Серия «Бандитский Петербург»

© Андрей Константинов, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

От автора

Помните анекдот: в Париже внучка подходит к бабушке и спрашивает: «Бабуля, что такое любовь?» Бабушка – типичная такая, породистая парижанка отвечает ей: «Любовь, деточка, – это то, что придумали русские, чтобы не платить денег».

В этом анекдоте зафиксирована наша особая национальная гордость: мол-де, одни только мы и умеем любить по-настоящему. Якобы это все от широты русской души. Которая, если уж полюбит, то обязательно: дым, гром, прах и пепел; не за что-то, не вопреки, а просто так. Лично я не разделяю подобного представления и считаю, что любить «по-настоящему» умеют все народы. Ну, почти не разделяю…

В предлагаемой читателям истории мне захотелось рассказать об одной из, скажем так, разновидностей любви. Называется она «любовь фронтовая». В отличие от рядового обывателя, слыхом о ней не слыхавшего, фронтовая любовь известна почти каждому опытному журналисту, побывавшему в горячих точках либо работавшему в связанных с риском командировках. Вот только журналисты не очень любят распространяться на эту тему, потому что даже сам такой рассказ считается дурной приметой: помянешь нечистого, он и объявится. Так что истории о фронтовой любви чаще всего передаются шепотком, на ушко. И с обязательным сплевыванием через плечо в финале.

Фронтовая любовь – явление интернациональное, но внутрикорпоративное. Это вспышка страсти не по отношению к местным парням и девчонкам, а любовь, завязывающаяся у коллег по цеху. Между людьми, которые оказались в сложных условиях и прекрасно отдают себе отчет в том, что каждую минуту ситуация может измениться до совсем плохой. Вплоть до увечья или гибели. На фоне зашкаливающего адреналина, общего напряжения атмосферы и, одновременно, профессионального азарта, людей порой буквально швыряет друг к другу. Тогда-то и начинается фронтовая любовь, помогающая этим двоим «согреться». Причем накрыть может кого угодно. Даже людей из разных стран, говорящих на разных языках и стоящих на разных идеологических позициях.

Однажды мне довелось увидеть, как такая любовь заварилась между нашим телевизионщиком и журналисткой-немкой. Она почему-то не говорила по-английски, а наш парень английским как раз владел, но совершенно не знал немецкого. Отправляясь на свидание, он попросил нас подкинуть ему какие-то немецкие слова и фразочки. И мы, глумясь, снабдили его важными любовными репликами, навроде: «хальт», «нихт шиссен»», «аусвайс», «ферфлюхте партизанен»… Самое интересное, что и с таким филологическим багажом у парня все получилось. Мы же окрестили его барышню «Гансом», так и не узнав, как немку звали на самом деле…

Фронтовая любовь – любовь обреченная. Она никогда и ни во что не развивается. Но само чувство в момент наивысшего развития столь остро и пряно, что многие, его испытавшие, подсаживаются на фронтовую любовь как на наркотик. Порой это становится одной из причин, по которым человек снова возвращается к работе в горячих точках. В тайной надежде еще раз встретить Её. И даже не знаешь – жалеть ли несчастных за то, что фронтовая любовь обожгла, чуть не сожгла их. Или, наоборот, завидовать. За их недолгие дни настоящего, невероятного счастья.

Андрей Константинов

P. S: Поскольку рассказываемая история разворачивается в декорациях наших дней, считаю необходимым заранее оговорить, что любые совпадения с имевшими место реальными событиями случайны, а расхождения, напротив, закономерны. Сходство главных героев с кем-либо из людей, ныне живущих, также является случайным, а эпизодически появляющиеся в повествовании «исторические» персонажи носят собственные «исторические» имена.

Часть первая
Фронт

Глава первая

Я потом детально пытался разобраться, почему нас с Элеонорой в эту командировку направили. Ведь все знали, что мы сильно не ладим. И по всему выходит, случайно оно так получилось. Руководству действительно просто некого было отправить на эту чёртову международную конференцию, кроме нас…

С тех пор как государство повело борьбу за поголовное здоровье нации, останкинские курильщики оказались беспощадно выдавлены из коридоров телецентра. Конечно, в идеале с ними следовало поступить как с американскими индейцами: загнать в резервации и выдать зараженные оспой одеяла, чтобы они побыстрее все и окочурились. Но так как в среде упертых адептов нездорового образа жизни имелись признанные акулы пера и профи телевизионного дела, подыскать достойную замену которым непросто, руководству пришлось пойти на компромисс и оборудовать неподалеку от центрального входа курилку. То есть поставить две уличные скамейки и поместить промеж них урну-пепельницу. А поскольку, так оно исторически сложилось, дымящаяся сигарета считается атрибутом творческого процесса, надо ли говорить, что свято место никогда не пустовало? Причем – ни днем ни ночью. Ведь ТВ – оно, как и Большой Брат, никогда не спит…

Вот и этим июльским утром на одной из курительных скамеек, вальяжно раскинувшись, в прямом смысле коптил небо местный старожил, новостной оператор Дмитрий Андреевич Образцов. В миру, невзирая на свои без малого пятьдесят, – Митя, а то и вовсе – Митюша. Вокруг Мити почтительным кружком сгрудилась охочая до баек зубра журналистики телемолодежь. А уж этих самых баек в его арсенале было – как у дурака фантиков.

Резким быстрым шагом мимо курилки в направлении центрального входа прошествовала красивая, очень стильно и очень дорого одетая женщина лет под сорок. Она предпочла демонстративно не заметить Митю, хотя Образцов столь же демонстративно ее поприветствовал, бойко вскочив и стянув с головы военно-полевую панаму.

– Элеонора Сергеевна! Радость-то какая! Одна и без охраны!

Распознав в тоне ёрничество, женщина молча прикусила нижнюю губу и невольно ускорила шаг. Митя же возвратил панаму на прежнее место, сел и назидательно обратился к молодёжи:

– Вот вам, мальчики и девочки, наглядный пример успешной карьеры. Как говорится, упорство и труд… Из сопливой стажёрки в замгендиры федерального канала. Это… Это ж понимать надо! – докончил он с интонацией старшины Васкова ^[1].

– А вот я слышала…

– А если кто политически незрелый, – грозно осадил худосочную очкастенькую стажёрку Митя, – начнет клеветать на руководство и распускать грязные сплетни про супруга Элеоноры Сергеевны, между прочим, одного из богатейших людей нашей страны, то мы дадим немедленный и жёсткий отпор! Не позволим глумиться над нашим прошлым, нашими, можно сказать, живыми символами. В 37-м вас бы за такие разговоры… Сталина на вас нет!

В следующую секунду к телецентру подъехало такси и из него выбрался мужчина – ровесник Мити, неплохо знакомый в лицо даже и молодой поросли. Это был собственной персоной Павел Бобков, звезда телеканала «Снег», которого в Останкино величали шутливым прозвищем «Медвежонок». В нем действительно было что-то от хитрого прощелыги-медвежонка, однако кличку свою Бобков получил не за внешнее сходство, а за… Впрочем, не будем забегать вперед.

– Мальчики и девочки! Спешите видеть: а вот вам пример противоположный! Пример безвозвратно погубленной карьеры некогда талантливого журналиста в тоталитарной России… Как дела, жертва гомофобии?

– Пошёл в жопу, Митя! – вынужденно притормозив, огрызнулся рупор оппозиции, и молодёжь с интересом приготовилась следить за намечающейся словесной пикировкой двух «стариков».

– Медвежоночек, не заводись. Я тебя сто лет не видел.

– И ещё бы сто не увидел! Сидите тут, окопались… Министерство пропаганды и лжи!

– А чего тады припёрси? Сидел бы у себя, на «Снеге», да и порошил? Дожидаючись, пока от собственного бесконечного злодейства загнется кровавый Мордор.

– И сидел бы! У меня, Митя, работы по горло. Мне, в отличие от тебя, некогда молодым байки травить: про старые добрые времена, про журналистское братство да фронтовую любовь… Мы – работаем! Хоть кто-то должен в этой стране людям правду говорить?!

– Ясен пень! Потому и интересуюсь: чего припёрся-то? Не дай бог, без тебя правда загнется. Как мы тогда, сирые, без вас обоих?

Понимая, что гонять мяч на словесном поле, где Митя всё равно его переиграет, смысла нет, да и времени жалко, Бобков вздохнул и сменил интонацию:

– Да мне выписку из бухгалтерии забрать. Для своих. А ваши, блин, уперлись рогом – по электронке нельзя, только лично и с паспортом. Прикинь, щас паспорт проверять станут, фотку с рожей сличать. Страна вахтёров! Вот хоть чуток власти есть – так на этот чуток тебя и нагнем.

– Да ладно тебе… Как старушка брюзжишь.

– Это я – старушка? – захлебнулся возмущением задетый за живое Медвежонок. – Да ты себя когда последний раз в зеркало видел? Сидит тут, как дедушка Ленин, с пионэрами. Между прочим, противоестественная тяга к молоденьким – признак подступающей старости!

Стремительно, чтобы не дать оппоненту успеть ответить, Бобков оставил курилку справа по борту и взял курс на стеклянную дверь. Ту самую, историческую. Которую, согласно демократическим апокрифам, в начале октября 1993-го пыталась штурмовать кучка макашовцев. И за отстояние которой наиболее ретивые милиционеры и вованы^[2] получили из рук Самого («дипломатия, панимаешь!») ^[3] свежеизготовленные медали «Защитнику Останкино» с девизом «Надежность и решительность».

– Чья бы корова про тяги противоестественные мычала… – хмыкнул вослед ретировавшемуся Медвежонку Митя. И те из молодых, кто поняли, о чём он, расхохотались.

– Между прочим, все эти ужасы, что Паша по всему свету рассказывает: дескать, вольный, свободный гей стал жертвой дремучей русской гомофобии – это, к чести нашего канала, не так. На деле всё много хуже было. Вернее – смешнее.

– А как? – загалдела молодежь. – Дмитрий Андреевич, расскажите! А?

И это был не тот случай, когда Митю требовалось долго и нудно упрашивать. Опять же настроение у него сегодня было соответствующее, на лирический лад настроенное.

– То, что Пашка – из этих, знали все. Он ведь буквально ко всем в штаны лез. И разговоры заводил. Достал, короче. Но журналист – действительно классный. Был. Пока башкой не поехал, на либерасячьих ценностях… Долго терпели его приколы. А он еще и, до кучи, бухать любил. И бухал серьезно. И вот однажды по-пьяни, тыкая пальчиком в телефон, перепутал номер своего любовника и нашего Генерального. Причём в четыре утра. И когда Кул спросонья сказал «Алё», Паша в ответ простонал: «Медвежоночек мой!» Вот его с тех пор и кличут Медвежонком.

– И чего Кул? – отсмеявшись, поинтересовалась аудитория.

– А Кул на планёрке сказал: «Дело не в том, что пидор, а в том, что – охуевший пидор. А это – беспредел. А беспредел – он, как и фашизм, не пройдёт». И Медвежонка репрессировали. Так он попал на канал «Снег», там таких много.

– Дмитрий Андреевич! – снова выперлась на первую линию очкастенькая. – А что за байку он упомянул? Ну, про эту… про фронтовую любовь?

– А это, дитя моё, скорее не байка – легенда. – Митя полез в карман за новой сигаретой. – Точнее – быль напополам с легендой. В общем, это как болезнь такая…

* * *

А красивая, на пять звёзд упакованная женщина – та самая, что без охраны, стояла у окна в кабинете у Генерального и с высоты третьего этажа с непонятным раздражением наблюдала за тем, как на улице Митя продолжал впаривать молодым…

Женщин на телевидении работает много – это факт. Также как факт и то, что оставаться женщиной на телевидении непросто, а зачастую – просто невозможно. Отсюда вопрос: а на фига они туда идут? Попробуем сформулировать.