Почти семьдесят цитат из двухсот семидесяти страниц! Никогда у меня не было такого при всей моей любви драконить книги на цитаты. Кроме, разве что, «Законов Мерфи», но из них я цитат не дёргал в силу того, что каждый закон – уже цитата. Но здесь! Уже с первой страницы, с предисловия только – нате вам пожалуйста умную мысль.
Не меняются только те, кого уже нет с нами.
Вот почему я начал читать «Овцу» только со второй попытки. Эта книга не из разряда тех, что можно перехватить минут на пять-семь во время завтрака, или убить ею время, стоя в очереди в столовку. Не-е-ет, она требует обстановки, запаса времени для глубокого, медленного прочтения и регулярных отвлечений от книги, чтобы подумать. И, конечно, карандаша – цитаты отмечать.
Я не стесняясь пишу – я поклонник Макаревича (а после «Овцы» ещё больший, чем прежде). Почему не стесняясь? Потому что в наши дни любить его – это как любить Путина. Вроде бы и есть за что, а прилюдно не сразу признаешься. Подумаешь прежде, не поколебётся ли общественное мнение о тебе? Я Макаревича люблю. За его песни. За его стихи. За его теперь уже прозу. За то, что он при жизни сделал себя живым классиком.
Дальше...
Талантливый человек – талантлив во всём. Это в том числе и про него, про Андрея Вадимовича. Начитавшись его, чувствую себя вампиром, незаметно проникшим на станцию переливания крови и также незаметно выбравшимся оттуда, напившись до отвала. Ну или путешественником, доползшего до чистой воды после многодневных скитаний по пустыне. Знал бы Макар, какое действие производит его книга – что б он сделал? Да ничего – он к поклонникам давно относится философски.
«Всё ещё сам овца» - это переиздание книги «Сам овца» спустя много лет. Насколько я понял, дело было так – Макаревич перечитал сам себя, сделал какие-то комментарии, ремарки, реплики и вместе с ними переиздал. Получилось, наверное, ещё интереснее, чем было. Сужу по части «Всё очень просто», которую я однажды уже читал, но без этих вот ремарок от 2013 года. С ними книжка стала как-то понятнее и немного актуальнее.
Ну а в целом «Овца» - это просто много-много мыслей, воспоминаний и рассуждений умного человека обо всём. Обо всём – не путать с расхожей формулой «обо всем и ни о чём». Пожалуй, уточню – обо всём, что ему интересно.
В первой части – воспоминания о детстве. Не какие-нибудь там абстрактные – вполне конкретные, вполне чёткие воспоминания. Причём передан сам дух того времени, дух Москвы конца пятидесятых - начала шестидесятых, и так хорошо, что словно видишь эту самую Волхонку, слышишь звуки, вдыхаешь запахи а главное, чувствуешь людей – людей таких, каких сейчас нет. И не будет. Потому что время не то. Потому что…
А по Волхонке ходил трамвай, и магазин «Продукты» назывался не «Продукты», а – «Бабий магазин», а овощная лавка во дворе за ним – «Дядя Ваня», по имени продавца. Кто сейчас знает, как зовут продавца в овощной лавочке?
Итак, человек немного рассказывает о жизни. Немного философствует. Немного касается своего творчества. Всё как-то ненавязчиво и мудро. Настолько, к примеру, что когда он рассказывает о том, как записывал свой сольник «Песни под гитару», хочется прямо сейчас, сразу и немедленно разыскать этот самый сольник в каких-то пыльных углах своего жёсткого диска. И нашёл-таки! И прослушал. И вдруг к несказанному изумлению понял, что эти песни отдают тем же самым духом, что и «Овца». Точь-в-точь. Аура что-ли одинаковая? А то вдруг есть несколько воспоминаний о Бродском, и чувствуешь непреодолимую потребность (не желание, а именно потребность почитать Бродского. Ну хоть сколько-нибудь). А то вдруг натыкаешься на маленькую ремарочку, что после этого написал песню «Чужие среди чужих», и радостно хлопаешь себя по лбу – ах вот она о чём! А я-то думал!.. Наконец-то очередной пазл сошёлся…
Макар немного мистик. Он рассказывает о том, какие невероятные вещи могли происходить с ним в детстве, и ёлки-палки, вдруг расшевеливается память, и возникает тридцать лет назад забытый эпизод, который тоже видится мистичным, но не был таким в то время, когда ты ходил пешком под стол. А всё потому, что эти вот самые вещи, как матросики на подоконнике или кусающий за ногу чёртик вполне могли произойти. Но только с ребёнком. Дети всё видят со своего измерения.
Макар пишет о счастье. А
Счастье – это то, что нельзя запланировать
Макар пишет о времени и возрасте. И совершенно не создаётся впечатление, что он подустал от жизни (хотя, к примеру, на концерте иногда кажется, что он подустал от музыки)
Страшно, когда человек, не желая осознавать своей неспособности угнаться за Временем, выносит приговор Времени, а не себе. Хотя винить не стоит ни Время, ни себя.
Но кстати о музыке. О ней написано очень много. И очень интересно. Дело не в том, что то тут, то там приоткрываются секреты «Поворота» или «Ты или я». О музыке пишет человек, заставший битлов и молодых роллингов, заставший и моду на рок-н-ролл, и коллективное схождение с ума по диско, и начало всевозможных свобод, быстро перестроившихся во вседозволенности. Узнаём, как это было.
Поразительное дело: как стремительно это техническое студийное великолепие – аналоговые ламповые пульты, большие залы с правильной акустикой, магнитофоны с широкой пленкой – ушло в прошлое, вытесненное новейшей электроникой, цифровой записью, компьютерными программами – казалось, навсегда! Ан нет: разыскивают, бережно восстанавливают, сдувают пыль – оказывается, настоящий-то звук здесь! Объелись электроникой. Все-таки человечество катится вниз – со всеми своими новомодными игрушками.
Наконец, особо интересные страницы о том, как «Машине» совали палки в колёса и сыпали песок в шестерёнки. А «Машина» ехала и ехала своим путём. Многое стало в её истории возможным отдельным случайностям. К примеру вот, несколько раз Макара чисто случайно не загребли туда, куда гребли хиппанов. А в другой раз случайно свернул не туда, куда все. Все познакомились с Кузькиной матерью, а «Машина» не пострадала. Хоть и мяли её, и царапали…
Удивительное дело! Почему тоталитарный режим не терпит улыбки? Ведь именно это его в конце концов и губит. Мне всегда казалось, что, если бы твердокаменные наши вожди позволяли хоть чуть-чуть улыбаться и иногда чуть-чуть улыбались сами, их режим мог бы продержаться дольше. Власть сохраняла железобетонное выражение лица, а к людям искусства испытывала глухое и мрачное недоверие.
Я с трудом слушаю сегодняшнюю музыку. Нет, это не касается Тины, Стинга, Джаггера, Клэптона, Коллинза и прочих стариков. Мы с ними еще из того, из иного измерения. Я до сих пор жду, что возникнет какая-нибудь юная команда и вновь перевернет мир, как Битлы четверть века назад. Напрасно я жду. Видимо, с помощью музыки можно перевернуть мир только один раз.
Очень личной получилась третья часть, где Макар рассказывает о своей взрослой жизни. Тут уже другое измерение. Здесь уже больше его наблюдалок за жизнью, метких, иногда искромётных, порой уже демонстрирующих лёгкое разочарование человека. Самая зацепившая фраза в этом контексте – следующая:
История начинает повторяться с того момента, когда умирает последний человек, который помнит, как все было на самом деле.
Почему-то в первую очередь подумал о войне, которая закончилась 70 лет назад без одного месяца.
Что ещё сказать? Ох и умный вы, однако, Андрей Вадимович.