Отзывы на книгу «Петербург»

"Огромное стекло
в оправе изумрудной
разбито вдребезги под силой ветра чудной —
огромное стекло
в оправе изумрудной.
Печальный друг, довольно слез — молчи!
Как в ужасе застывшая зарница,
луны осенней багряница.
Фатою траурной грачи
несутся — затенили наши лица.
Протяжно дальний визг
окрестность опояшет.
Полынь метлой испуганно нам машет.
И красный лунный диск
в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет..."
(Андрей Белый. Осень (Огромное стекло)

...Сейчас понимаю, какой ошибкой было начинать знакомство с творчеством Андрея Белого (1880-1934) сразу с его прозы. Андрей Белый как поэт был до этого времени мне незнаком (как прозаик тем более): почему-то в школе мы совершенно не касались его стихов, и понятие "символизм" для меня долгое время оставалось только понятием:) Роман "Петербург", написанный в 1912-1913 гг, в какой-то мере можно считать поэмой. Поэзия - это же образы, чувства, мысли, проза - действие. В "Петербурге" и не скажешь так сразу, чего больше...

"...за Невой темная вставала громада – абрисами островов и домов; и бросала грустно янтарные очи в туман; и казалось, что плачет; ряд береговых фонарей уронил огневые слезы в Неву; прожигалась поверхность ее закипевшими блесками.
Выше – горестно простирали по небу клочкастые руки какие-то смутные очертания; рой за роем они восходили над невской волной, угоняясь к зениту; а когда они касались зенита, то, стремительно нападая, с неба кидалось на них фосфорическое пятно. Только в одном, хаосом не тронутом месте, – там, где днем перекинулся тяжелокаменный мост, – бриллиантов огромные гнезда протуманились странно там".

Поэтому мой совет тем, кто только собирается читать роман Белого - почитайте сначала его стихи, которые чуточку подготовят вас к тому, чего ожидать от романа.

Роман довольно сложен для восприятия, читать его трудно и не в последнюю очередь из-за его конструкции. Это неограничиваемый абсолютно ничем поток сознания, и читатель по ходу чтения попеременно теряется в догадках: что это? Бред сумасшедшего, лихорадочный бред больного, сон или, может быть, фантазия? (Если сравнивать с тем, что я читала до этого похожего, на ум сразу приходит Вирджиния Вулф - Миссис Дэллоуэй . Но, по сравнению с "Петербургом", книга Вулф - это еще цветочки) Это очень длинные, распространенные на целый абзац предложения с множеством сравнений, оборотов, метафор, цитат. Это поток мысли, раскручивающейся в вихре домыслов, мечтаний, воспоминаний (а что из этого что - решать, конечно же, читателю)

Это странные герои, то появляющиеся друг, из ниоткуда, то так же внезапно исчезающие на книжных страницах: Аблеуховы (отец и сын, Аполлон Аполлонович и и Николай Аполлонович); Софья Петровна, которую автор любовно-снисходительно называет "ангел Пери" и ее муж, заведующий провиантом, Сергей Сергеич Лоскутин; Александр Иванович Дудкин, революционер; толстяк Липпанченко; Анна Петровна, сбежавшая жена Аблеухова...

Чуден и многообразен мир, населенный подобными персонажами, пересекающимися в самых причудливых ситуациях, одно лишь их роднит - Петербург. О, Петербург, отнюдь неслучайно вынесенный в заглавие книги, он поистине является одним из главных ее героев. В этом романе Андрея Белого оживает все (помните, как в детстве, когда даже тень на стене могла превратиться в неведомое чудище), как же не стать живым городу? Дома, тротуары, набережная, мосты - все являет читателю свой нрав и характер, свои мысли и чаяния, все дышит, разговаривает, мечтает...

"Петербург, Петербург!
Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговою игрой: ты – мучитель жестокосердый; ты – непокойный призрак; ты, бывало, года на меня нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах и с разбега взлетал на чугунный тот мост, начинавшийся с края земного, чтоб вести в бескрайнюю даль; за Невой, в потусветной, зеленой там дали – повосстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть действительность и что он – не воющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу бледный дым облаков..."

Оживает на страницах романа и Осень (тоже полноправная героиня книги)... Необычайно атмосферное произведение, в котором буквально ощущаешь каждой клеточкой промозглую погоду, пронизывающий ветер, леденящий дождь, ранние сумерки (в очередной раз поражаюсь, как точно некоторые писатели могут передать настроение времени года) - и читая "Петербург", ты словно перемещаешься туда, в гущу событий; роман затягивает своей глубиной, красотой и даже несмотря на то, что читается тяжело, от него сложно оторваться...

"Дни стояли туманные, странные: по России на севере проходил мерзлой поступью ядовитый октябрь; а на юге развесил он гнилые туманы. Ядовитый октябрь обдувал золотой лесной шепот, – и покорно ложился на землю шелестящий осинный багрец, чтобы виться и гнаться у ног прохожего пешехода, и шушукать, сплетая из листьев желто-красные россыпи слов..."

Чего только не вместил в свое произведение автор, каких только тем не коснулся: сложные отношения отца с сыном, горечь и неотвратимость осени, несчастную любовь и даже революционные нотки (действие, к слову, происходит в книге в 1905 году). Увлекательное сочетание, чуть-чуть меланхоличное, правда, но с каким-то таким теплым привкусом ностальгии по былому...

5/5, и снова осень (это я до сих пор не отошла от книги Иван Бунин - Темные аллеи (сборник) ), снова светлая грусть и новые надежды...

(Картина: А.И. Лукаш. Осень. Вид на Инженерный замок).

"Мокрая осень летела над Петербургом; и невесело так мерцал сентябревский денек..."

Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый...

(А.С. Пушкин «Медный всадник»)

Некий молодой человек, возможно, наш с вами современник любит большие города. Величие архитектуры исторической части, обилие новостроек на окраинах, толпы людей в метро – все это обнадеживает и наполняет оптимизмом. Но иногда, иногда! Когда он устает каждое утро проигрывать в датскую рулетку, когда разочаровывается в самом себе многократно в течение дня, вот тогда поздно вечером он выходит в ночное тело города, в игру тумана, в дымновеющую мокроту, наполненную зонтами прохожих – плывующую густоту котелков, усов, подбородков. Зачем выходит? Наверное, отыскать в большом городе чуточку человеческого тепла. Но город холоден даже летом, его громада давит и давит, некуда деться, вернись, молодой человек, в свое достоевское подполье на верхнем этаже (выше только чердак и космос), в одиночество, одиночество, одиночество.

Но и там тебя не оставят в покое, не получится укрыться одеялом. Вот уже по лестнице слышна тяжелая поступь. Нет, это не каменный гость – этот для общительных и любвеобильных, за тобой же идет медный всадник, и неважно где ты: в Петербурге, Москве или Нью-Йорке. Одиночку в любом случае догонит всадник на медном (бронзовом вообще-то) коне. Потому что Петербург – город для любого русского человека особенный, с ним связаны мечты и воспоминания, литературные традиции и модернистские эксперименты. Значит, так или иначе, каждый бывал там, за каждым следила каменная кариатида того самого здания, каждый бродил вдоль каналов, вызревая в себе внутреннюю рыбу. И где остался след молодого человека, там возрос лишайник.

Петербург – город красивый, миллионы туристов не могут ошибаться. Есть теория, что наше сознание определяет бытие, не только в философско-отвлеченном смысле, а реально. Город – это отображение людей его населяющих. И если это правда, то Петербург строили красивые внутренне и внешне люди. Но ведь времена меняются! И люди меняются с ними. Что если русский поэт опишет город начала 20 века, после событий и перед ними, в период смуты и шатания? Красивых людей уже не будет, вообще не останется лиц, одни хари кругом. Они движутся и движутся, и молодой человек того периода пытается идти в ногу, ведь все как у людей должно быть! Или не людей – порождений. Но это проблема, если начинаешь видеть в людях бесов, мелких и не очень, вырвавшихся знамо откуда. И тогда один выход – надеть красное домино, спрятать лицо под маску, стать красным шутом, и тогда в страшном карнавале города ты будешь своим. Будешь есть, спать и вожделеть. Будешь бродить в полумраке полуяви, и не напишешь деревянным мечем письмена, которыми восхитится ОНА. Нет, ты напугаешь ее нелепым и лишенным романического изящества падением у Зимней Канавки, а придя на бал вовсе ее не заметишь. Может, вовсе и не нужна она тебе? Ты придумал ее образ, сам его и сотри. НАЧИСТО.

Роман Андрея Белого можно использовать в качестве лакмусовой бумажки на сумасшествие. Есть книги, которые лечат, есть которые сводят с ума. Эта диагностирует. Если близок тебе – нет, не герой, герои там невыразительны и вторичны все до одного – а город, в его сумасшедшей пляске департаментов и забастовок, значит стоит задуматься о своем душевном здоровье. Если уверен, что ножницы вполне могут быть средством от боли в сердце. Знаешь, каково это, когда твое время отсчитывает бомба с часовым механизмом. Понимаешь, что имел ввиду Хармс, говоря про дней Катыбр. Если наблюдаешь взаимное насилие семейных связей, когда настолько невозможно просто поговорить, что проще убить отца или по крайней мере индифферентно оставить тикать время до взрыва (причем разницы между отцом и сыном почти нет; я и отец – одно). Не обязательно ощущать все сразу, достаточно отдельных деталей, чтобы понять, в Петербурге вечно снег, непогода и горестные мысли, даже летом. Кружат, кружат метели. Заносят город по самые крыши, и неважно, что этот Петербург к реальному городу не имеет никакого отношения.

Андрей Белый написал роман об определенном периоде. Причем настолько удачно попал в границу между было и будет, между русско-японской войной и войной Первой Мировой, между Первой русской революцией и революцией 1917 года. Узкий промежуток, когда шаги наступающего уже слышны и повсюду приметы времени, но еще неизвестно, что же будет. Еще впереди кровь, террор и «в белом венчике из роз». При этом роман совсем не исторический, он показывает внутреннее, человеческое, вечное. Больше, чем внешнее, политическое, социальное, временное. Петербург Андрея Белого общий и ничей. Потому и восприятие общее и ничье, отражения и пересечения. Потому, читатель, ты в книге можешь отыскать тот самый индикатор. Потому и к тебе может прийти медный всадник и превратить тебя в призрак мертвый. Моли судьбу, чтобы тебя в этот момент не оказалось дома.

Символично – мое последнее прочувствованное школьное сочинение (экзаменационные и «для галочки» не в счет) было посвящено Белому-поэту, а мое последнее сочинение для ДП-2016 – снова о Белом, но уже о прозаике.

Хорошо, что тогда, в юности, я не взялась за «Петербург». Я была слишком серьезной – увязла бы в монголизмах-символизмах, запунцовела бы при сомнительных деталях, искала бы стройности и логики или (что еще хуже) делала бы вид, что мне и без логики хорошо. Не было у меня –дцать лет назад опыта шикарных глюков от наркоза, да и информационная помойка в голове была поменьше – а, значит, глюкам пришлось бы жить впроголодь.

Сам Белый предпочитал для своего романа термин «мозговая игра» - простите, что я грубо именую его «глюком».

«Петербург» - это шикарный глюк, галлюцинация, бред воспаленного воображения. А теперь – следите за руками – перечитываем предыдущее предложение без кавычек в начале. Не о литературе, а об истории и политике зазвучало? То-то же. Вот ровно о том и роман – о попытке привить европейскость диким азиатским пространствам, об отторжении этой прививки. Всё – хором – с Пушкиным, Гоголем, Достоевским. Всё – о Петре и Медном всаднике. «Русь, куда мчишься ты?», «Где опустишь ты копыта?» и так далее. Не буду останавливаться – вы лучше меня можете разглагольствовать на тему «Восток и Запад: каков путь России?»

Тема важна, но не очень интересна. Поговорим о форме. Представьте себе автора, который может написать очень хороший, плотный, живой реализм, но … не хочет. Куски, из которых складывается роман, реалистичны настолько, что хочется вымыть руки после Липпанченко. Я чувствовала уколы серебристой щетинки Аполлона Аполлоновича. Товарищи, да я даже Анну Каренину не видела так хорошо, как Софью Петровну!

Помните, как Гоголь описал темную ночь с помощью процесса чистки сапога? А теперь представьте себе такой же уровень описания людей. Реализм с точными вкраплениями поэзии (или безумия, как угодно). Результат – вопиющая картонность героев других авторов. Результат – сложность чтения, необходимость сосредоточенности.

И что же автор делает с этими превосходными кусками? Наверняка, где-то там, в бесконечном множестве вселенных существует добротно скроенный роман о петербургской семье, о сенаторе-отце и увлекающемся новыми идеями студенте-сыне, о провокаторах и дамских салонах. Все в декорациях маскарадного 1913 года. Этакие «Отцы и дети» плюс «Братья Карамазовы», приправленные «Поэмой без героя» и всем Блоком сверху.

Но в нашем варианте вселенной по чудной картине дали молотком. И рассыпалось, полетело на пол, отразилось в тысяче осколков. Порвалось – вместе с сознанием героев, русской историей и пресловутой «времен связующей нитью». И начался уже не Блок, а поздний Мандельштам. Начались Кафка и «Улисс» - только у Кафки глюки общечеловеческие, а здесь – наши, родные, понятые мозжечком на уровне созвучий.

Если очень сильно всмотреться и избавиться от скучного «что курил автор?», то можно рассмотреть, что даже осколки раскиданы не просто так, а с умыслом. Прослеживаются мифы о Кроне/Сатурне, тема отцов и детей, тема двойников, любовных треугольников… Но, опять же, оставим это школьным сочинениям. Потому что от такого всматривания разболится голова, лучше расслабиться и лететь дальше по мозговому пространству, а темы и идеи, авось, само сложатся где-то на подкорке.
Обязательный пункт программы- «Образ Петербурга в романе «Петербург»» я тоже пропущу. Эту причудливую геометрию надо читать в подлиннике, а не в пересказе.

Роман Андрея Белого обращен не в прошлое, а в будущее. Он современен – хотя и легли между нашим и тем временем трещины, нарушены традиции, рассыпались серые кариатиды…

Принято заканчивать рецензию призывом прочитать освещаемую книгу. Давайте так – я приглашу вас в путешествие. Не на комфортабельном автобусе, а пешком, с мачете в руках – пробиваться через авторский текст, повисать над ущельями логических провалов, тонуть в болотах повторов.

Но – в награду – видеть настоящий Петербург 1913 года. Ощущать его грязь и туман на своих руках, сшибать с ног его обитателей, носиться в красном домино по его дворцам. По-моему, оно того стоит.

Флэшмоб 2012, совет от TibetanFox

Что-то необыкновенное. Первое время я не понимала, что происходит. Да и по прочтении понимаю не то чтобы совсем.
Мистика действительно околомайринковская, как и предупреждали. Но с большой поправкой на национальный колорит. У меня даже прохладное отношение к вопросу о судьбах России сменилось некоторой заинтересованностью. На протяжении всего романа чувствуется, как нагнетается перед революцией обстановка, на уровне символов обозначен выбор между Западом и Востоком и несостоятельность этого выбора, и собственный путь.
Язык головокружительно красив (хоть и очень своеобразен), текст сам по себе головокружителен. Как и духовидческий образ Петербурга, чьи формы - отнюдь не проспектно-канальная сетка, а некий эктоплазменный кисель, или даже еще эфемернее - разбитое рябью отражение. Космическая жуть врывается в повествование когда хочет.
И не обошлось без человеческого, слишком человеческого: острого момента из жизни несчастливой, взаимоотчужденной семьи. Отцу и сыну взаимное сходство внушают отвращение (это нагнетается, как революционное поветрие), взаимное различие затрудняет понимание, возвращение в семью матери, сардинница ужасного содержания...
Эта линия романа неким образом разрешается. А с судьбами непонятно.

Андрей Белый – яркий представитель русского модернизма и символизма, поэтому, если читателю не близки данные направления в литературе, то можно не рассчитывать на понятие и принятие.
Роман «Петербург» сравнивают с «Улиссом» Джойса: я бы этого делать не стала, потому что до «Улисса» всё-таки по монотонности и нудности никому не добраться в ближайшие лет сто, за исключением, может быть, только Терехова!
Первая публикация была в 1913 году, а вот в 1922 году писатель решил отредактировать книгу и сократить объём на треть и повторно переиздать.
Вот не смогу сказать, что я расплавилась под прекрасной и необыкновенно интересной фабулой романа: честно каюсь, что не прониклась, а читала только ради того, чтобы прикоснуться к так называемой великой литературе.
В своём романе автор поднимает важную проблему отцов и детей, страстную приверженность идее, которая мне не близка. Революционный пыл, убийства ради благого дела мне никогда не были понятны. Я думаю, что не стоит тратить силы на то, что мы не в состоянии изменить, так как любая жертва будет напрасной и бессмысленной. Преступление есть преступление. Хорошо, что иногда у революционеров случались осечки, но существуют вещи, которые простить не получается. Нет ничего удивительного в том, что отца расстроило поведение родного сына.