Глава первая

– Наверное, "Мерседес" угнали, – сказал Влас, включая поворотник и притормаживая у поста ГАИ.

– Или у инспекторов получку задержали, – предположила Дина. – Это уже в четвертый раз?

– В двадцать четвертый! – буркнул Влас и потянулся к заднему сидению, на котором лежала кожаная папка с документами. – Никакие нервы не выдержат!

Дина смотрела, как Влас начинает неудержимо трясти головой – снизу вверх, словно пытался без помощи рук закинуть наверх челку. ГАИ тут не при чем, мысленно сказала она ему. Тебе лечиться надо. Пока молодой – головой трясешь. А потом весь вибрировать начнешь как массажер, ни рюмку взять, ни в носу поковыряться.

Она опустила на глаза темные очки с маленькими круглыми линзами. Очки сидели на переносице так легко, что Дина их не замечала. Ни бликов, ни искажений. Глаза просто выползали из орбит от удовольствия смотреть на мир. Дорогая вещица, и все-таки в Берлине, на рынке Вилденплатц, очки обошлись почти вдвое дешевле, чем если бы она купила их в переходе на "Пушке".

Теперь Дина смотрела на голубую "стекляшку" ГАИ сквозь два тонированных стекла. Влас так и не научился вести себя соответственно марке автомобиля, за рулем которого находился. Эх, ей бы родиться мужчиной, она бы продемонстрировала манеры хорошего тона! Ну кто так выходит из "шестисотого"! Плечи опустил, семенит к инспектору на полусогнутых, головой трясет. Мастер автомобильного спорта, призер чемпионата России девяносто второго года, дважды покалеченный и однажды побывавший за пределами жизни!

Она нажала на кнопку, вмонтированную в подлокотник. Спинка кресла стала плавно опускаться. Анатомическое сидение точно подстроилось под рельеф тела Дины. Девушка, полулежа, искоса смотрела в окно. Инспектор проверял документы, внимательно вчитывался в купчую, в паспорт технического состояния, дважды обошел вокруг машины, попросил открыть багажник. Эти процедуры повторялись со строгим постоянством на всем протяжении пути от Бреста. Сначала просмотр документов, затем прогулка вокруг автомобиля и на десерт – проверка на угон.

– Надо проверить на угон, – сказал инспектор.

Пультом дистанционного управления Дина включила магнитолу и прикрыла глаза. Она самой себе хотела казаться человеком с железными нервами, умеющий владеть собой в самые напряженные мгновения. От Смоленска до Вязьмы они неслись со скоростью двести километров в час. Казалось, машина продолжала стоять на месте, лишь мягко покачивалась на рессорах, а мимо них, по обе стороны от дороги, со страшной скоростью проносился белый забор из березовых стволов. Попутные машины с коротким свистом отскакивали назад. Встречные проносились мимо, как снаряды. Несколько насекомых, попав в лобовое стекло, превратились в мутные пятна. Влас попытался очистить стекло омывателем, но сила ветра была столь велика, что даже тугие струи, выходящие из опрыскивателя с силой в несколько атмосфер, превращались в веер брызг и доставали лишь до нижней кромки стекла.

Она доверяла Власу, когда он был за рулем, на все сто. Как всякий водитель, пребывающий в роли пассажира, она внимательно следила за дорогой, невольно читая дорожные знаки, но в мгновения опасных обгонов и крутых маневров не вздрагивала, не хваталась руками за панель и не дергала ногой, отыскивая несуществующую педаль тормоза. Но на этой области ее доверие к нему исчерпывалось. Бог за рулем, Влас вне машины становился маленьким, затравленным человечком, на генетическом уровне боящийся гаишников и милиции. Перед человеком в форме он вел себя столь унизительно, что Дина надевала очки и закрывала глаза, чтобы не видеть его сутулых плеч и дергающейся головы. "В последний раз еду с ним!" – мысленно клялась она себе. Уже два года она клялась так.

Инспектор и Влас вышли из "стекляшки". Влас не скрывал своего счастья, и от его широкой улыбки, которой позавидовал бы Буратино, Дину передернуло.

– Счастливого пути! – сказал инспектор, прикладывая ладонь к козырьку.

Дина поняла его по губам. Влас, скованно и неестественно двигаясь, открыл дверь, сел за руль и вставил ключ в гнездо. До тех пор, пока машина не тронулась, Дина смотрела на внимательные темные глаза гаишника с цепким взглядом и думала о том, что он обязательно запомнит Власа по его огромному рту и дергающейся голове. Значит, находится рядом с Власом – все равно что плавать рядом с тонущим. Рано или поздно он потащит за собой в глубину любого, кто попадется под руку.

* * *

Макс был похож на хирурга. Только не хватало резиновых перчаток и марлевой повязки на лице. Высокий лоб, переходящий в залысину не по годам обширную, был покрыт крупными каплями пота и в скудном свете аварийного фонарика отливал полированной бронзой.

– Что тебе рассказать о женщинах, юноша? – говорил Макс, низко склонившись над двигателем и ковыряя длинным жалом отвертки в его недрах. – Это вранье, что мы больше всего ценим тех, за которых пришлось бороться. Такие создают слишком много проблем. Звонит мне как-то в дверь соседка. Волосы распущены, халат такой… в общем, я так и не понял, зачем она его вообще надела. Можешь думать обо мне что хочешь, говорит…

Приврать Макс любил. Но если и был лжецом, то не воинствующим. То есть, он никогда не спорил и не убеждал. К своему собеседнику относился просто: хочешь верь, хочешь – нет. Он вытащил из кармана голубую пачку "Блэнда", поковырял в ней пальцем и, ничего не выудив, смял пачку и кинул под ноги.

– Ключ на четырнадцать подай, пожалуйста! – попросил он, вновь склонившись над капотом.

Осталось всего ничего – затянуть последние гайки и насадить шланги на патрубки. Финишная прямая. Макс любил собственноручно заканчивать многодневный и сложный ремонт, и своего помощника Геру к финальной работе не допускал. Крепко побитую "девятку" в мастерскую притащили на буксире неделю назад. Она была похожа на гофрированный шланг для пылесоса. В какой-то фирме был банкет, и один из сотрудников в разгар веселья сел за руль и стал кружиться по двору. На пятом или шестом витке "девятка" сошла с орбиты и впечаталсь в бетонную стену.

– Завтра у моей кошки день рождения, – сказал Гера. – Три года. Поляну накрывать?

Макс любил своего помощника за то, что его жизнь всегда была наполнена событиями. Он вообще любил жизнерадостных людей, праздники, юбилеи, торжества, шум за столом, когда никто никого не слушает и все говорят одновременно, любил дым сигарет, засохшие салаты, шпроты из банки, порезанную на дольки луковицу и немолодых разведенных женщин, работающих в сфере торговли. Гера знал об этих слабостях Макса и при любом удобном случае старался найти повод. Наверное, в нем сидело непроходящее чувство благодарности к Максу за то, что полгода назад он уговорил хозяина взять Геру на работу в мастерскую.

– Посмотрим, – уклончиво ответил Макс, зачем-то нагоняя на лоб морщины, хотя его сознание было уже до отказа забито мыслями о луке и продавщицах.

Он бережно опустил капот и надавил на него ладонью. Клацнул замок. Макс поднял голову и посмотрел на Геру. Его рыжие волосы налипли на вспотевший лоб. Маленькие глазки, обрамленные белесыми ресницами, были невыразительны. Макс их стеснялся и при любом удобном случае надевал непроницаемо-черные очки.

– Черт с тобой, – сказал он, отворачиваясь от Геры. – Накрывай поляну. Только не раньше шести. Когда спадет жара, тогда и начнем.

* * *

Назарова стояла посреди комнаты, заставленной то ли бесформенными истуканами, то ли кривляющимися привидениями, то ли сырыми скульптурами, закрытыми мешковиной. Она держала в пальцах зажженную сигарету, но не подносила ее к губам, словно это был фимиам, и ей хотелось, чтобы комната пропиталась сладковатым запахом дорогого табака. Пепел под собственной тяжестью падал на ламинированный паркет. Назарова ходила вокруг зачехленного кресла, щурилась, склоняла голову набок. Оно напоминало ей палатку из туристского лагеря в Карпатах, куда в юности она ездила каждое лето. Маленький брезентовый домик с остроугольной провисшей крышей, где вход зашнуровывался веревкой, как ботинок. Внутри было тесно, но ужасно уютно. На холодном и бугристом полу ночью умещалось пять-шесть девчонок. Было страшно и весело. Мальчишки из соседних палаток всю ночь пугали, скребли ногтями по крыше и гладили все теплое, что округло выпирало из брезентовых стен.

Там же, в лагере, она встретила своего будущего мужа. Он был не таким, как остальные парни. Он не скреб ногтем палатку и не гладил округлости. Он рассказывал ей о своем отце академике и маленькой, затерявшейся где-то в Пиренеях стране Андорре, куда ездил в минувшее лето вместе с отцом.

Она влюбилась в него, как идиотка. Ее восхищало в нем все то, что отличало от глупых и похотливых пацанов: его холодная сдержанность, подчеркнутое безразличие к женщинам, его интеллект, остроумие и тонкий вкус потомственного интеллигента.

Они спали в разных постелях. Он ложился поздно и вставал рано. Он делал карьеру, а Назарова плугом шла впереди него, взрыхляя почву. Она слышала, как его знакомые нашептывали друг другу грязные сплетни, но они лишь рождали в ее душе всплеск гордости: он не такой, как все, он выше всех, он чище всех. Ее не обижало его нескрываемое отвращение к ее белью, которое она вывешивала на балконе для просушки, к груше для спринцевания, которая хранилась в шкафчике в ванной, к ночной рубашке, к ночным кремам, ко всему тому, что в его понимании было так или иначе сваязано с плотскими пороками; в дни, когда она покупала прокладки, он уходил из дома и ночевал у друзей, а она легко терпела его непохожесть как проявление детской неосведомленности, чистоты помыслов и монашеской святости.

Она ухаживала за его престарелым отцом, она тащила на себе все бремя домашнего хозяйства, когда он учился в аспирантуре, когда защищал кандидатскую, потом докторскую, когда месяцами пропадал в загранкомандировках. Она, не ведая ни усталости, ни отдыха, вила их семейное гнездо, наполняя его светлым ожиданием тихого счастья.

А потом ей исполнилось тридцать пять, и дорога светлой надежды и ожидания вдруг закончилась темным и сырым тупиком. Она вдруг поняла, что все прошедшие годы у нее не было ни семьи, ни мужчины; у нее нет детей и вряд ли когда будут. "Господи! – думала Назарова, посмотрев вокруг себя другими глазами. – Где я была раньше?" Жизнь вне семейного гнездышка оказалась прекрасной, но уходила стремительно, как песок из колбы. И она схватилась за нее, как за дефицитный товар, выстояв очередь в полтора десятка лет.

"У меня есть мужчина", – сказала она как-то мужу и вся напряглась в ожидании истерики, слез, упреков. Но муж улыбнулся и ответил: "У меня тоже".

Он взял от жизни все и потому мог улыбаться без напряжения. "Давай обойдемся без громкого и скандального развода, – попросил он. – Мне нужно еще полгода. Я куплю тебе квартиру в центре Москвы, мебель и машину".

Он выполнил свое обещание с той легкостью, с какой богатый человек дает подаяние нищему. Он улыбался, говорил комплименты и прекрасно выглядел. "Что это? Зачем это? – думала Назарова, глядя на пустые стены комнаты, на зачехленную мебель и свое отражение в большом инкрустированном трюмо. Он украл у меня молодые годы – самое дорогое, что вообще может быть у женщины. Он их сожрал и переварил. И пятнадцать лет прожил за мой счет".

* * *

Воркун не ожидал, что воришки сработают так быстро. Только вчера утром он сообщил им марку, номер, цвет машины и возможные места ее парковки, как уже сегодня в обед ему позвонили на мобильный:

– Гоним товар. Принимай у себя.