– Я читал, что вас убили пять раз в пяти разных местах.

– И каждый раз это была сущая правда.

Из фильма «Касабланка»

Часть первая

Крупный план
Эль-Джадира
Октябрь 1942 года

– Женщина для тебя – дырка между ebljami, – с вызовом бросила &, надевая мою шляпу. – Хуже ты относишься только… только к мужчинам. Вот!..

Мельком взглянув в зеркало, сдвинула шляпу на левое ухо и, явно оставшись довольной, бухнулась в кресло.

Я шевельнул губами, мысленно повторяя сказанное.

Кивнул.

– Для четырнадцатилетней – неплохо. По крайней мере, свежо.

– Пятнадцатилетней, – &, наморщив нос, резким движением поправила выбившуюся из-под шляпы черную прядь. – Три дня назад у меня, между прочим, был день рождения. Я подарка ждала!..

Не глядя пошарила по столу, нащупала папиросную пачку.

– Авто ты, дядя Рич, мне все равно не подаришь, слабо тебе, но какую-нибудь мелочь…

Папироса была уже во рту, но до зажигалки & еще не добралась. Своей пока не обзавелась, а до моей старенькой IMCO надо тянуться через весь стол.

– А ты цветочки прислал, словно на похороны.

Я снова кивнул, соглашаясь, поглядел на костлявое недоразумение в кресле и в очередной раз пообещал, что больше никогда не приглашу несовершеннолетнюю язву в дом. Как бы ни напрашивалась, как бы ни скулила. «Попьем чаю, попьем чаю!» Хорошо еще, вовремя спрятал коньяк. Как чувствовал!

– Нечего сказать? – &, довольно улыбнувшись, покосилась на зажигалку. – Дядя Рич, а если я закурю?

– Сама знаешь, что будет.

Присев к столу, я достал новую пачку. & утащила «Галуаз», которые я держал для гостей, а в кармане пиджака ждала своего часа испанская «Фортуна». Вовремя спохватившись, отложил подальше – курить при детях я себе не позволял.

– А вот не знаю!

&, внезапно скривившись, сдернула с головы ни в чем не повинный головной убор, провела худой ладошкой по волосам.

– Не знаю, дядя Рич! Такой, какой ты есть… Ты давно должен был сдать меня немцам, еще во Франции. Не потому, что я еврейка… То есть, не только потому. Зачем тебе лишние глаза? Только не говори, что вы с папой дружили. Папа был тебе нужен, а я даже в говорящие попугаи не гожусь.

– Репертуар несколько подгулял, – я открыл пачку, повертел в пальцах, вновь отложил. – Все решаемо. Сейчас я выйду из дому и кликну первый же полицейский патруль. А всем знакомым скажу, что ты без спросу выбежала из пансиона за мороженым… Я буду очень убедителен.

Папироса, выпав изо рта, беззвучно упала на пол, но & даже не заметила.

– Да, дядя Рич, ты бываешь очень убедителен…

Резко встала, отвернулась.

– Что делаешь – делай быстрее. Так, кажется, говорил ваш Иисус? Когда здесь высадятся англичане, у меня тоже появится возможность сдать тебя первому же патрулю. И я тоже буду очень убедительной!

– Это вариант…

Я снял полотенце с заварочного чайника, расставил чашки по скатерти, достал сахарницу.

– Только тебе надо заранее все продумать, чтобы потом не сбиться… Садись, чай на столе!

& негромко фыркнула, но все же соизволила обернуться и проследовать к ближайшему стулу.

– Эти твои русские привычки, дядя! Еще бы самовар поставил – на десять ведер, чтобы сапогом раздувать… Я уже все продумала, могу даже написать книжку. Значит так…

На миг замолчала, наморщила лоб:

– Когда папу убили, ты забрал его машину, схватил меня и увез в ближайшую гостиницу…

– Мимо, – отхлебнув чаю, рассудил я. – Какая гостиница? Боши бомбили шоссе и все городишки на пути, даже отдельными домами не брезговали. Вместе с беженцами отходила армия, всё перемешалось… Я ведь советовал твоему отцу ехать на запад, а не на юг!

& размешала ложечкой сахар, кивнула.

– Да, все было иначе. Ты свернул в сторону от шоссе, чтобы нас не разбомбили, и поехал проселками на запад. В каком-то маленьком городе мы остановились, чтобы найти бензин. Ты снял комнату, очень дорого, весь дом забили беженцы. В ту ночь ты меня изнасиловал…

Она прикрыла глаза, неторопливо поднесла чашку ко рту, легко подула.

– Да! Так оно и случилось. Мне было страшно, очень страшно, а ты был очень тяжелый, от тебя пахло табаком, я старалась не плакать…

Открыла глаза, усмехнулась.

– Надо будет какой-нибудь роман полистать. Как, ты говорил, того писателя-извращенца зовут? Мсье Nabokoff? Жаль, что он напишет про свою дуру Лолиту только через пятнадцать лет. Я ничего не перепутала?

– В 1955-м. Ты права, описания у него удачные, есть чему поучиться. Но можно поступить проще. Когда попадешь в Штаты, найми безработного журналиста, из тех, что побойчее, и никакой Набоков не понадобится. После войны книги про страдания изнасилованных еврейских девочек будут в цене.

& задумалась, затем резко мотнула головой:

– Не хочу! Все будут тыкать мне в спину пальцами, а для моих родственничков я стану чем-то средним между библейской грешницей и уличной проституткой. Я лучше другое напишу! Ты не дал мне погибнуть, отвез сюда, и я стала помогать Сопротивлению. Ты был самым большим героем, а при тебе я – маленькая еврейская героиня. Мы с тобой спасали людей и переправляли оружие подполью. Или не оружие, что-нибудь другое, не важно, выдумаю потом… Только, дядя Рич, ты моих американских родственников не знаешь. Они все равно меня будут поедом есть.

Отставила в сторону недопитую чашку, поглядела жалобно.

– А может, не будешь меня в Штаты отправлять, дядя Рич? Я ведь скоро вырасту!

Отвечать я не стал. Прошел к комоду, выдвинул верхний ящик.

– Родственников пошлешь подальше. Кстати, насчет подарка. Купишь себе сама, только не спеши тратить все сразу.

& недоверчиво повела носом.

– И сколько ты мне дашь, дядя? Как всегда, десятку?

Чековая книжка с негромким стуком упала на стол.

– На этот раз чуть побольше. Тут сто.

– Сто франков? – теперь в ее голосе звенела радость, искренняя, детская. Целых сто франков! Конфеты, пирожные, контрабандная «Кока-кола», флакончик приличных духов. Новая кукла…

– Долларов, – вздохнул я. – Сто тысяч американских долларов. Книжка на твое имя, но лучше тебе подождать до совершеннолетия и сразу завести себе толкового юриста. Родственникам пока ничего не говори. Будешь сочинять свою сказку – не называй настоящих имен, ни живых, ни мертвых. А лучше ни о чем не пиши.

& притронулась пальцем к чековой книжке, отдернула руку. Оскалилась – зло, по-взрослому.

– Значит, я стою сто тысяч, дядя Рич?

Выговорила глухо, неуверенно, словно воздухом подавилась. Я покачал головой.

– Ты пока ничего не стоишь, ты – даже не дырка между ebljami. Допивай чай, а я пока выйду перекурю.

Надел шляпу, привычно сдвинул ее на левое ухо, закусил зубами папиросный мундштук.

Шагнул к порогу.

– Ты – сволочь, дядя Рич! – ударило в спину. – Ты – мерзавец, подлец… Убийца! Не нужны мне твои сраные деньги!..

Я прикрыл дверь.

– Все равно я тебя люблю! – донеслось из несусветной дали, с края света. – Рич, я тебя люблю!.. Люблю!