Сборник фантастических рассказов

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Третья половина» – звучит нелепо, не так ли? А если открыть оглавление, то можно обнаружить, что и все рассказы распределены именно по трем половинам.

На это у меня есть единственное, но очень веское оправдание. Фантастика – штука такая, ей в тривиальных двух половинах ну никак не уместиться. Положа руку на сердце, ей и в трех-то тесновато. Но я изо всех сил старался уложиться. Что из этого получилось – судить вам.

Распределение рассказов по половинам, разумеется, достаточно условно. Некоторые вполне безболезненно можно было бы перетащить из раздела в раздел, а то и поместить во все три половины разом. Это я для того говорю, чтобы любители НФ в чистом виде не заканчивали знакомство с книгой после прочтения одной половины из трех, а их «идейные» противники не игнорировали эту часть книги.

После всего сказанного, полагаю, никто из читателей уже не удивится, найдя рассказ, поделившийся со всей книгой своим названием, не в третьей, а во второй половине…

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА
(НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА)

СПОКОЙНОЙ НОЧИ

Нет, что ни говори, я – горожанин. Типичный. Хомо урбис, так сказать. Безусловно, я бы погрешил против истины, если бы стал утверждать, что не люблю природу. Люблю, конечно, люблю! У меня дома есть аквариум с рыбками и цветы на подоконнике. Все! Этого мне вполне достаточно, никогда не стоит брать от жизни больше, чем тебе действительно необходимо.

За каким таким дьяволом меня понесло в этот лес – не знаю. Это не оборот речи, я на самом деле не имею ни малейшего представления, что мне здесь надо. Что это за лес, как я сюда попал и как мне отсюда выбраться – на эти вопросы ответы также отсутствуют. Меня это почему-то не волнует. Пока. Я осматриваюсь.

Лес. Ну, как вам его описать? Лес и лес. Из деревьев состоит. Некоторые деревья хвойные, другие – лиственные, на этом мои познания в ботанике заканчиваются. Не надо требовать от меня слишком многого, последний раз я был в лесу в довольно далеком уже детстве. И особого восторга от того посещения сквозь годы не пронес.

Как же я все-таки оказался в этом лесу? Этот вопрос постепенно занимает главенствующее место в моем сознании. По соседству расположилась мысль о том, что мне здесь очень не нравится. Очень. Все деревья высокие и жмутся друг к дружке так же тесно, как пассажиры общественного транспорта в час пик. От этого вокруг темно и мрачно. Мрачно – вот ключевое слово. И неуютно, наиболее нахальные из деревьев так и норовят залезть своими лапами, то есть ветками, мне в лицо. Особенно усердствуют в этом занятии хвойные. Елки или сосны – от злости я извлекаю из глубин памяти эти невесть как затесавшиеся там названия.

В общем, не нравится мне здесь. Так, это я уже говорил. Надо отсюда выбираться – вот свежая и здравая мысль! Начнем же двигаться в этом направлении. Кстати, о направлении. В какую сторону мне надо идти, если я понятия не имею, где у этого леса край? То есть, края-то, само собой, есть во всех направлениях, но где ближайший? Ответ на этот вопрос искать бессмысленно, сколько ни крути головой, пейзаж выглядит одинаково непривлекательно.

Пораскинув мозгами, я пришел к мудрому выводу, что, двигаясь куда угодно, я выберусь из леса с большей вероятностью, нежели стоя на одном месте подобно окружающим меня деревьям. Поздравив себя с принятием логичного и не противоречащего здравому смыслу решения, я начал пробираться вперед. То есть, в прямом смысле слова, куда глаза глядят.

А глаза, между прочим, уже практически ничего не видят. Такое впечатление, что с каждым моим шагом деревья сдвигаются все теснее и теснее. Пожалуй… пожалуй, это не мое впечатление, а все так происходит на самом деле. Еще минуту назад я шел вперед. Раздвигая руками ветки, прикрываясь от тех из них, которые изо всех сил стремились хлестануть меня по глаза, но все же шел. Сейчас мне приходилось продираться сквозь непроходимую чащу, работая руками, ногами и всем телом, чтобы продвинуться хотя бы на метр.

Острый ум подсказал мне, что я, вероятней всего, выбрал не то направление. Значит, надо повернуть и идти в противоположную сторону. Это я и сделал. Попытался сделать. Мне даже удалось развернуться на сто восемьдесят градусов. Не без труда, но удалось. А вот о том, чтобы пойти туда, откуда я только что пришел, не могло быть и речи – деревья, теперь уже исключительно хвойные, стояли сплошной стеной. Слева, справа, сзади – та же картина. Ни малейшего просвета. Ветки лежат у меня на плечах, на руках, на голове. Они не дают мне даже поднять головы, чтобы увидеть кусочек неба.

И вот теперь мне становится жутко. Наверное, страх должен был прийти немного раньше, но он обрушивается на меня только сейчас, ледяным острым скальпелем вонзаясь в мой мозг. Ужас сковывает мое тело, парализует сознание, пьет из меня силы. Я начинаю дергаться из стороны в сторону, в моих судорожных движениях нет ничего осознанного, подчиненного человеческому разуму. Скорее, так бьется муха, угодившая в паутину.

Но и деревья больше не считают необходимым притворяться статичными, лишенными разума созданиями. Ветки приходят в движение, работая на удивление четко и слаженно, они складываются в какие-то невероятно сложные путы, полностью лишив меня возможности пошевелиться.

Вдруг отчего-то становится светлее – я вполне явственно вижу две ветки с острыми сучьями на концах, движущиеся к моим глазам. Медленно, очень медленно.

Мои отчаянные конвульсивные движения ни к чему не приводят, держащие меня ветки обрели прочность титанового сплава. Я пытаюсь зажмуриться, но не могу – мои веки надежно удерживаются поднятыми вверх. Из груди рвется дикий звериный рев, но даже этого мне не позволено – горло сдавливают стальные тиски, и наружу выходит только клокочущий хрип. Когда нацеленные в мои глаза шипы отделяют от моего лица всего два-три сантиметра, мне хочется потерять сознание. И, кажется, хоть это мне удается…

Я лежу на мокрой от пота подушке. Впрочем, влага испаряется с поразительной скоростью – «Скаброни и сыновья» держат марку. Их фирменная ткань хоть немного, да облегчила жизнь нашему брату.

Лежу, смотрю в потолок и пытаюсь осмыслить, что происходит у меня голове. Спустя несколько секунд кавардак, царящий там, уступает место спокойному течению мысли. Итак, что мы имеем? А имеем мы, прежде всего, конечно, облегчение. Но смешанное, как ни странно, с не очень уместным в данной ситуации разочарованием. Что ж это Хилл сегодня? Силы иссякли или фантазия истощилась? Или просто решил дать мне передохнуть? Тогда проще было вовсе не атаковать, а отдохнуть как следует самому – по новым правилам раз в десять дней найтмарер^[1] может себе это позволить.

Что там у нас сегодня? Мне даже приходится напрягать память, чтобы вспомнить все атаки. Зыбучие пески, опускающийся потолок, лес этот дурацкий… Детский сад, честное слово! Упражнения для подготовишек.

Мастерство, правда, у моего соперника никуда не делось. Правильная расстановка акцентов, четкое ощущение реальности, точный расчет кульминационного момента… Все эти детали невозможно передать на словах или при ти-ви-трансляции, и зрители, по всей видимости, были разочарованы сильнее, чем я. Но все же и для меня эта ночь была не из самых сложных. А главное – я в этом уверен – не будет «послевкусия». Я не буду вздрагивать днем, вспоминая сегодняшние сны. Не буду опасливо поднимать глаза вверх, словно боясь, что потолок начнет неумолимо двигаться вниз, стремясь раздавить меня в лепешку. Если бы мне пришлось сегодня зайти в лес, мой пульс нисколько бы не участился. Что же случилось с Хиллом? А может, правильней спросить так: что задумал Хилл? Плохо, что мне ни разу не приходилось встречаться с ним раньше – он настолько стремительно взобрался на высшие ступени найтмарерской элиты, что успел помериться силами еще не со всеми ее старожилами.

Я бросаю взгляд на таймер – полшестого утра, время сна – четыре сорок семь. Значит, я могу сегодня больше не спать, необходимый минимум – три часа – я выдержал. На этот раз без особого труда.

Ну, так и нечего валяться! Я вскакиваю с ненавистной кровати (хотя свои отрицательные эмоции в отношении невинной мебели я, естественно, хорошо контролирую) и со вкусом потягиваюсь.

Беглый взгляд на лежащий рядом с журнальным столиком шлем – индикатор, само собой, светится красным. Хилл сейчас, наверное, снимает шлем в своей кабине, за пятнадцать тысяч километров отсюда. О чем он в этот момент думает? Много бы я отдал, чтобы узнать это…

Отправляюсь на кухню, чтобы сварить себе кофе. Насыпаю несколько зерен в кофемолку и начинаю методично крутить ручку. Это – своеобразный ритуал, на самом деле я не думаю, что кофе, приготовленный вручную, чем-нибудь отличается от кофе, над которым те же самые действия произвели машины.

Сделав привычное число оборотов, высыпаю содержимое кофемолки в джезву. И джезву, и кофемолку я привез с собой – в стандартный комплект кабины они, разумеется, не входят.

Немного погодя снимаю кофе с плиты – электрической, газ в кабину для меня никто не провел – и сажусь за стол. Включаю терминал в режиме ти-ви. Если внутренние часы меня не подводят, сейчас как раз должен начаться спортивный обзор по девятому каналу.

Оказывается, у меня внутри не часы, а хронометр, стоило экрану засветиться, как тут же послышались звуки заставки «9-спорт-9». Секунду спустя я получаю возможность насладиться ослепительной улыбкой Эльвиры Лоренц, самой обаятельной ведущей девятого канала. И не только девятого, если вы меня спросите…

До чего красивая женщина! – мне требуется какое-то время, чтобы переключить сознание с созерцания ее обворожительного личика на осмысление того, что она говорит своим чарующим голосом.

С интересом выслушиваю результаты последних матчей футбольной Мировой лиги. Хотя, по большей части они меня огорчают, я любуюсь великолепным голом Платонеса, который со смаком показывают из всех возможных ракурсов. Особенно забавен вид, снятый камерой, вмонтированной в его бутсу. Говорят, Платонес выложил сумасшедшие деньги за то, что в течение трех лет такие бутсы будут только у него. Впрочем, он их себе уже, наверное, вернул с лихвой.

Затем показывают теннис. Я морщусь. Вы не подумайте, я ничего не имею против этой благородной игры. Я сам люблю в свободное время побегать по корту. Но – тут что-то вроде детской обиды – теннис могли бы показать после нас…

Ну вот, наконец:

– Продолжается полуфинальный матч чемпионата мира по найтмарингу между чемпионом Европы прошлого года Робертом Зенторой и Николасом Хиллом, занимавшим перед этим матчем в рейтинге ВАН только двенадцатое место. Как вы знаете, основные тридцать суток не выявили победителя, и сейчас идет предусмотренная правилами проведения чемпионата дополнительная пятнадцатидневка. Буквально несколько минут назад Николас Хилл закончил свою очередную атаку. Наше корреспондент взял интервью у ветерана найтмаринга, почти полвека назад победившего на первом чемпионате мира, легендарного Филипа Горинштейна.

Я слегка вздрогнул, когда на экране появилось доброе морщинистое лицо. Двадцать пять лет назад морщин было поменьше, а улыбался Филип так же по-доброму. Он тогда был уже на закате своей карьеры, а я, одержав несколько уверенных побед на любительском уровне, горел желанием попробовать свои силы в схватке с профессионалом.

Попробовал. Такие поражения никогда не забываются – Филип вынес меня за десять дней. У меня хватило благоразумия вовремя нажать на белую кнопку, иначе не избежать мне местечка в уютном санатории неподалеку от Майами. Там находят приют, обычно до конца своих дней, найтмареры, которые уже не способны различить сон и реальность, в чью жизнь ночной кошмар входит навсегда. Я слышал, недавно санаторий обзавелся новым корпусом.

Четверть века назад я не переступил эту грань. Эскулапы подправили мою слегка покосившуюся крышу, и я вернулся в спорт. Как ни странно, это поражение принесло больше пользы моей карьере, чем все предыдущие победы. Горинштейн отозвался обо мне весьма лестно, я попал в объективы телекамер, хороший тренер взялся обучать меня тонкостям мастерства. Я очень спешил, хватал все на лету, но все же не успел – Филип Горинштейн закончил свои выступления раньше, чем я достиг того уровня, когда мог бы попытаться взять реванш.

Я тряхнул головой, выбрасывая из нее нахлынувшие воспоминания, и сосредоточился на словах бывшего аса.

– Букмекерские конторы мгновенно среагировали на неожиданно слабую атаку Хилла. Еще вчера шансы соперников оценивались как примерно равные, сейчас же ставки принимаются два к одному против Хилла. Многие считают, что в матче наступил перелом.

– А каково ваше мнение? – живо поинтересовался корреспондент.

Филип не спешил отвечать. Пожевав губами, он снова вернул лицу обычное добродушно-улыбчивое выражение.

– Болельщикам я бы посоветовал не спешить кидаться ставить на Зентору. А самому Роберту – ни в коем случае не терять бдительности и не верить в легкую победу, – казалось, его глаза смотрят прямо на меня.

– То есть, Вы считаете, слабость последней атаки Хилла – это какой-то тактический ход?

– Я считаю, что эта слабость не вытекает из логики всей предшествующей части поединка. Тактический ли это ход или что-то другое, я не могу сказать. Но я сильно сомневаюсь, что у Николаса вот так сразу, вдруг закончились силы.

– Значит, Вы ставите на Хилла?

– А вот на этот вопрос я отвечать не буду! Во всяком случае, бесплатно.

Филип издает негромкий смешок, которому вежливо вторит корреспондент.

Я выключаю терминал. Беру кофе – он уже почти остыл, а я так и не сделал ни глотка – и возвращаюсь в комнату. Кабины найтмареров стандартны во всем мире, Федерация, помешанная на равных условиях для участников, следит за этим очень строго. Комната три на четыре, кухня три на три, компактный санузел.

В комнате я не задерживаюсь, прохожу мимо стандартной кровати, стандартного кресла и стандартного столика. Иду к окну. Окна – единственные части кабин, которые не похожи друг на друга. Нет, сами-то они абсолютно одинаковы, но из каждого окна открывается свой вид. С этим уже организаторы ничего сделать не могут. Пытались было заменить окна обзорными экранами со стандартным пейзажем, но тот мы пригрозили бойкотом. Редчайший случай, когда найтмареры действовали сообща. Вид из окна – единственное, если не считать терминала, что связывает нас во время игры с внешним миром, и только тот, кто хоть раз пробовал себя в этом нелегком спорте, поймут, как много это значит.

Вот поэтому у каждого найтмарера есть свои любимые кабины из тысяч, разбросанных по всему миру. Я при своей очереди выбирать почти всегда отдаю предпочтение Мальмё. Мне сложно объяснить, чем меня прельщает этот датско-шведский город. Может быть тем, что в отличие от многих других старинных европейских городов, он не напоминает постройку из детских кирпичиков. Может быть, тем, что спокойствие его жителей не переходит в сонливость, как в большей части Скандинавии. Вообще, во многих отношениях Мальмё – удачный компромисс. В том числе и в том, что касается климата. Не выношу ни жары, ни холода. Смешно, наверное, говорить о погоде, когда не имеешь возможности выйти на улицу, но для человека с живым воображением неприятно даже просто смотреть на изнывающих от зноя или кутающихся в шубы прохожих.

За двенадцать часовых поясов отсюда в точно такой же кабине вот уже сорок дней живет мой оппонент, двадцатидвухлетний Николас Хилл. Приятный парень, мне доводилось с ним общаться и раньше – я познакомился с ним год назад – и перед нашим матчем. Неглупый (это, кстати, для найтмарера не так уж важно), флегматичный (а вот это почти незыблемое правило – холерики и меланхолики до вершин профессионального найтмаринга добираются крайне редко), с открытым лицом и прямым взглядом. Но как бы не был он мне симпатичен до матча, после я его возненавижу. Это не зависит ни от меня, ни от него, ни от исхода матча. Найтмареры не дружат между собой. Не имеют физической возможности. Найтмаринг – самый индивидуальный вид спорта из всех, придуманных человеком. И один из самых жестоких.

Этот чемпионат должен быть моим. Так считали все специалисты, в этом был уверен я сам. Излишняя самоуверенность может навредить, но недостаточная вера в себя навредит без всяких «может». В первом туре и четвертьфинале у меня не было особых проблем – возможно, соперники тоже считали, что этот чемпионат – мой и заранее смирялись с поражением, не оказывая сколько-нибудь заметного сопротивления. Один не смог заснуть на пятнадцатый день, второй нажал на белую кнопку днем раньше.

Хилл шел со мной ноздря в ноздрю. Если верить статистике (а почему бы ей не верить?), он даже спал в среднем больше, чем я – это раздражало. И его атаки были весьма опасны – если не брать во внимание сегодняшнюю ночь. Горинштейн прав, маловероятно, чтобы это был резкий упадок сил. Но что тогда?

Следующие несколько часов я провел в полудреме, развалившись в кресле возле окна. Отдых организму необходим, а сон во время матча – понятие противоположное отдыху.

Максимилиан Фогер тоже когда-то пытался завоевать себе место под солнцем на ниве найтмаринга. Но места под солнцем примечательны тем, что на всех их обычно не хватает. Потерпев пару-тройку чувствительных поражений, Фогер вовремя решил завязать. Он начал зарабатывать деньги на других найтмарерах, что получалось у него, надо сказать, значительно лучше.

Сейчас он являлся одним из крупнейших спортивных функционеров планеты, и самой влиятельной фигурой в мире найтмаринга. Не будет преувеличением сказать, что ни одно событие, прямо или косвенно касающееся этого вида спорта, не проходило без его ведома. Фогер занимал видные посты во многих организациях, но даже все эти посты вместе взятые не давали полного представления о той власти, которую имел этот бывший найтмарер.

В данный момент Максимилиан Фогер был недоволен. В гостиной своего дома, точнее, одного из своих домов, он резким тоном говорил с невысоким пожилым улыбчивым человеком.

– Филип, ты ведь знаешь, люди прислушиваются к твоим словам.

– И правильно делают, вот все, что я могу сказать, – Филип Горинштейн, чью должность, не прибегая к официозу, правильней всего охарактеризовать как правая рука Фогера, небрежно пожал плечами.

– Прекрати, Филип! – Фогер раздраженно махнул рукой. – Среди букмекеров полная неразбериха.