Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р 15-516-0768

Беседы вела Юлия Посашко

Беседа первая
О вере и невериИ

Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать. Но кто любит Бога, тому дано знание от Него.

1 Кор. 8:2–3

Когда благодать касается души человека, то вера становится реальностью, приобретает силу достоверности, не оставляющей места колебаниям и сомнениям.

Архимандрит Рафаил (Карелин). Дыхание жизни

Человек – существо мыслящее. С этим согласятся ученые всех направлений и убеждений. Человеку дан разум. Мы анализируем, рассуждаем, убеждаемся в одном и разубеждаемся в другом, сомневаемся, экспериментируем, строим догадки – на твердых основаниях эмпирического опыта или на шатких предположениях. Но вера… какой опыт стоит за ней?

Кажется, вера в Бога притянула к себе все мыслимые упреки просвещенного разума. Мы говорим «просвещенного», как само собой разумеющееся, забывая, что, прежде упования на свет наук, человек уповал на свет Христов, а под сводами храмов от Александрии до Киева издревле доносилось пение: «Свет Христов просвещает всех!». Справедливы или несправедливы эти упреки?

Напрасно ли человеку кажется, что, приходя в храм или даже для начала просто допустив веру в Бога, он окажется в области, где разум капитулирует перед нерассуждающей верой? Уверовав, должен ли буду я запретить себе сомневаться в чем бы то ни было, покорно приняв за истину множество вещей, с которыми мой разум спорит?

Враждуют ли вера и разум (или это не более чем недобросовестный лозунг советской, и не только, атеистической пропаганды)? Стоит ли за верой какой-то реальный опыт или люди веруют просто потому, что недостаточно подумали? Можно ли вообще «додуматься» до существования Бога?

Об этом мы говорим в первой из цикла апологетических бесед с протоиереем Андреем Ткачевым.

Часть I
Вера и разум. Диалоги с Паскалем

Несредневековое мышление

– Конфликт между верой и разумом достался нам в наследство от позднего Средневековья. Один из характерных признаков средневекового общества – фундаментальная законченность мировоззрения: извлечение любого камушка из мировоззренческого здания грозит этому зданию обрушением. Например, в эпоху позднего Средневековья на Западе «канонизировано» было все, от способов лечения желудочных болей до астрономической картины мира. Поэтому любое научное открытие, подвергающее сомнению церковное слово в области той или иной науки (хотя собственно наука не является областью Церкви), грозило крушением самой веры Церкви.

Средневековое мышление предполагало обязательность признания над собою Творца и Его законов, грядущего Страшного Суда и воздаяния и требовало смиренного поклонения перед авторитетом Церкви как хранительницы истины. От человека требовалась безусловная вера Церкви, вне зависимости от того, насколько близко и понятно ему то, чему Церковь учит.

На сомневающегося или чего-то не понимающего человека, который думает не так, как думает Церковь, смотрели как на источник опасности и неблагонадежности.

Человек может мыслить архетипами и категориями, не принадлежащими его времени, доставшимися ему в наследие от долгих столетий или тысячелетий. Сегодняшний программист вдруг может назвать себя казаком и отправиться воевать за идеи, которые были рождены в XVI, а озвучены в XIX веке. Человек, едущий в «мерседесе», по спутниковой связи разговаривающий с другим континентом, мировоззренчески может быть «младшим братом» Леонардо да Винчи: в духе Ренессанса утверждать некую новую мораль без Бога и бунтовать против Церкви. Самым святым для него может быть буйство плоти, а самым невыносимым – церковная догма. А ведь этот пафос эпохи Возрождения сегодня характеризует взгляд на мир огромного множества людей: «Богу нет места, Он не имеет права мною командовать! Миру нужна новая мораль!» При этом о существовании «средневекового мировоззрения» или «мировоззрения Нового времени» люди, имеющие подобные убеждения, в большинстве своем слыхом не слыхивали. Не зная этого, они этим мыслят. Такова инерция мышления.

К счастью, мы живем в XXI веке. «К счастью» вот в каком смысле: за нашей спиной – огромное количество людей, которые уже прожили эту жизнь и оставили нам свое наследие, хорошее или плохое. И у нас есть возможность, изучив это оставленное нам наследие, лучше узнать, кто мы сами. Тогда мы сможем, например, неожиданно распознать в себе черты средневекового человека, нетерпимого к любому проявлению несогласия или сомнения, или черты явного, натурального язычника, который воспринимает Бога как «Айболита» или «волшебника в голубом вертолете», но вовсе не Бога как Личность. Или же – черты человека новейшей эпохи, который от гордости сошел с ума и думает, что весь мир лежит у него под ногами, а он достоин им править.

Можно ли заставить человека верить? Если средневековый человек был уверен, что можно заставить склониться перед авторитетом, то сегодня мы прекрасно понимаем – веру нельзя вбить в человека, как гвоздь в дерево. Нельзя заставлять кого бы то ни было преклонять колени перед святыней, если для него она святыней не является, нельзя заставить человека исповедовать то, что не вошло в его душу, что не живет в его сердце. Бессмысленно тащить человека за руку в храм и заставлять поставить свечу до тех пор, пока он сам не скажет: «Приведите меня туда и расскажите, что вы там делаете, зачем это надо?» И говорить мы можем лишь с теми, кто хочет и может слушать, у кого есть вопросы и кто готов услышать ответы от нас.

Это серьезный, тяжелый разговор – но только такой разговор и может принести добрые плоды.

– Все это так. Но почему же человек нецерковный подчас уверен, что не в Средние века, а именно в современной ему Церкви он вынужден будет делать то, чего не понимает до конца, принять неясные «правила игры», которые закабалят его, лишат свободы задавать вопросы?

– На самом деле стоит только раскрыть глаза, и мы увидим, что уже лишены свободы и порабощены множеством вещей и явлений, абсолютно нам чуждых.

Мы каждый день сталкиваемся с тысячей «тонких насилий», делаем то, что нам очень не нравится: стоим в очередях, толчемся в транспорте, на нас обрушивается информация, которую мы не любим, но все равно вынуждены смотреть и слышать, и нам не дают той информации, которую мы получили бы с удовольствием, – будь то хорошая музыка или хорошая книга. Нас заставляют влезать в кредитную кабалу, лечиться лекарствами, которые не лечат, слушать бестолковые песни и разговоры по радио в маршрутке – и нас никто не спрашивает, хотим мы это делать или нет. На самом деле мы очень несвободные люди!

Но в таком случае стоит все-таки выслушать и противную сторону. Audiatur et altera pars^[1].

Противоположная сторона говорит, что в Боге у вас возникает шанс (шанс – потому, что, получив, можно полученное и не удержать) обрести настоящую свободу от тысячи мелочей, которыми мы ежедневно оказываемся опутаны. И на веру можно предложить посмотреть именно так – не как на аппарат подавления внутреннего мира, а как на благотворную среду возрождения мира внутреннего, как на добровольное освобождение от тысячи мелочей, которые – не нужны.

Это очень важная вещь. Здесь нам пригодится умение размышлять, которое вере никак не противоречит.