Отзывы на книги автора «Андрей Битов»

Много есть в мире книг хороших, но встречаются невыносимо прекрасные, их только ещё откроешь, прочтешь пару-тройку страниц, а уже и жаль продолжать читать, будто бы кто-то шепчет: «Нет, не для тебя эта книга». Такие книги кажутся предназначенными лишь для узкого круга избранных, причастных магии языка и посвященных во все его таинства. Я легко могу представить за чтением «Преподавателя симметрии» поэтов и мифотворцев Иосифа Бродского и Фернандо Пессоа. Жаль, что это в нашем мире невозможно.

Или же в силу закона творческого парадокса только для поэта – этого средства существования языка – и возможно постичь тайны симметрии жизни и смерти? Мне ли вообще судить о чем-то возможном и невозможном в мире посюстороннем и потустороннем, раз уж я сама о себе знаю, что мне до понимания прозы Битова еще много-много лет и уточняться и утончаться?

«Преподаватель симметрии» - это великолепный текст, перед которым я сдалась. Сдалась и попала в плен, из которого, если честно, и спасаться не хочу. Сколько бы ни было мне отмерено времени и пространства жизни, не хочу переставать слышать волшебное эхо романа. Хочу любоваться небом Трои и каждый день узнавать новое и о небе, и о Трое, и о себе. В своем собственном будущем я с грустью чувствую болезненное родство с Урбино Ваноски, которого будущее так же влекло, а «будущее в прошедшем» неизменно заманивало в ловушки, из-за чего он день за днем терял бесценное настоящее, пока не потерял вовсе. Был ли неправ? Быть может. Но это не имеет никакого значения, если ты приговорен не счастью, но к образам и текстам. Судьба вовсе не жестока, и взамен потерянной (убитой?) любви можно встретить новую, и даже две – никто ведь не отменял закона симметрии.

Тайны симметрии отражаются в кофейной гуще: остров и океан, день и ночь, Луна и Солнце, две красавицы, нежная, понимающая Лили и страстная, дикая Марлен. Лили-Марлен, женщина-песенка, женщина-совершенство, женщина -мечта. Именно ей читатель обязан, пожалуй, лучшим описанием чувственных отношений мужчины и женщины на русском языке, в котором, как известно, любовь, как акт, лишена глагола. Трепет и восторг, сладчайшая нега, дикий экстаз - оказывается обо всем можно рассказать без слащавости и без пошлости. Как читатель я была изумлена и обрадована, а вот герой... Герой из тех, у кого даже из чашки ароматнейшего кофе вытекает лишь a couple of coffins.

Таков мир романа - гробы из чашек кофе и говорящие уши, царство, где властвуют причудливые законы пространственно-временного континуума, когда в поисках утраченного времени можно внезапно переместиться в пространстве, легче лёгкого упасть с Луны и продолжать жить на Земле, можно быть одновременно всесильным королем и тишайшим подданным, ненаписанные романы меняют судьбы авторов, и лишь в конце предложения всегда ставится точка.

Читала и удивлялась, отчего Андрея Битова называют «постмодернистом»? Только из-за нестандартной формы его произведений? По моим ощущениям в «Преподавателе…» форму романа как единого целого целиком предопределяют содержание и общий замысел, эффект долгого музыкального эха сравним с эффектом от прочтения венка сонетов – да, каждый сонет (рассказ) хорош и в отдельности, но лишь в совокупности это настоящее сокровище. В книге есть игра, но нет наигранности, есть разноплановость, но нет фрагментарности, смыслы ставятся под сомнение, но сама возможность смысла – никогда.

Нет, это не постмодернизм. Это вообще никакой не -изм. Это любовь. К языку, к слову, к знаку. И к человеку, который всегда и меньше и больше знака. И более всего - любовь к человеку, искушаемому знаками и символами. Любовь, которая заставляет подсолнухи запоминать солнце, чтобы не забыть до утра, любовь которая...

Нет, не буду пересказывать! Это "дурной моветон".

Охота на снаркомонов 2015 (10/20)

"Детский мир" - книга, полученная от хорошего друга еще на Новый год. Вызвавшая бурю эмоций: авторы рассказов, вошедших в сборник, если не любимые, то, как минимум, на слуху. Сами посудите: Андрей Битов, Василий Аксенов, Майя Кучерская, Михаил Шишкин, Андрей Макаревич и другие.
Рассказы, как жанр, не люблю: не успеваю проникнуться атмосферой, вжиться в образы героев, порой даже не успеваю запомнить сюжетную линию... Однако не могу не признать, что в малом жанре создано немало прекрасного, тонкого, сильного, меткого.
По вышеуказанным двум пунктам ожидания от сборника у меня были немалые, хоть и приправленные опаской и легким недоверием.

Итог: книга замечательная!
Тут много ценного для родителей и педагогов о психологии детей и подростков: и дети "себе на уме", и жестокие, и брошенные, и обычные, ничем не приметные с первого взгляда. В большинстве рассказов у тебя есть возможность проникнуть в сознание и/или душу ребенка/подростка, прожить с ним ту или иную проблему.
Тут много увлекательного и любопытного: некоторые ситуации, в которых оказываются персонажи рассказов, трудно назвать тривиальными, а если и попадается рассказ про самое-самое обыденное, то суть его излагается в довольно оригинальном ракурсе. Авторы - мастера слова, скучно не пишут...
Тут много НОСТАЛЬГИЧЕСКОГО!!!! Хоть мы все и разные, но тема детства вызывает у каждого взрослого особый трепет, согласитесь! Данная антология поможет вдоволь повспоминать, погрустить, поудивляться тому, что было если не у тебя, то у твоего соседа в период "16-".

Антология состоит из двух разделов:
1 - "О других".
В нем - различные истории про детей. И исповеди, и просто повествования...
Особо меня зацепили, к примеру, рассказы Андрея Битов "Но-га" (гм, пишу, а в горле сразу комок образовался), Захара Прилепина "Белый квадрат" ( морально убита!!!), Василия Аксенова "Завтраки 43-его" (было и в процессе чтения интересно, и финал порадовал).

2 - "О себе".
В этом разделе авторы вспоминают свое детство.
Понравилось всё! Вероятно, я сама подошла к такому жизненному этапу, что любые мемуары вызывают у меня особое волнение и благодарность. Причем некоторые настолько откровенно пишут о своих детских обидах, мечтах и прочих переживаниях, что создается ощущение позволенного подглядывания в чужую жизнь. Стыдновато, но любопытно.

Друзья, рекомендую этот сборник прежде всего тем, кто в своей жизни имеет дело с детьми и подростками, а также тем, кого уже потянуло на воспоминания о давно ушедших годах...

UPD: Решила добавить вот что: не стоит давать этот сборник детям. Думаю, что эта книга все-таки относится к категории "О детях не для детей". В одноименную подборку я ее и включила.
Как и в подборку "О детской жестокости и о жестокости к детям". Ибо рассказы здесь разные...

Черная речка, черный пистолет,
На снегу два человечка,
Хлоп, — и одного уже нет...
Серебряная Свадьба

Поймав Левин взгляд, дядя Митя ещё смутился, суетнулся к Далю, попробовал обычную их игру... "Скажи, только как можно короче и точнее, что такое лорнет?" — "Ну, — вяло откликнулся Лева, — это что-то среднее между биноклем и очками, их подносили к глазам в театре и на балу..." — "Это — коротко?! — разозлился дядя Митя и заглянул в Даля. — "Очки с ручкой" — вот и фсё!"
Лёва опешил, но быстро взял себя в руки. "Дядя Диккенс, а что такое хорошая книга? Скажи-ка мне в двух словах".
"Лёва, хорошая книга — это когда ты держишь не новый уже томик в руках, ощущаешь его вес на ладони, когда щекочет твой слух клёкот страниц, внезапно побежавших одна за другой, гонимых порывом ветра, верной рукой ты останавливаешь этот бег, находишь нужную страницу, как поэт рождает нужную рифму, вдыхаешь аромат страниц, хорошо ещё, если они пожелтели и хранят на себе отпечатки прежних пар, глаз, десятков пар глаз, сотен пар глаз, иногда в ней можно встретить забытый листик, календарик, цветок, ты вдыхаешь эти строки полной грудью, закрывая глаза и уносясь далеко-далеко, даже за пределы своего понимания, но потом ты роняешь свой взгляд на эти строки, как роняет лист последнюю каплю после опостылевшего дождя, у сына родился отец, у внука рождается дед, у знака рождается смысл, у формы рождается слово, и вдруг случается так, что ты полюбляешь эту славную игру всем сердцем, если же не родился ты с куриной слепотой слова или же попал в дурную компанию, где пищу духовную подменяет пища телесная, и где в ответ на твои сентенции тебе смачно плюют в самую сердцевину, и тогда уже ничего не остается, ты уж молчи, скрывайся и таи, не говори, что постиг это, что деду твоему впору знать Бахтина и Жирмунского, а тебе бы в самый раз водиться с Аствацатуровым, но продолжай-продолжай, читай, но не слишком уж аннигилируйся, не забывай, что Он следит за тобой, не с битой, но прихлопнуть может, даже и приуБИТЬ, не зря же метит Он своей фамилией, намекает, но Он лишь следит, не прыгает в койку, как Набоков, не гремит сапогами в передней, как Достоевский, не смеётся лучезарно во весь рот, как Пушкин, Он просто есть, чтобы Любаша не открыла Лёве дверь, чтобы Альбина бросила Его ради неполюбившего, чтобы Фаина прижималась коленями к Нему, а не к Лёве, и Он нажмёт на курок, но всё равно воскресит, ибо Лев не только Толстой для него, Лев, Лёва, Лёвушка — ласковое рычание в груди, мамин симпатяга, папин (или не папин?), дедушкин последователь-преследователь-исследователь и, наконец, дядин собеседник, спасший его книгу от гибельных сестринских ручонок, а потом находишь в этой книге упоминание другой, второй, третьей — и так далее, круговерть, карусель летит без остановки, в метель ли, на маскарад, к кокоткам или же в острог, ты поражаешься, сколько слов поняли люди за последние несколько лет, ведь еще недавно ни одного не знали... но вот уж страшно и перечесть, и кончить, а надо, надо, до победной точки, наконец, отмечаешь границу наконечником карандаша (подсказка для следующей пары глаз), оглядываешься назад, на сотни тысяч километров, пробежал которые не остановясь, не присев и даже не моргнув единым глазом, не дыша, вспоминая тех дев (Фаина? Альбина? Любаша?), но сливаются имена в единый ком, лишь одно, не имя — название..."
"Дядя Диккенс! И это коротко?"
"Название ей, хорошей книге — "Пушкинский дом". Лёвушка, запомни раз и навсегда забудь — о хорошей книге либо много, либо никак".

Он оглушен Был шумом внутренней тревоги. И так он свой несчастный век Влачил, ни зверь ни человек, Ни то ни сё, ни житель света, Ни призрак мертвый...

(А.С. Пушкин «Медный всадник»)

Да, читатель, ты читаешь рецензию. Это не роман, не поэма, не опус, не очерк, даже не более экзотические стансы или аполог. Просто рецензия, и ты ее читаешь. И если ты, читатель, по какой-либо причине следишь за рецензиями Anthropos и у тебя феноменальная память, ты можешь увидеть, что отрывок из «Медного всадника» Пушкина слово в слово уже был использован в качестве эпиграфа в рецензии на «Петербург» Андрея Белова. Тут рецензенту бы начать оправдываться, но он не будет. Ведь в самом деле, кого цитировать, как не Пушкина в рецензии на такую книгу? Да и Битов наполнил свое произведение каким-то невероятным количеством ссылок на классиков, писавших о Петербурге (и красному домино нашлось место в алкогольном бреду), и собственно Пушкинский дом (Институт русской литературы) тоже в Санкт-Петербурге находится. Если автор в "остроумнейших" замечаниях Битова – это Ахиллес, а его герой – черепаха, то кто же тогда читатель и рецензент? Я хочу быть амебой. Почему амеба? А мне так хочется.

И тут бы начать рассуждение ab ovo (лат. букв. «с яйца», т.е. с самого начала), как рецензент пришел к книге такой и почему выводы, которые он о ней сделал, вбирают весь его жизненный опыт (книжный и бытовой), и наверняка значительно отличаются от выводов сферического рецензента в вакууме. И включал бы этот рассказ все, начиная с холодных зимних вечеров в деревне, когда лишенный летнего общества себе подобных детей, ребенок выучился от скуки читать и к моменту наступления школьного возраста уже разорил родительские полки. И до происходящего прямо сейчас переосмысления самого себя, но не обычной привычной рефлексией, а как бы глазами другого – близкого и любимого человека. И назвал бы тогда рецензент эту рукопись (а это было бы длинно без сомнений, так что рецензией и назвать-то сложно) «Записки на полях "Пушкинского дома"» (двойные кавычки, как же это некрасиво, еще и хлопотно, чтобы сделать разные). Но рецензент кое-что знает, история его жизни читателю еще менее интересна, чем была интересна история– героя Битова – самому рецензенту.

Нет, вы не подумайте, она не то, что не вкусна, скорее избыточно приправлена авторскими ремарками, извинениями, реверансами, рассуждениями (от которых клонило в сон даже после чашки кофе). Но ведь что-то и цепляло. Там про детство и становление героя (ох уж эта мнительность юности!) или про трех женщин героя: любимой, нелюбимой и так не пойми какой. Вот сколько у вас было женщин в жизни, можете с ходу сказать? А Лева может. (Чисто статистически, я знаю, что читает эту рецензию больше читательниц, чем читателей, и опять же чисто статистически у них скорее мужчины были, чем женщины, но это все неважно, мы же не про это, не про это). Лева, если что, он же Лев Николаевич (да в честь того самого и назвали его родители-интеллигенты) – это главный герой и есть, филолог с отцом филологом и дедом филологом, можно сказать филолог в кубе (только ну их эти математические финтифлюшки). Вот он есть герой, есть какой-никакой, но сюжет, есть масса литературных отсылок, есть запараллеливание и закольцевание авторского текста, есть авторские рассуждения. Все, что ты любишь, рецензент. Почему же не десятка, а убогая семерка в оценке? А скучно мне было, даже когда в Петербурге начал этот роман читать. А уж когда уехал… в трех разных городах читал, все миллионники, не абы что. А скучно все равно. И лишний человек, и двойники, и русская тоска, и восприятие мира через простоту и так далее (автор тут бы написал et cetera и присовокупил еще комментарий страниц 10, почему именно латынь, и как она связана с надписью на заборе в Урюпинске в 1965) – сколько образов из русской классики не обыгрывай автор, все равно скучно. Джойса не скучно, Музиля не скучно, Битова – скучно.

Таким образом, давайте, опустив отрицание отца, отторжение деда, литературные статьи (тоже об отрицании по большому счету), ревность и нелюбовь, сразу к финалу, к дуэли. Спойлер: дуэль была. Отсутствие спойлера: ее итог не определен. Мало автору было убить героя, он еще воскресил и поиздевался. Так сказать, Ахиллес отпинал черепаху. Значит все же догнал, апория повержена? Фиг вам, автор все взвалил на читателя, мол разбирайся, голубчик, сам. Я тебе варианты концовок дал, а ты уж сам решай, что тебе по нраву. И это было бы приемлемо. На ведь на этом не остановился, подлец! Еще рассуждения и послесловия, в общем, не буду расписывать долго, а просто скажу, что этот роман – эталон занудства. И если за эти слова мне захотят мстить ленинградские филологи, имейте ввиду, что из Петербурга я уже уехал, ваш ИРЛИ РАН мне до лампочки, в Москве свой Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина имеется, хотя к нему я отношения тоже не имею, к слову пришлось просто.

Литературный девятиборец Дмитрий Быков открылся для меня с очередной стороны — как составитель антологии. Антология вышла удачная, хотя один момент я не поняла: в моей электронной версии книги указан ещё и второй составитель, но ни на обложке, ни в предисловии, ни вообще хоть где бы то ни было о нём больше не упоминается. То ли Дмитрий Быков такой плотный, что занимает собой всё пространство, и не может позволить какому-то малоизвестному имени стоять рядом с собой, ну и что, что помогал, где Быков, а где остальные. То ли это какая-то ошибка электронной версии, и тогда я в недоумении, как можно подобную ошибку допустить.

Повторюсь, что антология действительно вышла удачная. Возникает такое ощущение, что в детстве все человеческие существа, ставшие потом такими разноплановыми писателями, были совершенно одинаковыми, с похожим образом мыслей, с похожими методами игры и исследования этого мира, с одинаковыми механизмами взросления и встречи с реальностью, пусть они и происходили по разной схеме. Одно такое большое детство, общее на всех, которое потом рассыпалось из одного большого ребёнка на множество маленьких разноплановых взрослых, у каждого из которых появился свой голос, свои слова, чтобы описывать, по сути, одно и то же. В магии детства искажённая перспектива, много недопонимания, белых пятен и пробелов, но зато такая лютая одержимость мелочами и умение понимать целый мир по каждой его крошечной частице, что нам остаётся только молча завидовать и ностальгировать. Во второй части сборника, которая называется "О себе" (в противовес первой части — "О других") я иногда даже теряла переходы из рассказа в рассказ, хотя стилистика авторов совершенно разная. Зато говорят всё об одном.

В этот раз снова сделаю так и не буду выделять лучшие, на мой взгляд, рассказы, потому что вся антология представляет собой единый дышащий организм, который одновременно и очень разнообразен, и однообразен донельзя. Очень сильно из общей струи выбивается, на мой взгляд, рассказ "Белый квадрат" Прилепина. Впрочем, понятно, почему он включён в сборник. Непосредственно рассказчик, он же главный герой, — маленький мальчик, который очень необычно и классно (как бы я ни не любила Прилепина, но в этом рассказе у него мастерства писателя-описателя не отнять) рассказывает о своём видении мира вокруг. Сочно, ярко, узнаваемо, можно примерить на себя, припомнить что-то похожее и улыбнуться. Но вот сюжет рассказа не выдерживает никакой критики, чудовищно пошлый, так что я даже не поленюсь его здесь заспойлерить (мне кажется, что плохие рассказы вообще читать не стоит, поэтому от моего пересказа хуже не станет). Главный герой играет в прятки, а один мальчик из их компании прячется в работающий холодильник и, само собой, не может его открыть. Все дети расходятся по домам, а мальчика потом через несколько дней заледеневшего и задохнувшегося с замороженными слёзками на щеках находит сторож. И эта сцена, как и сам сюжет, как-то чудовищна пошла, как фотография мокрого котёночка под дождём, но при этом отчётливо отдаёт какими-то НТВшными историями. Слёзки ещё эти замороженные, вот чтобы у читателя, если он не бессердечная скотина, конечно, тоже слёзки брызнули. Хотя закрывшимся холодильником сейчас не очень уже удивишь и напугаешь, история заезженная и слышанная тысячу раз ещё с мохнатых детских времён.

Остальные рассказы хорошо друг с другом соотносятся, так что диву даёшься, как так складно легли рядышком тексты, написанные сорок лет назад и в 2010-х, рассказы бодрой молодёжи и седовласых старцев.

Меланхоличная, пронизанная ностальгией книга, где каждый рассказ хорош сам по себе, но вместе они образовывают нечто неразрывное, без четкого начала и конца, как проносящаяся лента воспоминаний. Основная тема — особенность детского восприятия, когда все чувства максимально оголены, искрят, как порванные провода, а мир — огромен и непознаваем. В обыденных предметах и явлениях таится неуловимое волшебство, простые радости заставляют чувствовать полное, почти разрывающее изнутри счастье. Но и страхи, печали, сомнения ощущаются с той же разрушительной полнотой, иногда невыносимо болезненной, оставляющей невидимые шрамы.

Книга поделена на две части — "О других" и "О себе". Первая половина наполнена рассказами, похожими на концентрат детских впечатлений. Многие из них не имеют явного последовательного сюжета, являются скорее воспоминаниями о чувствах, едва приправленными меткими яркими всполохами деталей. Немного путанные, сумбурные, нелинейные,с различной тематикой и различными временными рамками, которые зачастую довольно условны. Однако можно найти для себя что-то узнаваемое, что-то напоминающее о собственном детстве, что-то неуловимо общее для многих.

Вторая часть — воспоминания авторов. Здесь рассказы более последовательны и являются уже не наблюдением изнутри, а, вероятно, взглядом назад с высоты прожитых лет на то самое советское детство, на уже несуществующую страну и всё, что уже никогда не повторится. В каждом рассказе ощущаются нотки тоски по местам, которых лишил волшебства безжалостный поток времени, по людям, с которыми пути разошлись.

Да, какие-то рассказы зацепили чуть больше, какие-то — меньше, но выделять наиболее полюбившиеся не буду. Лучше всего они воспринимаются вместе, неделимыми пожелтевшими страницами старого альбома, хранящего так много светлого и грустного.

Каждый из нас сталкивался хоть раз в своей читательской деятельности с зеркалами в литературе. Происходит это с самого раннего детства, например, в книгах Г.Х. Андерсена: осколок зеркала в сердце Кая; зеркальная поверхность пруда, отразившая прекрасного лебедя, а не гадкого утёнка; зеркальная скамеечка Эльзы; зеркало, в которое любовался голый король… Или же в «Зазеркалье» Кэрролла. Более искушенные читатели могут вспомнить, что зеркало – один из любимейших символов Х.Л. Борхеса. У него это предмет, заставляющий героев усомниться в собственной реальности. В подобном ключе размышляет и Битов. Давайте же поглядим в зеркало!

Название произведения – некий Лаксианский ключ , который просто необходим для понимания. Книга состоит из новелл, которые, скажу вам по секрету, могут читаться в любом порядке. Пока читатель не начнёт применять законы симметрии, подсказку о которой он получает в названии, его мозг будет метаться по зеркальному лабиринту. Симметрия предполагает наличие и противопоставление двух частей и некой оси, разграничивающей их. Например, в новелле «Вид неба Трои» вокруг стержня конфликта крутятся идеал и действительность. Автор размышляет о недосягаемости реального и о реальности недосягаемого, пытаясь увидеть, что же находится «по ту сторону». Парадоксальный ответ – нити, тянущиеся к каждому человеку из-за кулис. Важны именно они, а не конечный зазеркальный двойник, ведь он мог просто отойти за угол где-то «там», не переставая быть и управлять тобой «здесь». В новелле «Битва при Альфабете» это отлично показано через брата-отличника Варфоломея. Нет-нет, он не отсутствует, а присутствует, просто незнамо где. Человек живёт не только за себя, но и за своих ближних, существующих или исчезнувших – вот вам симметрия по Битову. Несколько человеческих жизней без регламента по времени и месту. Была ли прекрасная Елена реальным персонажем или её удел – манипуляция людьми в будущем своим образом, в этом весь вопрос.

Самое прекрасное, на мой взгляд, в этом произведении – его афористичность. Есть несколько контрольных точек, замечая которые, читатель получает ключ для перехода в Зазеркалье и обратно. Таковы, например, туфля под будильником Варфоломея, кнопка в стене в каморке Ваноски и велосипедный руль Гумми. Из сюжета – в афоризм, и наоборот. Это зеркало в зеркале зеркала – и так до бесконечности, которой достичь нельзя, но как направление движения подойдёт.

Автор – умнейший человек, который не давит интеллектом, а заставляет читателя вывернуться наизнанку в поисках ответов внутри себя.

Классный сборник рассказов (смотрю на обложку, и кажется, что невидимая рука с пистолетом целится мальчонке в голову, а самолёт пытается то ли спасти, то ли врезаться первым, хм).

Толстая и Пелевин, Улицкая и Макаревич, Прилепин и Водолазкин - такие все разные, но пишут про одно и то же: про детей, которые неизбежно становятся взрослыми.

Всем нам когда-то было пятнадцать лет. К несчастью, это очень быстро проходит.

Пространство детства — это затерянный город, затопленный стеклянной толщей времени, в нём можно плыть, осматривая залитые сумерками забытья проулки, пустыри — куда всё делось?

...всё происходящее на свете — и в этом преимущество детства — казалось мне естественным.

В рассказе Александра Терехова «За дармоедами» даже есть немного про мой родной Ростов-на-Дону (горьковатая правда):

Всё, что я знал про Ростов, — хищные, цепкие девушки и регулярно появляющиеся серийные маньяки-убийцы.

В одном из рассказов читаю про то, как бабушка говорила девочке: «В тебе дух противоречия», и меня тут же прошибает пот: моя покойная бабушка говорила мне то же самое, слово в слово. Андрея Макаревича в детстве испугала щука из «Емели», той же щуки боялся Андрей Аствацатуров. Всё смешалось в голове — проказы, комочки в манной каше, сбитые коленки и первая любовь. Всё это когда-то было, и будет повторяться в будущем. Поэтому старые-добрые три тега помогут не забыть.

На золотом крыльце сидели: #дача, #жадная соседка, #обманчивые сокровища детства

Любишь - не любишь: #няня-свинюшка, #змей подкроватный, #стихи повешенного дяди

Онтология детства: #звуки, #запахи, #предметы

Но-га: #изгой, #соблазн, #расплата

Белый квадрат: #прятки, #озорник Сашка, #горький лёд

Незрелые ягоды крыжовника: #калоша великоватая, #белый танец, #звонок

Тудой: #неравная любовь, #странные слова, #взросление

Жук: #скучные каникулы, #мало эфира, #первая любовь

На озере: #переезд, #колготочник на озере, #тоска по дому

Как исчезают люди: #малолетние хулиганы, #карлыши, #таинственная пропажа охранника

Плач по уехавшей учительнице рисования и черчения: #поток знания, #Олеандровна, #гладил по волосам

Завтраки 43-го года: #школьные булочки, #глюкоза, #вагон-ресторан

Во сне ты горько плакал: #малыш, #ротонда, #кувшинчик

За дармоедами: #португалия, #Израиль, #Валерик из Челябинска

Девочки и мальчики: #размышления, #битва полов, #спешка взросления

Бедный враг: #еврейская Пасха, #уголовщина, #встреча

До того, как: #из заморыша в пухлячка, #скульптуры из пластилина, #зависть

Шаровая молния: #слепые нарциссы, #проказы, #бег жизни

Падать больно: #шоколад для Маресьева, #чувствительность, #одуванчик и Дейзи

Пальто с хлястиком: #мама-директор, #канадская жвачка, #антропоцентризм

Вместо игрушек: #старичок медвежонок, #тетрадки с записями, #милые негры

Страхи и глупости: #приставания, #ранний эрос, #пугали Хиросимой

Город Кенигсберг, безработица в Америке и знаки препинания: #буква «М», #Job!, доцент в фитнес-зале

[комментарии к «Денискиным рассказам»]: #опровержение, #дворники и принцы, #Ваня Дыхов

Офицерский сын: #советская власть, #тройка по истории, #контузия отца

Счастливчик Степан Дугласович Дойл: #махинации в приюте, #Даг-младший, #из грязи в Америку

Какая смерть, когда такое солнце: #боязнь взрослых, #богомол, #колка дров

Лес: #дорога у монастырям, #баклажка с пивом, #заблудились

Совсем другое время: #совочек в песке, #девочки-белки, #отмотать время назад

Я находчив. Мне сказал об этом не самый добрый человек – Андрюша Битов. На очередном юбилее, на котором я нашелся, чего-то вякнул, подошел ко мне Андрей: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?»

... прочитала я в Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии , параллельно с чтением третьей части "Пушкинского дома". Третья часть показалась самой мутной, но главный шок-контент ждал меня в комментариях. И по-настоящему уловить иронию "находчивой" переклички двух книг стало возможным только сейчас.

Сейчас, когда я отошла от ох***... изумления! Представить себе реакцию самого Андрея Битова после

К моменту, когда раскрыл «Дар», роман у меня был окончательно дописан до 337-й страницы, а остальное, до конца — в клочках и набросках.

я просто не в состоянии.

и — заткнулся, и еще прошло полгода, прежде чем я оправился, не скажу от впечатления — от удара

Ощутила удар физически. Настолько была уверена, что "Пушкинский дом" это разговор с "Даром". Ни на грош не в укор. Искренне восхищалась параллелями, находчивостью, зазеркальем всех персонажей. Этими бесконечными мёбиусными лентами - "выдумки и реальности, историчности и постмодерна". Битов казался немного проще, но тем и ближе. То, что у Набокова надо разгрызть в поисках орешка, Битов сервирует вроде как в готовом виде, но в таком густом соусе, что не каждая птица долетит. И всё вот это моё умствование коту под хвост)))

Выстраиваемый образ романа рухнул с последним авторским комментарием. Нет связей с Набоковым. Разве что на высшем уровне, но это уже не моя сфера. А с точки зрения литературы эта была не та книга, которую я прочитала. Чистый постмодернизм? Наверное)

Если изгнать из сознания факт, что я поняла не то и не там, хочется отметить превосходный язык автора, чувство юмора (иронии и сарказма, см. выше Битов - "не самый добрый человек"))), умение держать внимание читателя даже в самых непонятных эпизодах и, конечно, заметные чувства к Петербургу. Не важно, нежные или припадочные - главное, что не равнодушен к городу. Он у него "золотой", кстати. Редкое видение. Не могу сказать, что отзывается во мне, но оно интересное.

Еще, помимо ненабоковского набоковского", меня весьма привлёк в романе образ Митишатьева. Я уже ни в чём не уверена, но это же "чёрный человек", он же пудель, он же

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Это не может быть никто другой в Пушкинском доме, в доме, где снова и снова выпивают Моцарт и Сальери. Возможно, всю эту метафизику он и закрутил ;)

Кто этот черненький, как бы изящный, ядовитый человек? Автор с ним незнаком, краем уха отмечает чей-то шепот: как? вы не читали его замечательную статью «Что вычеркивал Пушкин?» Нет, автор ее не читал.

Что вычёркивал Битов мы тоже не знаем. И так же не знаем, кто написал последний комментарий автора ;)

Но роман всё равно прекрасен. С отсылками или без, там такой набатный звон по русской литературе, от Пушкина до наших дней (до наших, не ошиблась, в тексте есть чудные пассажи, говорящие о том, что "черный человек" при случае способен "прорезать время и доставать из грядущего"), что дочитамши, в голове одна мысль - перезнакомиться с Пушкиным и остальными заново и основательно.

После подвига

Не знаю, что чувствуют не-филологи, читая «Пушскинский дом», но могу сказать, что не-петербуржцам в нём в принципе уютно. Выслушивать коленопреклоненные парафразы человека, добровольно запершего себя в неделимой Культуре мрамора и фресок, набухшей пасмурной воды, нечервленого золота и проч. – это, скажем, выносимо, как сидеть с докучливым престарелым антисемитом. Ну, Петербург, да-да, абсолютные ценности, кхм-кхм, вы главное кефир пить не забывайте. Битов - человек крайне интересный, и презирать его за фанатические наклонности - это мелочность. Ему даже идёт. А вот как с ним справляются не-филологи, я не могу представить.

Вот для меня глава-статья «Три пророка» - это главное откровение книги, мне в парадигме пушкинизма с тютчеством думать о мировоззрениях и моральном императиве легче, чем через какие-нибудь иные логические проулки. Но ведь это лишь близость метафоры, соположенность в информационном пространстве, укорачивание разговора за счёт общих знакомых: «Мы расстались с ней полюбовно, как Васька с Катькой» - кто этих Василия и Екатерину знать не знает, тот может идти гулять, потому что у нас тут что? Правильно, дети, постмодернизм. Вот мы и вляпались в эту тему.

Как-то, когда в нашей бренной академической жизни пришла пора современной литературы, нам предложили удивительный разлет представлений о русском постмодернизме. Оказалось, что в широком смысле к нему относится всё, что не Донцова, а в узком – исключительно «Пушкинский дом». Мол, он весь – параллель на параллели, эзотерика профессионалов, переваривание культуры и текстоцентризм.
Но вот странность: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» в сравнении с Битовским романом, казалось бы, полное паразитство и халява, на том же пространстве теми же героями играет, а чувствуются самостоятельнее и новее, чем вся жизнь и весь текст несчастного - свежевыдуманного! - Левы Одоевцева.
Почему так? Наукообразие постмодернизма оно ведь иногда очень драматичное: Стоппард монетки подкидывает, а застревает в Шекспире буквально – время останавливается, орёл неизбежен. Борхес близоруко копается в бумажках, а у него за плечами миры вырастают, настоящие, с зубами. А у Битова наукообразие, простите, не про теорию вероятности и даже не про сравнительно-исторический метод изучения языков, оно про канцелярию.
Невыносимую, продажную литературоведческую канцелярию советского (и ныне живее всех живых!) образца. И если у кого-то заумь лишь маска для чего-то общечеловеческого (страх застрять в чужом, кем-то выдуманном моменте близок не шекспироведу, но любому смертному), то у Битова всё честно: да, это действительно подкос под филологическую диссертацию, и метафору жизни в ней отыщет только тот, кто хоть раз эту ерунду пробовал писать. Правда, однажды автор оговаривается, посвящает выбору профессии героя целую главу – очень остроумную! – но что-то мне подсказывает, что нефилологичной подружке, заглядывавшей мне через плечо смешно не было.

Это нарочное сужение зрительного зала, когда что-то видно только из первых рядов партера, оно оправданно, ибо остальные билеты всё равно не проданы. И раз мы тут собрались такой милой тихой компанией людей, которые должны бы писать романы, а пишут диссертации или того хуже – рецензии на лайвлиб, Андрей Георгиевич достаёт из кармана пальто маленькую и разливает. И – хорошо. Теперь мы можем всласть наговориться о давлении авторитетов, о мучительной невзаимной любви к Пушкину (подставить свой вариант), о надвигающихся катастрофах, о тяжелом бремени изгнания из себя притворства, о русских вопросах, о том, что у каждого есть друг-враг и есть любовь в трёх лицах (любимая, нелюбимая, никакая), в общем, о том, что мы живем в настоящем времени. Оно бессмысленно, бессловесно, оно – после того, как закрыта прочитанная книга, поэтому нам остается смотреть назад, из своего будущего, как из загробья. Жить после сюжета всё равно что после подвига: воротишься на родину, сколотишь домишко, застрелишься? – эта ветеранская грусть и есть русский постмодернизм. Мы все, вместе с отвратительным Левой Одоевцевым, имеем за плечами гребень волны русской литературы, который никогда не упадет к нам на эти плечи, не растопчет своей силой, а так и будет стоять и гудеть, загораживая самое солнце, пока… Пока что?