Глава 3. Перелёт

В день отлёта с утра немного завьюжило. Несмотря на то, что нижний край облачности был на уровне двухсот метров, погода была ещё лётной, но метеорологи предупредили, что с северо-запада надвигается атмосферный фронт, который к вечеру накроет город снегом, и аэропорт придётся закрыть. Теперь вся надежда была только на то, что газпромовский вертолёт прилетит по расписанию, согласно присланной заявке на перелёт. Распрощавшись с Анастасией Юрьевной, мы уже в восемь утра были на лётном поле. Выяснив, что вылет вертолёта из Сыктывкара намечен на десять часов утра, Балашов потащил меня в кабинет пить чай. Там он ещё раз повторил мне свои наставления о выживании в тайге на случай непредвиденных обстоятельств. Незаметно пролетели два часа, однако вылет вертолёта всё ещё задерживался. Николай Васильевич позвонил в Сыктывкар своему коллеге и попросил того узнать причину задержки. В ожидании ответного звонка он стал наматывать круги по кабинету, углубившись в свои мысли, даже не замечая меня. Когда через пятнадцать минут ему позвонили из столицы, Балашов подвинул стул и сел напротив меня.

– Неважные у нас с тобой дела, Алексей. Вертолёт ещё не вылетел по причине того, что там не привезли какое-то оборудование, которое он должен взять на борт. Если до двенадцати часов вылет не состоится, нам придётся всё отменить. Это будет связано с тем, что по маршруту полёта вы можете попасть в полосу надвигающегося фронтового раздела, несущего в себе снегопад и сильный ветер. Поэтому всё решится в ближайшие полчаса, я рисковать тобой и экипажем не буду. Закончится пурга, и мы снова что-нибудь придумаем, а за это время отоспишься у нас и отдохнёшь.

– Но ведь это может продлиться не день и не два? – сделал я робкое замечание.

– Да, ты прав, – согласился со мной Балашов, поднимаясь и похлопывая меня по плечу. – Но в жизни, мой дорогой, есть такие вещи, с которыми мы просто должны смириться как с чем-то неизбежным. Пурга в это время года может продлиться до четырёх дней, потом почистим аэродром, и жизнь снова наладится в прежнем русле, зато все будут живы и здоровы, а это, знаешь, самое главное.

Спорить с аргументами Николая Васильевича было бессмысленно, так как, конечно же, он был прав. И я от безысходности уставился на фотографию деда, обнимающего Балашова и всем своим видом говорившего мне: «Не дрейфь, внучок, прорвёмся!!!».

В этот момент я снова испытал то необъяснимое состояние просветления, в результате которого у меня появлялось знание того, что будет происходить дальше. И я, как бы утешая своего старшего товарища, заявил:

– Всё будет хорошо, Николай Васильевич, не переживай. Скоро вертолёт поднимется, и я сегодня на нём улечу.

– Эх, молодёжь, молодёжь. Мне бы вашу уверенность.

Не прошло и двадцати минут, как снова зазвонил телефон, и сквозь неплотно прижатую к уху телефонную трубку я услышал, как диспетчер докладывает Балашову, что вертолёт вылетает из Сыктывкара через десять минут. Во время разговора он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь понять, как это я об этом догадался.

Когда через час вертолёт приземлился в Ухте, и я увидел дружеские объятия Балашова с Селиным, мне стало понятно без слов, что они на самом деле являются большими и хорошими друзьями. Представив меня своему другу, Николай Васильевич рассказал ему о нашем плане и назвал координаты точки назначения, в которую меня надо доставить. Селин посмотрел на нас таким взглядом, будто хотел убедиться, во вменяемом ли состоянии мы находимся и не сбежали ли мы из местного дурдома. У каждого нормального человека, когда ему скажут: «Вам надо отвезти этого парня в лес и оставить там на съедение волкам», такое неадекватное поведение мгновенно вызовет соответствующую реакцию. Так произошло и с Селиным. Но через несколько минут общения, убедившись в том, что мы не шутим, и наша просьба действительно имеет место, а времени на обдумывание не осталось, Селин сдался.

– Только ты учти, Николай, я иду гружённый под самую завязку, да и здесь, – он посмотрел оценивающим взглядом на меня и мой груз, – вместе с Алексеем будет почти полтонны. Крюк, который ты предлагаешь мне сделать, потребует большого количества топлива, которое я уже не могу взять из-за перегруза. Так что место посадки буду выбирать исходя из ситуации, погодных условий и остатка топлива в баках. Если вас это устроит… – он посмотрел мне в глаза, может быть, в надежде, что я ещё откажусь, выждал пятисекундную паузу и уже командирским голосом объявил: – То тогда мы немедленно грузимся и взлетаем.

Пока техники заканчивали заправку вертолёта, ребята из аэродромной службы помогли мне быстро погрузиться на борт. Обнимая на прощание Балашова, я почувствовал, как сильно он прижал меня к себе этот уже стареющий человек, ставший за эти несколько дней для меня почти родным.

* * *

Вертолёт бросало и трясло. Шум от работающих винтов не давал никакой возможности поговорить с бортмехаником, и через какое-то время, пригревшись между мешками с грузом, я незаметно для себя задремал…

…Мне снился сон. Передо мной сидел благообразного вида старик в полотняной рубахе с посохом в руке, и он, как мальчишку, отчитывал меня за какие-то прегрешения. А я в это время, вместо того, чтобы слушать и внимать его словам, рассматривал рисунок орнамента на его посохе, и мне было это намного интересней, нежели его слова, которые пролетали мимо моих ушей. Увидев такое пренебрежительное отношение к себе, старик начал стучать мне посохом по плечу, в результате чего я начал просыпаться…

И потом я почувствовал наяву, что кто-то реально пытается меня разбудить. Открыв глаза, я увидел перед собой второго пилота, который приглашал меня пройти в кабину. Селин, усадив меня в соседнее кресло, жестом показал, чтобы я надел наушники, и начал объяснять ситуацию. Из его объяснений я понял, что время подхода атмосферного фронта изменилось, и мы встретимся с ним в самое ближайшее время. Поэтому, учитывая сложившиеся обстоятельства, Селин предлагает мне выгрузиться в районе Ямозера, которое будет под нами через несколько минут. Отсюда, до конечной точки маршрута, мне надо будет пройти ещё порядка двухсот километров. Если такой вариант меня устраивает, то он идёт на посадку, если нет, то он немедленно разворачивается и улетает с этого маршрута. Времени на размышления у меня нет, и о своём решении мне надо сообщить ему прямо сейчас. Я, не задумываясь, сказал, что буду высаживаться там, где он сочтёт возможным посадить вертолёт. В свою очередь Селин предупредил меня, что времени на разгрузку будет не больше трёх минут, при этом двигатели и работу винтов на месте посадки он выключать не будет, поскольку не знает высоты снежного покрова, так что мне надо быть готовым к тому, что меня просто-напросто «выкинут» за борт.

Глядя перед собой через лобовое стекло кабины, я увидел, как впереди нарастает и приближается тёмно-серая стена циклона. От этой картины на душе стало как-то тревожно и нехорошо. Выходя из кабины, я с благодарностью посмотрел Селину в глаза и крепко пожал его руку. Мы поняли друг друга без слов.

Скоро я почувствовал, что вертолёт начал снижаться. Проверив свою амуницию и надев перчатки, я стал ждать команды на выгрузку. В иллюминаторе нескончаемый лес сменился снежной целиной, что свидетельствовало о том, что мы уже летим над замёрзшим озером, и через минуту вертолёт завис и начал спускаться. Как только шасси коснулись кромки снега, бортмеханик отодвинул боковой люк в сторону, и в тот же миг началась разгрузка. В четыре руки мы быстро выкинули на снег мой нехитрый скарб, а вот со снегоходом возникла проблема. Зацепившись гусеницей за лежавший под ним трос, он никак не хотел сдвигаться с места. А время неумолимо отсчитывало драгоценные секунды и литры сгоревшего керосина. Ситуация становилась критической, и в этот момент к нам на помощь пришёл Селин, который своей богатырской рукой вырвал из троса застрявший снегоход и выкинул его в снег, а следом за ним и меня. Оказавшись в снегу, я погрузился в облако снежной пыли, поднятой работающими винтами, за которым ничего нельзя было разглядеть. И только когда Ми-8 начал удаляться с резким набором высоты, я помахал им рукой вслед.

Сделав небольшой разворот на северо-восток, машина начала удаляться в сторону ещё чистого неба, как бы спасаясь от приближающегося ненастья, а на сердце у меня заскребли кошки дурного предзнаменования.

* * *

Когда стихли последние звуки улетевшей машины, окружающее пространство погрузилось в напряжённую звенящую тишину. Атмосферное давление стремительно падало, и у меня начало закладывать уши. В преддверии наступающего вселенского хаоса мир на мгновение замер, как будто собираясь с силами перед скорой смертельной схваткой между небом и землёй. Над ближайшими деревьями появилась тёмно-фиолетовая стена снежного фронта, которая приближалась со скоростью курьерского поезда. Уже стали слышны громовые раскаты снежного шторма, когда до меня дошло, что если я в течение ближайших пяти минут не придумаю, как мне укрыться от непогоды, то мне придётся очень туго. В этот момент на смену чувству уверенности из кромешной глубины подсознания начало просачиваться липкое и гадкое чувство панического страха. Я рыскал в отчаянии по снежной целине, как собака, потерявшая нюх, пытаясь на ощупь обнаружить заветный красный мешок, от которого зависела сейчас моя жизнь.

Неожиданно налетел первый порыв ветра. Макушки деревьев согнулись под тяжестью невидимой воздушной волны. Послышался пугающий треск ломающихся веток, и молчащий ещё несколько секунд назад мир ожил, ощетинился и пришёл в движение.

Представление начиналось. Вся северная сторона неба погрузилась во мрак, за которым просматривался невероятных размеров смерч, верхняя часть которого терялась в непроглядной вышине. Сквозь боковые стенки воронки были видны многочисленные разряды молний и слышались нескончаемые громовые раскаты. Вращающая масса воздуха, как громадный пылесос, засасывала на своём пути всё, что попадало в его жерло. По снежному насту потекли тонкие ручейки сыпучего снега, которые под действием ветра поднимались ввысь, окутывая белым саваном мою застывшую фигуру, впавшую в оцепенение. Может, на этом всё и закончилось, если бы в метре от меня из-под снега не показался кусок красного нейлона, сигнализирующий моему сознанию импульс надежды на спасение. Скорее интуитивно, нежели осознано, мои руки достали из мешка спасительную палатку, которую я бросился привязывать к стоящей поблизости маленькой сосёнке. И в тот миг, когда страховочный узел был уже почти готов, позади меня раздался взрыв. Обжигающий жар электрического разряда обжёг моё тело через толстую подкладку пуховика, а звуковая волна довершила разрушающее воздействие молнии, повалившей меня с ног. В полубессознательном состоянии я каким-то чудом ещё успел залезть в нейлоновое чрево палаточного мешка, прежде чем моё сознание отключилось.