Постмодерн настолько же отличается от модерна, насколько уподобляется премодерну, и потому аналогом новой нормальности выступает не старая, а древняя, дольше всего существовавшая нормальность культуры охотников/собирателей.

А.В. Шипилов

© А.В. Шипилов, 2021

© Прогресс-Традиция, 2022

Введение

В последние годы в отечественной и зарубежной социологии обозначился интерес к проблематике будущего, что можно рассматривать как некий ответ первой на вызов последнего. Интерес к будущему становится характерной чертой социологии; в отличие от футурологии, понимаемой как междисциплинарная область исследований, чья предельная задача – предоставить человеку возможность управлять развитием и тем самостоятельно определять контуры грядущего, речь идет о теоретической прогностике, которая присуща социологии с момента становления как науки, однако отнюдь не является ее сильной стороной. Конструировать должное, дабы критиковать данное у основоположников и классиков получалось лучше, чем прогнозировать будущее. Вряд ли и мы сегодня способны на принципиально иное, однако перспективы общества и науки о нем взаимосвязаны, и если на данный момент вопрос о возможности социологии к пониманию и прогнозу происходящего с социумом ставится как вопрос о ее предназначении, необходимо попытаться как-то на него ответить.

Представляется, что искомый ответ следует искать в обращении к предметно-методологически близким областям социального знания, в предпочтении стремления к взаимодействию – желанию соблюсти дисциплинарную чистоту. Тематика междисциплинарного подхода в социальных науках в течение последних десятилетий является весьма обсуждаемой, при этом речь все чаще идет не только о междисциплинарности, но и о транс- и постдисциплинарности. Тренд к постдисциплинарности заставляет вспомнить о социальных мыслителях додисциплинарной эпохи, при ретроспективном обращении к которой Вико или Гиббона можно считать социологами с тем же успехом, что и философами и историками. Только произведенный позитивизмом переход от учености к научности дисциплинарно структурировал сегмент взаимного перекрывания полей философии как метафизики и историографии как литературы, сегодня же налицо обратная тенденция к десайентизации социального знания, когда его отдельные отрасли различаются не столько как дисциплины, сколько как манеры письма. Состояние науки об обществе есть неизбежный коррелят состояния самого общества; соответственно, если в эпоху становления социологии как самостоятельной научной дисциплины индустриализующийся европейский социум прогрессировал в плане разделения общественного труда, то его нынешнее постиндустриальное состояние можно описать, перефразируя Дюркгейма, как объединение общественного труда, коррелятом чего следует считать и тенденцию к размыванию дисциплинарных границ в науке. Это можно считать вызывающим сожаление синкретизмом, а можно и обещающим продуктивность синтезом; так или иначе, какие-то формы междисциплинарного взаимодействия представляются неизбежными. В этом плане мне кажется, что сегодня помощником социологии будущего может стать антропология прошлого, – далекого прошлого. Почему так?

Преподавая на протяжении четверти века различные дисциплины от истории до философии включительно, я с каждым годом все больше ощущал – и ощущаю, что понимание происходящего следствием предшествующего и причиной последующего безвозвратно покидает аудиторию. У современных студентов вне зависимости от вуза, факультета и специальности фактически нет исторического мышления, они не мыслят причинно-следственными сопряжениями, последующее для них не вытекает из предыдущего: разделенные временем события и процессы предстают не связанными, автономными друг от друга, и все они располагаются на одной плоскости – одновременной или вневременной. Время от времени на ней начинает что-то проступать, стягиваться, сгущаться; происходит морфинг событийного тела, а какое-то из уже присутствующих тем временем теряет форму, разжижается и возвращается в апейроническую до- и внесобытийную бытийность. Это не исторический, а практически мифологический способ мышления, с каждым годом все более характерный для подрастающего поколения, которое в ближайшие годы окончательно вырастет, утвердив свое неопервобытное сознание в качестве нормы.

Эта новая нормальность, все больше превращающаяся в нормативность, мне с моим образовательно-профессиональным бэкграундом историка, разумеется, представляется ненормальной; но от порицания/отрицания реальности она никуда не денется, тогда как историзм уже куда-то делся, – из общественного сознания. Памятуя истматовское бытие определяет сознание, можно предположить, что причины происходящего следует искать в происходящем в обществе, а точнее, с обществом. Требуется социологический анализ наличных трендов, векторов и азимутов, направляющих социальное развитие вперед в прошлое. Такая попытка и предпринята в данной книге; я не претендую на то, чтобы сколько-нибудь основательно объяснить только наметившееся и уже наличное, но попробую расставить точки внимания, дабы привлечь интерес к тому и другому. Речь идет об аналогиях между до- и послесовременным в сферах труда и досуга, отношении собственности и степени мобильности, типологии социальности и индивидуальности, разновидностях темпоральности и историчности. Эти симметрии и изоморфизмы связаны между собой как причинно, так и корреляционно, их совокупность можно представить и как цепочку, и как пучок; для меня в данном случае важен не столько способ репрезентации, сколько факт таковой. Как говорили древнегреческие любомудры, философия начинается с удивления; можно добавить, что и социологии сегодня стоит удивиться тому, насколько становящаяся социальность постиндустриального, информационного, сетевого и так далее общества начинает походить на, казалось бы, безвозвратно ушедшую социальность условно и собственно первобытных охотников и собирателей. Я не призываю мыслить по аналогии, я приглашаю помыслить аналогии, возникающие между постмодерном и премодерном, между постисторией и преисторией; возможно, это покажется набором натяжек, но мне кажется, что все-таки в этом что-то есть.