петро… – я уже в голове сложил текст и образ, в котором хотел выступить, перестраиваться было трудно – остатки наркоза еще туманили мозги. – Эммм… Послушай… Да прекратите вы шнырять по палате, имейте уважение к умирающему!

– Дурак, – меня слегка ударила по щеке ладошка Вики, которая уже пристроилась на краю кровати. – Слово – материально. Я и так чуть с ума не сошла от страха.

– Это да, – подтвердила Шелестова без тени иронии. – Вообще не спала, металась по дому, как шаровая молния. Коньяку выпила полбутылки без закуски – и ни в одном глазу.

Это меня тронуло. Я уже заметил красные от недосыпа глаза Вики и морщинки на лбу, которые появлялись у нее в минуты тяжких раздумий и переживаний.

– Нормальная палата, – заметил Самошников, обревизировав помещение. – Сортир отдельный, смотри-ка. Я вот три года назад ногу сломал – так нас в палате восемь тел лежало. Дело по зиме было, так утром в ней топор можно было вешать – такой был духан.

– А кормят как? – деловито спросила Соловьева. – Может, чего приготовить надо? Я привезу, не вопрос.

– Прогиб засчитан. – Елена пощелкала пальцами у носа Мариэтты. – Эй, тут есть кому харчи возить.

– На себя намекаешь? – окрысилась та немедленно.

– Кстати – как вариант. – Шелестова пожала плечами. – Мне сюда езды – двадцать минут. Но вообще я о Виктории Евгеньевне говорила. Если ты не забыла, то она нашему шефу не чужой человек.

– Если невтерпеж кого-то покормить – корми меня, – предложил Стройников. – Почему нет? Я как с подругой расстался, так на быстрорастворимую лапшу сел и на пиццы. Вкусно, но для желудка вредно. А готовить мне лень. Слу-у-ушай, а ты борщ варить умеешь?

Вот такой у нас коллектив. Только, непонятно отчего, в горле вдруг комок появился. Ну да, шутки шутят и все такое – только вот они давно должны были в Москву уехать, а вместо этого тут ошиваются. И глаза вон, у всех серьезные.

– Лен, прости, что я тебе праздник испортил, – сказал я Шелестовой. – Я не нарочно.

– Да бросьте, шеф. – Елена оперлась руками о подоконник. – К тому же я предпочитаю другую формулировку. Вы его не испортили, вы сделали его незабываемым. Сколько бы их еще не было, этот мне из памяти точно не стереть.

– Мне тоже, – поддержала ее Соловьева. – Вы как упали, как вас скрючило! Жуть!

Вот тут я и услышал историю о том, как я на снегу корчился, и что дальше было. Я по одному останавливал рассказчиков, пока не добрался до версии Жилина, которая все окончательно расставила по местам. И до того момента, как меня повезли в больницу, и после.

– Нас в дом так и не пустили, – сказал он деловито. – Ваша охрана. Они сказали, что до прибытия Азова все должны оставаться на своих местах, где были, ничего не трогать и никому не звонить.

– Лерка Волкова обиделась жутко, – заметила Шелестова. – Она не рассчитывала два часа на морозе в «лабутенах» торчать. Даже из всех своих социальных сетей меня после этого поудаляла. Ее можно понять – хотела пообщаться с модными журналистами, а вместо этого сначала мерзнуть пришлось, а потом и вовсе ужас начался. Зато я уговорила охранцов дать нам поесть шашлыков, так что праздник не совсем пропал. Все равно они уже готовы были.

– Отличные были шашлыки. – Петрович даже глаза прикрыл, вспоминая. – Жаль, что тебя заколдырило не после этого, а до, тебе бы понравилось.

– Все вино виновато, – пискнула Таша. – На голодный желудок, да со специями. Вот обострение и произошло.

– Потом приехал Азов, – не обращая на неё внимания, сказала Вика, беря мою руку в свою. – Завел всех в дом и давай по одному опрашивать. Я-то думала он к тебе поедет сразу, хотела ему на хвост упасть, – но не тут-то было. Драконил всех по очереди, по одному в комнату водил. Меня, правда, не стал терзать, наоборот – к тебе отправил с ребятами. Причем мне до сих пор непонятно – зачем он это делал, если в тот момент уже было известно, что это не яд, а перитонит?

– Раз делал – значит так надо, – веско произнес Жилин. – Он начальство, ему виднее.

– Харитон Юрьевич, когда вас выпишут-то? – подала голос Ксюша.

– Не знаю, – вздохнул я. – Надеюсь – скоро.

– Это если рецидивов не будет, – со знанием дела произнес Самошников. – Тьфу-тьфу-тьфу.

– Какие рецидивы? – взбеленилась Вика. – У него что, ангина, что ли, была? Не язык у тебя, а помело. Шиш тебе, а не премия в этом месяце!

– Чего я сказал-то такого? – испугался Димка. – Чего?

– Ладно, – решил я прекратить шум и гам. – Тихо, я сказал! Стало быть, так. Я тут еще полежу, видимо, несколько дней, но это не повод пинать балду. Новый выпуск «Вестника» должен выйти в свет как положено, поэтому собирайтесь и валите в Москву. Вик, напишешь заметку от главреда, ну, и дальше по ситуации. Шелестова, на тебе новости и все прочее. Вику не дергай лишний раз.

– Не поняла? – Вика встрепенулась. – Вообще-то я тут собираюсь остаться.

– На предмет? – даже опешил я. – А кто будет работу редакции координировать?

– Ленка, – показала Вика на крайне удивленную этими словами Шелестову. – У нее получится.

– А чем я хуже? – обиделся Стройников. – Я тоже могу.

– Что? – одновременно повернулись к нему Шелестова и Вика. – Что ты можешь?

– Не могу, – немедленно перестроился Геннадий. – Ничего не могу.

– Всем – тихо, – скомандовал я. – Вика, мне тут лежать всего три дня, я не смертельно больной, так что валите в столицу нашей Родины. Хоть высплюсь в тишине. Лен, тогда Вике во всем помогай, хорошо?

Вика хотя и проявила чудеса дипломатии, но последнюю фразу не одобрила. Внешне это было незаметно, но я-то ее знаю.

– Будет сделано, – козырнула Шелестова. – А что до материалов – давайте я вам на почту все скину. У меня внизу, в машине, нетбук лежит, я пулей метнусь, принесу. Только, чур фотки из папки «Хо-хо» не смотреть, ладно?

– А сеть? – усмехнулся я. – Это не Москва, тут «вайфая» нет. Да и врач вряд ли одобрит. Не суть, на самом деле, я так думаю, что через пару дней меня в столицу оттранспортируют, тогда продолжим этот разговор. Но нетбук ты неси. Как там папка называется?

– Добить тебя, что ли? – задумчиво произнесла Вика. – Труда немного, и в суде потом оправдают – мол, аффект, общая слабость покойного…

– Эй-эй, – мне ее слова не понравились. – Не забывай о расходах на транспортировку тела, а они будут немалые.

– Короче, Шелестова, никакого нетбука, – отчеканила Вика. – Пусть лежит и скучает.

– И думает о вас, – подхалимским тоном поддержала ее Шелестова и сделала некое змееподобное движение за Викиной спиной.

– Как вариант, – благосклонно согласилась Вика. – А то ишь ты, оживился. Сначала нетбук, потом… Как ты там говорил, Стройников? Рецидив? Вот я на тебя рыкнула – а зря, может, ты и прав.

– Один дурак сказал – и понеслась, – пробормотал я. – Вот вернусь домой на следующей неделе…