ГЛАВА 1

Щелк!

«Бычок» – хабарик, запущенный в полет хорошо поставленным движением указательного пальца, произвел посадку в мокрой траве и плаксиво зашипел.

– А помнишь Аньку из параллельного? Она сейчас в Штатах. За папика богатого выскочила. Жалко. Клевая бабец. Я ее как-то вечерком во дворике прижал к стеночке. Торч!

– А я Светку типа люблю.

– Типа?

– Ну, как бы.

– Рыжову?

– Ага. Тоже торч.

– А она?

– Не. Дразнится только.

Второй «бычок» приземлился рядом с первым.

– Да ну?! Как не любит?! Ты нормально просил-то?

– Я ее в мороженицу приглашал.

– И что?

– Не пошла.

– Во, морковка! Давай я с ней побазарю. Чего выкобенивается? Шоугерл рыночная.

Затащу во дворик и объясню – либо с Дыней в мороженицу идешь, либо морду ножиком накрашу. Не пойму я баб. Чего им надо.

– На фиг мне Светка с порезанной рожей? Она некрасивая будет по жизни.

– Торчу я с тебя, Дыня. Ты и рыбку хочешь съесть и бутылки сдать.

– Какие бутылки?

– Из-под «фанты», блин.

Дыня заторможенно уставился на приятеля, по обыкновению «уронив» нижнюю челюсть и пытаясь выстроить логическую цепочку «Светка-„фанта"“.

За эту особенность вытягивать личико в критические для мозга мгновения Дыня и получил свое забавное прозвище. Впрочем, он никогда не обижался на эту, в общем-то, позорную кличку – по той причине, что ничего позорного в ней не находил. Ну, Дыня… Не Урюк ведь. Не Помидор какой…

Недавно он переступил двадцатилетний рубеж, по коему поводу нажрался до крайности вместе с сидящим рядом пареньком. Банкет устроили в парадном старинного особняка, на широком подоконнике украшенного витражом окна с видом на Неву. Для придания торжеству надлежащего уровня Дыня приволок из подвала жившего там бомжа и, повесив ему на шею бабочку из бумаги, заставил прислуживать на банкете. «Чо, мы не люди, в натуре?»

Через час юбиляра, гостей и прислугу прибрал к рукам местный участковый, вызванный бездушными жильцами особняка. Дыня расстроился и пригрозил спалить особняк вместе с «фискальными крысами», но угрозу свою не выполнил по причине отсутствия денег на бензин. Деньги были больной темой в его взаимоотношениях с обществом. Общество денег не давало, а жить хорошо хотелось. Само собой, вину за эту боль Дыня возлагал на общество и на нем же отыгрывался.

В положительной части его двадцатилетнего баланса находилась пятерка по начальной военной подготовке (бег в противогазе), полученная в восьмом классе, а в отрицательной – все остальное. В восемнадцать лет юноша получил приглашение из военкомата, которое сложил «голубем» и запустил с балкона. Больше по данному вопросу отличника начальной военной подготовки никто не доставал, а сам отличник при слове «армия» ронял челюсть, произнося любимое: «Чево-о-о?»

– А мне знаешь кто нравится?

– Ну?

– Алисия Сильверстоун.

– Кто?!

– Алисия Сильверстоун. Я бы ее хоть вот здесь, прямо на траве. И так, и так, и даже вот так.

Собеседник показал приблизительную позу, в которой мечтал соблазнить американскую актрису.

– Клевая коза. Каждую ночь снится, бестия.

– Мне Светка тоже снится, – поддержал тему Дыня. – И все время голая.

– Ладно, кончай о блядях. Сколько натикало?

Дыня извлек из ватника круглый, громко тикающий будильник и поднес циферблат к близоруким глазам.

– Без десяти.

– Все, пора.

Любитель Алисии Сильверстоун поднялся с насыпи и направился к кустам, тянувшимся вдоль железнодорожного полотна. По другую сторону кустов начинался крутой овраг, поросший иван-чаем и усеянный белыми камнями.

Никого, кроме вышеупомянутой парочки, на линии горизонта не наблюдалось. Как и требовалось в настоящую минуту. То, что лишние глаза нынче неуместны, понимали даже непробиваемые мозги Дыни. Он тоже поднялся с насыпи и вслед за приятелем пошел к кустам.

Приятель имел более благородную кликуху – «Боб», происходящую непосредственно от имени Борис. В паре «Дыня-Боб» он нес почетную миссию лидера. Хотя бы потому, что знал, кто такая Алисия Сильверстоун.

Сегодняшняя затея также принадлежала Бобу. Дыня в силу субъективных причин был просто-напросто не способен рожать гениальные идеи. Зато он всегда соглашался и без вопросов выполнял порученную миссию, благо распечатал девяностый килограмм чистого веса. Мозгов Боба, которые, впрочем, тоже нельзя было отнести к высшему сорту, вполне хватало на двоих. Таким образом, союз силы и ума делал парочку весьма боеспособной и устойчивой к социальным кризисам.

Однако даже Боб, которого постигла муза, не сразу решился изложить Дыне свою идею, а начал заход издалека, прощупывая почву в голове компаньона.

– А что, Дыня, денег-то нет?

– Нет.

– А почему их нет?

– Не знаю.

– Так я тебе скажу. Потому что сволочи из Кремля по полгода не платят старухам пенсии!

Дыня хлопал глазами и молча кивал, соглашаясь с Бобом.

– Нынче всем трудно, – продолжал Боб. – Кризис в стране. Произошло сращивание политических кругов с криминальными.

От таких слов в голове Дыни закрутились необратимые процессы, могущие привести к трагедии, поэтому Боб вовремя тормознул.

С пенсиями Дыня сообразил без подсказок. Они с Бобом напрямую зависели от своевременности их выплат. В нужные дни подгребали к сберкассе, брали на заметку какую-нибудь счастливую бабулю, провожали до дому и, скромно потупясь, отбирали в подъезде кошелек с деньгами.

Риск этого незатейливого промысла сводился к нулю, бабули даже не верещали, успокоенные до смерти одним внешним видом молодого Дыни. Верещали они уже потом, придя в себя, но потом не считается: не пойман – не Дыня. Тьфу-тьфу, с ментурой по поводу этих маленьких шалостей проблем пока не возникало. Хотя и Дыня, и Боб еще с двенадцати лет состояли на учете в местном отделении, на предмет старушек власть им претензий не предъявляла. Может, старушки и не ходили в ментовскую, а может, им не хватало памяти для воспроизведения в протоколах внешности героев. Какая, в принципе, разница?

Но вскорости в двери постучался правительственный кризис, приведший к дефициту пенсионного фонда, поэтому парочке пришлось срочно компенсировать свои материальные потери новым видом предпринимательской деятельности.

– А что делать? – оправдывался перед общественностью Боб. – Не идти же на улицу с плакатами протеста? Кто во всем виноват? Мы? Виноваты те, кто разворовал Россию. Почему сидящий в кожаном кресле чиновник может грабить, а Боб с Дыней не могут? Чем Боб с Дыней хуже? Боб с Дыней лучше! У них банковских счетов нет, они по прожиточному минимуму берут.

Общественность молча соглашалась. Насчет Дыниной реакции на его новый проект Боб опасался абсолютно напрасно. Выслушав компаньона, Дыня поднял большой палец и промычал:

– Кла-а-а-с-с!

В связи с простотой исполнения операция отнимала минимум материальных средств, зато сулила мгновенное обогащение. Дыня мечтал купить «порше», чтобы покорить сердце хохотушки Рыжовой, а Боб вообще ни о чем не мечтал. Никогда. Не любил.

– Хватайся.

Дыня взялся за свободный конец рельса, и приятели потащили железяку к насыпи.

– Как ложить-то?

– Прямо так и положим.

– Поперек?

– Да какая в зад разница?! Через минуту рельса упала на железнодорожные шпалы.

– Погоди, еще пять минут. Как бы не засекли…

– Кто тебя тут засекет, Дыня? На пять кэ-мэ, кроме тощих кроликов, ни одной живой души.

Дыня потер натруженное плечо. Насчет пяти кэ-мэ это точно. Вся физическая сторона проекта легла на Дынину широкую спину. Тащить по полям эту железку… У Боба, видишь ли, какой-то енурез, тяжести нельзя поднимать.

Боб опустился на колени и приложил ухо к холодной земле.

– Едет… Тьфу, сука, перепачкался, вонять буду.

Боб плюнул на рукав джинсовки и попытался отскоблить мазутное пятно. Потом вновь ухватился за принесенный ими рельс.

– Давай… Да не так, урод!

– Чего ты обзываешься?

– Поправь, поправь. Все, отваливаем. Рельс лег поперек железнодорожного пути.

– Может, привязать? – предложил Дыня.

– Если только к твоему концу, – ответил Боб на ходу, сбегая по насыпи к кустам.

Дыня тупо посмотрел на рельс и скатился следом.

Добежав до кустов, парочка свернула влево и понеслась со всех ног подальше от оставленного на путях рельса. Пробежав метров двести, Боб остановился, перевел дух и поднес палец к губам.

– Тихо… Во, слышишь? Ползет. Оба приятеля спрыгнули в заранее облюбованную ложбинку и залегли в траву.

Со стороны Москвы приближался пассажирский скоростной экспресс.

«Твердой поступью на площадь выходит колонна участковых инспекторов. Вот они – гроза тунеядцев и пьяниц, мелких хулиганов и нарушителей санитарии! В строю как молодежь, так и ветераны. В первом ряду, с переходящим вымпелом в руках, марширует заслуженный участковый России, майор милиции Безбород ный Иван Тимофеевич. Более двадцати лет он с гордостью носит милицейский китель. В этом году им составлен миллионный протокол на нарушителей порядка. С юбилеем вас, уважаемый Иван Тимофеевич! А рядом с ним совсем молодой участковый инспектор, только что закончивший с отличием школу милиции. Он еще не успел понюхать аромат чердаков и подвалов, его еще не обзывали „легавой сукой“, но у него все впереди.

Вот так, плечом к плечу, и стар и млад, идут на смертельную борьбу с преступностью наши доблестные участковые. Ура-а-а!..»

– Потише, Саша, потише.

– Что потише? Телик? Тогда не охай так.

– Нет, ты потише… Вот так, вот так, ах… «А следом за колонной участковых ровными шеренгами выходят на парад кинологи. Рядом с ними их верные четвероногие друзья, бескорыстные и преданные. Где человек бессилен, там поможет собака. Посадить бандита не посадит, но хоть покусает. Сколько их, достойных продолжателей дела легендарного Мухтара? И не сосчитаешь…»

– Ах, Саша, ах, еще, еще!.. Господи, как хорошо…

– Больше ничего интересного не вспомнила? О-о-о…

– Сейчас, сейчас… Я Витьку Гнутого вчера на дому подстригала. Он «стрелку» по телефону забивал. Послезавтра возле стадиона. Какой-то магазин не поделили. А-а-а…

– Понял. Больше ничего?

– Не-е-е…

– У-у-у… На-та-ха…

«На площади появляются машины эксперт-но-криминалистической службы. Тяжелая, так сказать, артиллерия. Каждая машина оснащена по последнему слову техники. Внутри, склонившись над микроскопами, выявляют следы преступлений зоркие дактилоскописты, рядом с ними проявляют пленки фотографы. И можно с уверенностью сказать, как бы ни заметал следы нарушитель закона, а все не заметет. И что он не заметет, будет найдено, закреплено и положено в фундамент обвинения нашими экспертами…»

– Еще, еще!..

Трещит телефон.

Саша дотягивается до трубки.

– Алло-о-о. Ну?

– Шурик, это Рома. Ты не очень занят?

– Относительно.

– Слушай, у меня беда. Ствол не могу найти. Посмотри, может, в столе оставил.

– Хорошо, посмотрю. Все?

– Погоди, Шура. Если в столе не будет, загляни в сортир.

– Ну ты дал!!!

– Случайно вышло. Автоматически. Я когда приземляюсь на толчок, ствол с ремня снимаю, чтобы не мешал. А назад, наверное, сунуть забыл. У меня был тяжелый день.

– Ладно, гляну.

– Я перезвоню минут через десять, хорошо? «Парад подходит к своему апогею, колонны замерли перед трибуной, сейчас слово возьмет министр. В бессильной злобе смотрит преступный мир на происходящее…»

– Все-е-е… Ух.

– Что-то случилось, Саша?

– Все нормально, детка. Отдыхай. Я сейчас подойду.

Оперуполномоченный уголовного розыска Александр Сергеевич Стрельцов, на ходу застегивая ремень, вышел в коридор, достал из кармана складной ножик, сунул лезвие в щель между соседней дверью и косяком и, секунды две повозившись, открыл замок. Он не мешкая подошел к столу, выдвинул поочередно ящики и, мрачно ухмыльнувшись, прошептал:

– Долболоб.

Пришлось идти в туалет. Версия коллеги блестяще подтвердилась. Табельный пистолет всем известной системы лежал слева от унитаза, на канализационной трубе, слившись с ней, как хамелеон – с окружающей средой. Что и спасло раздолбая Рому от служебного расследования, увольнения из органов, а возможно, и от уголовной ответственности. Оружие с полным боекомплектом находилось в отхожем месте как минимум час, но осталось незамеченным ни начальством, ни личным составом, ни задержанными по разным поводам дураками.

Стрельцов поднял пистолет, протер его от влаги куском валявшейся рядом газеты и сунул за ремень. Наберут детский сад в милицию… С Романа Борисыча без вопросов пузырь «Наполеона».

Вернувшись в кабинет, Стрельцов, помимо Наташи, застал там уважаемого начальника отдела Листопада Германа Андреевича, служившего аж в звании подполковника.

– Ну-ка, выдь сюда, голубок, – Листопад указал на дверь.

В коридоре шеф, гневно сжав кулаки, зашептал Стрельцову в лицо:

– Сколько можно с бабами, а? Как ни зайду, сидят – ногами сверкают. Ты не о бабах должен думать, товарищ инспектор, а о повышении раскрываемости преступлений. Охренел совсем, да? Меры не знаешь? Гляди, ковбой, доскачешься.

– Да я… Рабочий день…

– Превратил отдел в публичную библиотеку, тьфу, мать твою, в цветник. А почему дела на полу валяются? У тебя сейфа нет?

– Случайно, – пожал плечами Шура. – Со стола уронились.

– Вышибу, понял?

– Как не понять?

Листопад повернулся и взял курс на дежурную часть.

«Дела, дела, – обиженно подумал Шурик. – „Кукушки“ нет, даже тахты нет. Где с людьми работать? А на столе, конечно, неудобно, соковат».

«Мы передавали запись парада Главного управления внутренних дел на Дворцовой площади, посвященного…»

Шурик убрал звук. Надобность в шумовом прикрытии отпала.

– Слыхала, Натаха, что Глистопад сказал?

– Нет.

– Раскрываемость повышать надо, – Стрельцов достал из стола бутылку пива и отхлебнул из горлышка. – А я превратил отдел в цветник. Усекаешь мысль?

– Не совсем.

– Информация нужна. Убойной силы.

– Мне домой пора, давай завтра.

– Тьфу… Ну что у тебя за мысли пошлые? Я с тобой исключительно из соображений любви. А информация – это так, для поддержания разговора.

– Странно. Есть информация – есть любовь, нет информации…

– Прекрати, – Шурик недовольно поднялся со своего места и спрятал Ромкин пистолет