Молва мирного воина.

Я – армия из одного человека.

Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.

Я, и только я отвечаю за то, как будут расти и развиваться мои дети.

Я, и только я буду отвечать за свои действия перед лицом Творца.

Я беру на себя ответственность за всё то, что произойдёт во дне грядущем.

Я, и только я несу ответственность за своё поведение перед лицом того, кто появляется на моём пути, ибо каждый, кто попадается на моём пути – послан Творцом, что бы научить меня чему-то.

Только на Творца полагаюсь я, ибо у него нет рук иных, кроме двух моих.

Я – армия из одного человека.

Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.

И взявшись за руки, никто из нас не падёт, ибо все мы едины, созданные Творцом.

И пока мы держимся за руки, мы сотворяем.

И моя свобода выбора – это моя ответственность за себя, за детей, за Родителей.

И я всё сделаю для того, чтобы руки мои были во власти Творца.

И Творец есть в моём сердце, пока оно бьётся, а когда оно перестанет биться, то стук его продолжится в сердцах, окружающих меня.

Только на Творца полагаюсь я, ибо у него нет рук иных, кроме двух моих.

Я – армия из одного человека.

Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.

И, взявшись за руки, никто из нас не падёт, ибо все мы едины, созданные Творцом.

И пока мы держимся за руки, мы сотворяем.

Да будет так, во веки веков.

Предисловие.

Не могу точно сказать, что именно это знакомство и этот разговор подвигли меня к написанию  автобиографических эпизодов службы на Кавказе в период контртеррористической операции, но он крепко засел у меня в памяти. И по прошествии 20 лет я периодически вспоминал о нём и задумывался над словами моего тогда нового знакомого об описании службы в армии и всего, что происходило в тот период в моей душе.

– Тебе полегчает, Андрюша. Я тебе точно говорю. После Афгана я накопил тяжёлый груз на душе, который причиняет мне острую боль,  но когда я начал писать, мне полегчало.

Моего нового знакомого зовут Александр Сафронов. Соруководитель молодёжного литературного объединения Омского отделения Союза российских писателей.

Он оказался соседом. Жил в соседнем подъезде недавно построенного дома. Квартиру в этой пятиэтажке купили мои родителями для того, что бы я мог продолжить обучение на втором курсе в Омском Государственном техническом университете. Живя в общаге, с учёбой у меня, как-то не складывалось. Постоянные пьянки, драки, амурные дела… – всё это способствовало моей деградации (так считали  родители, но не я). Было решено приобрести квартиру недалеко от университета на родительские сбережения и мои «боевые», которые я привёз из армии. Купили квартиру в новом районе на левом берегу, в новостройке. Но, после «общажной жизни»,  пребывание в двухкомнатных апартаментах мне показалось довольно пресным, хотя ко мне иногда заглядывали друзья и соседи по общаге, чтобы попить пивка и «поболтать».

В тот Новогодний вечер ко мне никто не приехал. Толик обещал навестить, но так и не появился, и мне стало нестерпимо скучно. Скуки добавляло то, что я решил отдохнуть от пьянок и совсем не пил в тот вечер. Чтобы хоть как-то себя отвлечь, я решил прогуляться и вышел во двор дома, который оказался совсем пустым.  Уличного освещения толком не было и где-то там, на Правом берегу Иртыша, было видно, как запускают праздничный салют.

Тут хлопнула дверь соседнего подъезда, и на улицу вышел мужчина средних лет и, так же как и я, начал любоваться салютом, который из-за далёкого расстояния казался совсем игрушечным. В процессе созерцания праздничного действа мы незаметно приблизились друг к другу на некоторое расстояние и мужчина вдруг меня спросил:

– Любуетесь салютом?

– Скучно стало, вот и решил прогуляться.

– Ну, правильно! Не всё же за столом сидеть!

Так и познакомились. Впоследствии, с Александром мы даже сдружились и вели философские беседы под рюмочку, рассказывали о своей жизни, я пел под гитару.  Однажды он меня спросил:

– Прости за не совсем корректный вопрос. А тебе не хотелось бы написать о своей службе в Чечне?

– Не совсем приятно об этом вспоминать. Хорошего вообще нет ничего. Зачем прошлое  бередить?

Как-то я рассказал Александру один-единственный эпизод из армейской жизни, когда наш батальон следовал эшелоном в Грозный. В вагоне стояла невыносимая духота. Я напросился в наряд, чтобы была возможность побыть в тамбуре и, чтобы хоть немного, подышать свежим воздухом. Видимо, этот рассказ очень впечатлил Александра.

Он стоял на своём:

– Мне кажется, что у тебя это бы здорово получилось! Эта история с душным вагоном!

Да что я там рассказал такого-то?! Обычные будни армейской жизни. И описал всё в пару предложениях, не вдаваясь в подробности. Но Александра эта история зацепила. Что поделать, человек тонкого душевного устройства, поэтическая натура. Одним словом, писатель!

– Предложение, конечно, интересное, но мне нужно подумать.

– Я же вижу, как тебе тяжело держать всё в себе! Выплесни это на бумагу. Тебе полегчает, Андрюша. Я тебе точно говорю! После Афгана я накопил тяжёлый груз на душе, который причиняет мне острую боль,  но когда я начал писать, мне полегчало.  Я не говорю начать прямо сейчас, но ты подумай. Хорошо? Попробуй освободиться от этого.

По прошествии многих лет я понял, что Александр оказался прав. Тяжёлые воспоминания об армии являются тем грузом, от которого необходимо избавиться для улучшения качества жизни. Своеобразная  терапия, даже если пишешь «в стол». Поэтому не судите строго…

Призывной пункт и знакомство с армией.

В Армию  особо идти не хотелось, но и увиливать от призыва я не собирался. Тем более что я самостоятельно забрал документы из ТюмНГУ, потому что учёба в нём показалась совершенно не моим занятием. Когда ректор увидел оценки в  зачётке (без троек) спросил:

– Может, передумаешь?

– Нет. Я уже документы в Омск подал на радиотехнический, – соврал я.

На самом деле  в Омск никакие документы не подавал. С 13 лет я занимался пожарно-прикладным спортом и вёл подготовку к поступлению в Екатеринбургское пожарное училище. Моей мечтой было стать курсантом этого училища. Но ей не суждено было сбыться. Меня забраковали на медкомиссии. Якобы сколиоз. Но сейчас у всех сколиоз! Какого чёрта! Мои друзья Андрей и Игорь поступили, а я остался ни с чем. Спустя 20 лет Игорь мне рассказывал, что он разговаривал с людьми, которые сидели тогда в комиссии. Не взяли меня из-за конфликта в руководстве между областями. Короче, надо было кого-то забраковать. Выбор пал на меня. Вот так, какой-то дядя решил, что он может менять мою судьбу. Кстати, это не единственный раз, когда кто-то менял ход моей жизни, но об этом изложу потом. Я лишился самого дорогого, что у меня на тот момент существовало: мечты стать пожарным. Мне уже было, в принципе, всё равно каким нелюбимым делом теперь заниматься. Была правда надежда на то, что возьмут в училище после армии, но после службы от военной формы меня просто тошнило. Так что, как говорится, не судьба…

А тогда подумал, послужу, а там видно будет. Конечно, я был наслышан о беспределе, который в армии творится. «Да когда это было то?» думал я. Сейчас другое время, мир меняется. Армия, наверное, тоже. Авось пронесёт! Не пронесло…

В армию я хотел уйти со своим призывом, но осенью 98го повестка не пришла и я, чтобы не терять времени, отучился на права категории В, С. В мае пришла долгожданная повестка из военкомата. Мне пришлось договариваться с военкомом, чтобы отправку перенесли на день, потому что у меня был экзамен по вождению в городе. Военком любезно мне предоставил возможность сдать на права.

Инструктор по вождению на экзамене пару раз «перетрухнул» от моих манёвров и, по окончании движения нашего Газ 53, со строгим видом сказал:

– Не сдал! На пересдачу придёшь…

– Я не смогу прийти на пересдачу,  – прервал его я.

– Это почему же? – удивился инструктор.

– Я завтра в армию ухожу!

– У тебя должна быть повестка! Ну-ка покажи!

Я показал ему повестку. Там значилось, что к завтрашнему дню родная армия меня ждёт с распростёртыми объятиями.

– Чёрт с тобой! В Армии ездить научат! Иди, сдал!

– Сдал? – ещё пока ничего не понимая переспросил я.

– Сдал, сдал. Иди…

Тюменский «обезьянник» представлял собой огороженный забором призывной пункт  с неким подобием плаца, столовой и расположением. Печальное зрелище. Весь день призывники находились на улице, сбивались в стаи и сидели на сумках, ожидая своей участи.  В расположение  нас запускали только поспать на трёхэтажных деревянных нарах без матрасов и подушек, а с утра выгоняли на улицу. Туалеты «деревенского» типа с тем лишь отличием, что «посадочных» мест было несколько. Жуткая вонь. Уборки они не видели, наверное, со времён постройки. Были призывники, которые наотрез отказывались ходить «по большому» в эти туалеты,  один терпел более недели, пока «покупатель» в часть не забрал.

Контингент, оказавшийся на призывном пункте, был разношёрстным и меня неприятно удивил. Встречались откровенные урки, бритые наголо, в пацанских спортивных костюмах и неизменным атрибутом  «нормального пацана»  кепкой восьмиклинкой.  Один такой персонаж явно выделялся из основной массы «гопников». Держался уверенно и надменно, презирающий взгляд. Собрал вокруг себя кодлу такого же содержания, как и он сам.  Лицо мне его очень напомнило ящерицу. Тело было нескладным, высоким, зауженным в плечах и с широким тазом, хотя и плотного, почти упитанного сложения. Любой конспиролог или эзотерик сказал бы: «Это рептилоид в обличии человека». Пожалуй, я с ними соглашусь. Впоследствии он меня удивил своим интеллектом и хищным нравом. Увидев его в первый раз, у меня проскочила мысль: «Не дай бог с таким в одну часть попасть!» Как вы думаете, что произошло потом?

Приём пищи в столовой призывного пункта мне особенно запомнился. Многие даже не ели, потому что есть там было особо и нечего. Подавали некое подобие горохового супа. Расписывать я его не буду, потому что знающие люди мне сказали, что я сильно перегибаю палку, описывая этот шедевр армейской кулинарии. Хлеб дали, и на том спасибо!

В установленное время посещений ко мне наведались друзья,  волею судеб оказавшиеся в Тюмени. Они пронесли водку, что категорически запрещалось. Но был способ, который давал возможность  выпить на территории сборного пункта. Делалось это просто. Бралась 2-х литровая баклажка «Спрайта», оттуда выпивалось примерно пол-литра газировки, а вместо неё заливалась бутылка водки. Получался напиток, который можно было вполне сносно потреблять без закуски. Посидели, выпили, повспоминали прошлое, погоготали. После ухода посетителей, обитателей «обезьянника» выстроили в шеренгу и один из офицеров начал определять по глазам, кто выпил. Я не «спалился», а кого-то попался. О дальнейшей судьбе залётчика я ничего не знаю, но меры приняли, потому что я видел, как его уводили в жерло штаба нашего призывного пункта.

По «обезьяннику»  ходили слухи, что есть такие части, в которые ни в коем случае не стоит попадать, потому что там происходит полный беспредел. Одна такая часть была в Елани, покупатель из которой приехал набирать себе команду. Меня научили: чтобы туда не забрали, на перекличке нужно промолчать,  а позже подойти к офицеру призывного пункта, который был  из Ноябрьска, откуда призвали меня (не мог же он земляку отказать!), и попроситься у него в «нормальную часть», поближе к дому, что и было сделано.

– Ладно, что-нибудь придумаем,  – пообещал офицер, переспросив фамилию.

Слово он своё сдержал. Я попал в роту обеспечения лётной эскадрильи в/ч 3732 внутренних войск. Нас построили и повели на вокзал. Передо мной шёл тот самый пацан-рептилоид…

Наша часть, в которой мне предстояло служить, стояла непосредственно в Екатеринбурге. После КПП открывался огромный плац, по правую сторону которого располагался штаб учебной части и РМТО (рота материально-технического обеспечения), у КПП, перед плацем сама трёхэтажная учебка, где я проходил КМБ и Доподготовку. Слева от плаца Дом Культуры , чуть дальше столовая, а за плацем наша лётная эскадрилья. Из письма домой: «…мы ведь лётчиками считаемся, хотя только охраняем 7 вертолётов, 2 из которых в рабочем состоянии. На остальные, чтобы починить, пока нет денег…».

По приезду в часть мы обязаны были сдать гражданскую одежду и получить форму. Вокруг вновь прибывших, как стервятники, слетелись военнослужащие других, старших призывов и уже начали делить гражданку между собой, ещё не снятую с молодых.

Когда нас, молодых, повели в солдатскую столовую, со всех сторон в нашу сторону понеслось шипение «Духи! Вешайтесь!». Это был сильный психологический ход. У меня пробежал неприятный холод по спине. Вновь прибывшие затравленно оглядывались, а после приёма пищи, когда нас рассадили в Ленинской комнате (комната боевой подготовки и досуга) «рептилоид» стал испугано, в полтона, заговорщически говорить.

– Пацаны! Пацаны! Нам нужно всем держаться вместе! Нельзя поодиночке, только вместе. Если мы будем поодиночке, из нас отбивные сделают. Только вместе!

 Всю его гражданскую спесь, надменность, крутизну как рукой сняло. Такого испуганного взгляда я не видел у него больше никогда. Я отметил в нём присутствие явных лидерских качеств и про себя с ним согласился: « Пожалуй, он прав». В принципе, его правоту признали все и дали слово, что в любой ситуации будут приходить на выручку, но на деле оказалось далеко не так. Оратор почти сразу нарушил свою клятву.

На исходе первого дня нас подстригли наголо и направили в некое подобие бани с отбитым кафелем  и колониями грибов на нём. Стены были полностью облупленными. Мы переоделись в новенькую пятнистую форму. В Ленинской комнате промаркировали ее, подшили подворотничками и шевронами Уральского округа (ящерицей в короне) на правую руку и флагом России на левую. Ящерица мне понравилась. Было похоже на эмблему каких-то специальных войск. Впоследствии я понял, что у каждого военного округа, из семи существующих, имеется своя эмблема. У Уральского  – была ящерица в короне.

Сразу напомнило сказку «Хозяйка медной горы». Военный, построивший нас, тоже уверял, что мы попали в сказку. У них тут как в лагере, даже лучше. Эта новость немного успокоила, хотя чуть позже стало ясно, что лагерь он имел в виду исправительный, а не пионерский. С горем пополам намотали портянки.  Когда выдавали сапоги, я назвал 44й размер. Примеряя их, мне показалось, что они жмут, и я попросил на размер больше. Они оказались ну очень большими, но менять повторно я уже не рискнул, чувствуя на себе недобрый взгляд офицера, выдававшего обувь. Побоялся.  Впоследствии я об этом часто жалел, особенно на ФИЗО  (ФИЗкультурное Образование). Сапоги болтались и чтобы они не болтались, мне приходилось подкладывать в них бумагу. Но увеличенный размер обуви очень мешал ходить гуськом и выполнять всякие хитромудрые армейские упражнения,  из-за чего я не смог блистать своей физической подготовкой. Поэтому утренняя физ. зарядка меня, да и не только меня, очень сильно изматывала. Старослужащие откровенно издевались над нами, и им доставляло явное удовольствие смотреть на то, как мы бегаем и отжимаемся до рвоты.

В первый же день один из старослужащих взял меня с собой в столовую. Наверное, он это сделал из желания показать обстановку и рассказать, как нужно действовать, когда кому-нибудь из старых приспичит попить пивка или поесть жареной картошки. Делали это исключительно после отбоя, чтобы не увидел дежурный офицер, который при обнаружении такого рода неуставных занятий, мог наказать всю роту строевой или физической подготовкой. Зайдя в  столовую, старослужащий залихватски свистнул и прокричал:

– Гриня! Где мой ужин!

Из глубины варочной вынырнул солдат призыва 8-2 (осень 1998 года) и безропотно подал сковороду жареной картошки и двухлитровую бутылку  с пивом. Старослужащий передал её мне и сказал:

– На, неси.

Я схватил двухлитровку за горлышко  и понёс.

– Куда! Стой! – мат я опустил. – Чё, на гауптвахту захотел? Спрячь!

Спрятав бутылку под моим кителем, мы вышли из столовой и проследовали в расположение.

Надо сказать, что такого количество мата, как в армии,  я до этого  никогда и нигде не слышал, и у меня поначалу «вяли уши». Но как говорится: «Человек-скотина такая! Ко всему привыкает».  Привык и я. Да, что греха таить, сам стал его употреблять направо и налево.