Вадиму Нестерчуку посвящается.

Обещание выполнено.

Мне хотелось создать параллельную реальность, в которой он остался жив.

«Ama llulla, ama suwa, ama quella!»

(«Не лги, не воруй, не ленись!»)

(кечуа)

Девиз Империи Инков

«– Я не могу быть священником, святой отец.

– Почему? Ты лучший студент, у тебя есть талант убеждать других.

– Этого недостаточно.

– Ты словно чего-то боишься. Но это исповедальня. Сейчас я не просто твой куратор, но и твой духовник. Разве боятся духовника?

– Я не вас боюсь, святой отец. Скорее себя.

– У меня такое впечатление, что я вытягиваю исповедь из тебя силой. Но я священник, а не комиссар полиции.

– У вас хорошее чувство юмора. Я всегда это отмечал на ваших лекциях.

– Я прожил достаточно много лет, чтобы понять, что в мире, кроме веры, слишком мало серьезных вещей.

– Но причина, по которой я не могу быть священником, также слишком серьезна.

– Давай сделаем так, как задумали наши предшественники. Эта кабинка устроена таким образом, чтобы не видеть лица исповедника и остаться наедине с собой. Собеседника как будто нет, есть только его вопросы. Итак, ты не можешь получить рукоположение и сан, так?

– Так.

– Почему? Ты сделал что-то страшное?

– Да.

– Украл?

– Нет.

– Лишил жизни человека?

– Нет. Хуже, гораздо хуже.

– Что может быть хуже?

– Всего вашего опыта не хватит, чтобы догадаться.

– Ты серийный убийца?

– Опять шутите. Нет, я скорее серийный каннибал. Ну, вот и признался.

– Серийный кто?!

– Каннибал. Я ел людей. Много раз.

– Когда это было?

– Последний раз на прошлых каникулах.

– Но зачем?!

– Чтобы сила врага стала моей. Таковы обычаи в моем селении.

– Похоже на дешевые книжки в мягких переплетах.

– Жизнь вообще похожа на дешевую литературу. Но признать это людям мешает врожденный снобизм.

– Ты ел человека? Ты, лучший студент семинарии, ел человека?! Неужели это правда?

– Это не все.

– Неужели это правда? Но ты раскаиваешься в том, что ты сделал это?

– Как бы я ни раскаивался, я должен поступить так, как требуют обычаи моих отцов.

– Не понимаю.

– Если вы расскажете кому-нибудь об этом, вас убьют. И, возможно, съедят».

Один. Исчезновение

Таинство исповеди было нарушено. Иначе откуда бы Норман узнал об этой истории.

«Неужели ты думаешь, что все это правда?» – спросил Вадим Нормана. Метис невозмутимо улыбнулся широким ртом:

«Не знаю. Но о священнике я больше ничего не слышал».

Он, что ли, так шутит?

Норман, несмотря на происхождение, исповедовал европейские ценности. Лицом он был похож на своего отца, а тот – на всех представителей племени кечуа: круглолицых, крупнозубых, кареглазых, с кожей цвета старинной мебели. Вадима странная история заинтересовала. Он медленно пил безалкогольное пиво, раздумывая над тем, что сказал профессору семинарии его студент.

Вот о чем размышлял Вадим. Людей едят по разным причинам. Например, от голода. Случаев каннибализма во время спонтанных или срежиссированных голодоморов было не счесть от Дарфура до Украины. Едят людей в тайге – это особая российская традиция времен ГУЛАГа. Двое заключенных, планируя сбежать из лагеря, уговаривали третьего, причем, выбирали человека посильнее и покрупнее. Этот третий, как тупой бык, тянул на себе провиант всей группы беглецов, а когда запасы кончались, большого и сильного пускали в расход и съедали. Так это и называлось – побег «с бычком». Следует понимать, что ни в первом, ни во втором случае участники трапезы не вкладывали в акт каннибализма ничего мистического. Они просто утоляли голод. «Интересно, сколько же в мире осталось неисследованных мест, где человека пожирают во имя высокой цели? Где съедению куска человеческой плоти придают священное значение?» – размышлял Вадим, при этом сомневаясь, что история, рассказанная Норманом, правдива. Вряд ли священник может нарушить таинство исповеди. Впрочем, как там сказал семинарист, главный герой рассказа Нормана?

«Жизнь вообще похожа на дешевую литературу».

«Но оценить это может только тот, кто читает хорошие книги», – словно говорила белозубая улыбка метиса.

– Ты знаешь, кто такой Лапу-Лапу? – спросил Нормана Вадим.

– Нет, и никогда не знал.

– А тебе интересно узнать, кто это?

– Нет, – пожал плечами Норман.

– Ну, тогда расскажу, – улыбнулся Вадим, не заметив отказа. Он вообще отличался упрямством и говорил больше о том, что было интересно ему, а не собеседнику.

Неизвестно, запомнил ли Норман всю бесконечную историю убийства и съедения знаменитого адмирала Магеллана сотоварищи на Филиппинском архипелаге. Жадность европейцев и агрессивность филиппинцев не долго испытывали друг друга на прочность. Местный вождь по имени Лапу-Лапу не дал португальцам закончить мореплавание. Во всяком случае, не всем из тех, кто посетил его остров. Норман же из всей истории запомнил главное. Памятников Магеллану на Филиппинах не ставили. А вот мощная фигура Лапу-Лапу, запечатленная в бронзе, является достопримечательностью архипелага. Памятник каннибалу, единственный в мире. Но история Филиппин на Боливийском плоскогорье мало кого интересует.

К тому же Норман, кечуа, не желал иметь ничего общего с древними традициями своего народа. И он, как специалист по истории инков, всегда пытался найти оправдательные мотивы в действиях Франсиско Писарро и тех, кто пришел за ним, чтобы уничтожить Империю Четырех Сторон, больше известную, как Империя Инков. В XVI веке эта страна простиралась на пять тысяч километров с севера на юг континента и примерно на тысячу в глубь от тихоокеанского побережья к верховьям Амазонки. Местное население называло свою родину Тавантинсуйу, что в переводе и означало «Земля Четырех Сторон». Ученые до сих пор спорят, страдал ли ее народ под властью императоров или же пребывал в счастливой эйфории от сознания того факта, что живет в огромной могущественной стране. По сути, сверхдержаве своего времени.

Норман был лишен склонности к сомнениям и не любил подобные споры. Все, что происходило на континенте до европейцев, он считал суеверием и пережитками, – то есть, с точки зрения метиса, злом, с которым нужно беспощадно бороться в силу своих возможностей. Что, собственно, Норман и делал. Инструментом борьбы было знание, а способы – исключительно академические. На историческом факультете университета имени Габриэля Морено Норман Паниагуа считался безжалостным преподавателем, способным уничтожить нежелание учиться у самого распоследнего неуча. Профессор, не испытывая никаких сомнений, ненавидел прошлое своего континента, поэтому знал его исключительно хорошо.

– Правители страны инков были невероятно богатыми людьми. В современных масштабах очень сложно себе представить те богатства, которыми они обладали. Ты же знаешь историю выкупа Атауальпы?

Вадим не знал.

– Император по имени Атауальпа был захвачен в плен Франсиско Писарро. Атауальпа попытался купить себе свободу. Он предложил конкистадорам столько золота, сколько поместится в комнате, где был заперт правитель.

– И что дальше?

– Писарро согласился, и переговорщики со стороны индейцев привезли золото. Столько, сколько влезло в комнату размером примерно пятьдесят кубических метров.

– Ничего себе!

– Они привезли и серебро, – улыбнулся Норман. – Его было примерно в три раза больше, чем золота. А потом Атауальпа решил похвастать своими финансовыми возможностями и намекнул Писарро, что это лишь капля в море по сравнению с тем, что у него осталось.

Империя Инков, как считают историки, занимала площадь от 800 000 до 2 000 000 квадратных километров. Ее обитатели называли страну Тавантинсуйу, что означало Четыре Объединенных Провинции. Их названия, в свою очередь: Кунтинсуйу, Кольясуйу, Антисуйу и Чинчасуйу. И взлет, и падение Тавантинсуйу полны загадок и вопросов, которые пока что остаются без ответа

– Конкистадоры отпустили императора?

– Конечно нет. Если бы это случилось, то мы бы с тобой сидели при свете лучины и восхваляли власть Верховного Инки в дозволенных для простолюдинов словах, но не более того. А потом, вместо того чтобы сесть за компьютер и проверить месседжи, отправились бы на ближайший государственный огород вкалывать на благо великого Отечества.

– «I’m back in USSR!» – напел Вадим «битловскую» мелодию.

– Конечно, старик, это был полный Эс-Эс-Эс-Эр, только в доколумбовом исполнении! – рассмеялся Норман. Он хорошо знал уклад жизни в Союзе, где получил диплом историка. И где, собственно, познакомился с Вадимом.

– Это был настоящий военный коммунизм, – продолжал Норман. – Любая открытая торговля – под запретом. Разные классы общества носили строго предписанную их сословию форму одежды. Все и вся подчинялось регламенту. День делился на три части: восемь часов на сон, восемь часов на отдых, восемь – на работу. Каждая община делила все произведенные материальные блага тоже на три части: одна отдавалась Великому Инке, то есть государству, вторая – предназначалась Инти, Солнцу, и ею распоряжалось мощное сообщество жрецов, третья часть оставалась в общине. Но в действительности все вокруг – включая землю и людей, на ней живущих, – было собственностью государства. А значит, одного человека по имени Атауальпа.

– Ты знаешь, – сказал Норман, – в Империи Тавантинсуйу был популярен лозунг «Все на благо человека!» Так вот, одного простолюдина казнили, когда он сказал, что знает этого человека.

Вадим рассмеялся.

– Я этот анекдот помню еще со школы. Только он не про вашего Императора, а про нашого. Генсека.

Паниагуа засмеялся вслед за Вадимом и продолжил описывать историю взаимоотношений Франсиско Писарро и Великого Инки. Предводитель конкисты решил не жадничать и, получив выкуп, правителя инков так и не отпустил.

– Так что Франсиско Писарро спас свободный мир еще до того, как этот мир появился, – так Норман подвел итог деятельности конкистадора.

– Свобода, построенная на обмане, – задумчиво проворчал Вадим.

– Что поделаешь? В истории иногда даже преступления могут положительно повлиять на прогресс.

Норман считал, что свобода – это единственный двигатель прогресса. И за нее надо платить. Свобода предпринимательства, воплощенная в официанте, не замедлила напомнить о себе счетом за ужин.

– Ого, – удивился Норман, взглянув на цифру в графе «Total». – Какие, кстати, нынче цены у вас в Киеве?

– Не меньше, чем здесь, – нахмурился Вадим, когда увидел счет. – При инках, ты говоришь, все было бесплатно?

– У каждого явления есть свои негативные и позитивные стороны, – философски прокомментировал ироничное замечание друга Норман. – Кроме того, наши траты будут еще процентов на десять больше. Надо оставить официанту на чай.

Друзья вышли из ресторанчика и взяли такси. Машина сначала подъехала к отелю, где остановился Вадим. После этого Норман попросил подвезти его на третье городское кольцо. Профессор арендовал здесь небольшое фотоателье, где подрабатывал, делая свадебные портреты: академическая зарплата в Боливии, как, впрочем, и повсеместно, радовала только тем, что выдавалась день в день. Профессор поднял жалюзи на входе, зашел в ателье и сразу направился к стеллажам, где лежали старые фотографии, одна из которых его очень интересовала. Особенно сейчас, после разговора о древних империях.

Он взял пожелтевший, с явной тенденцией к сворачиванию, лист глянца и уселся на изрядно потертый диван, на котором в дневное время обычно ожидали своей очереди клиенты фотоателье. Норман еще раз поглядел на снимок и подумал, что мощности его очков не хватит, чтобы рассмотреть детали на снимке. А ведь именно детали его больше всего заинтересовали на этой фотографии, когда он случайно наткнулся на нее в университетской библиотеке. Сообразив, что она, по сути, бесценна, профессор не удержался и выдернул снимок из толстого альбома. На обратной стороне, содрав ногтем засохший клей, он обнаружил надпись, сделанную чернилами:

«Дверь, которую закрыл строитель, защищает солдат. А откроет ее заблудший путник».

Норман уже давно ломал голову над тем, связана ли фраза с изображением на фото, и пришел к выводу, что связи здесь нет. Прямой, во всяком случае.

Он бросил фото на пузатый лопающийся дерматин и, кряхтя, рывком поднял свое тело из сидячего положения в вертикальное.

Его рука потянулась к увесистой книге, на корешке которой можно было прочесть название «Los Comentarios Reales de los Incas». Он пролистал несколько страниц этого фолианта, нашел нужное место и, прищурив свои индейские глаза, отчего они стали узкими, как щелочки, стал вчитываться в строки, написанные на староиспанском языке.

– Неужели Гарсиласо де ла Вега не соврал? – удивился вслух Норман, и, похоже, этот возглас удивления он адресовал самому себе.

А это человек, который, имея под началом менее двух сотен авантюристов, сумел разрушить Империю Тавантинсуйу. Франсиско Писарро-и-Гонсалес сам не знал точной даты своего рождения – то ли 1475 год, то ли 1476, – а вот погиб он от меча своих алчных соратников в 1541 году, в городе Лима, который сам же и основал

Историк-фотограф подошел к стеллажу и привычным движением стянул с него увеличительное стекло в пластиковой оправе. Потом развернулся и двинулся назад к ветхой громадине дивана, но внезапно изменил траекторию и задержался возле невысокой стеклянной конструкции, на которой стояла початая бутылка виски. Профессор схватил виски и снова вернулся к дивану, сидя на котором так приятно рассматривать фотографии древностей, особенно, если никуда не спешить и периодически баловать свои чувства терпкой вкусовой гаммой, которую можно создать только при помощи виски. Норман любил скромное сибаритство одиночества. В предвкушении удовольствия он посмотрел на диван. Последнее, что он успел осознать, это то, что старой, покоробленной фотографии на диване нет.