19. Баллада о последнем патроне…

Уже в агонии упрямый

Сраженья близился конец,

И был развешанный на граммы

Дороже золота свинец.

 Он был один. Бинты налипли

 И коркой к ране приросли.

 Его товарищи погибли,

 Не может быть, чтоб отошли.

Он в тот момент о них не думал.

Он пулю пуле гнал вослед.

Но вот, проклятье, пуст подсумок,

И нет гранат, и смерти нет.

 Он видел их. Блестя штыками,

 Чуть отрываясь от земли,

 Серо-зелеными комками

 Они ползли, к нему ползли.

– Не лучше ль смерть?

Но в черном дуле

Нет утешенья для бойца.

А он желал одной лишь пули,

Всего лишь девять грамм свинца.

 И вдруг – нашел… На спуск рукою

 Нажать… Дороги нет назад.

 И в тот же миг, над головою,

 Увидел он – чужой солдат!

Покатый лоб под низкой каской

И свастики паучья мразь,

И поросячьи злые глазки.

И хриплый возглас: – Русс, сдавайсь!

 И блеск штыка, и взмах приклада —

 Решай, секунда дорога.

 Всю мощь последнего заряда

 Он вбил в покатый лоб врага.

20. О непобедимом лейтенанте…

В гуще боя помнил он едва ли

Боль в руке, свинца водоворот,

Как его бойцы перевязали

И как снова он бежал вперед.

А когда пробило пулей каску,

Он упал, но, призывая в бой,

Руку в окровавленной повязке

Он поднял как знамя над собой.

…Над селом отбитым сном и миром

Месяц всплыл, костров поднялся дым.

За непобедимым командиром

Мы идем вперед и – победим!

21. Комиссар

Машина попятилась прямо к обрыву —

В грязи не сдержали колес тормоза…

Попутчикам

 сразу,

 животным порывом,

Расширило страхом смертельным глаза…

 Уже показалось – качнулись вершины,

 В сознанье мелькнуло —

паденье,

удар…

 Как птицы метнулись они из машины…

 Остался с шофером один. Комиссар!

Ему, как и всем, была гибель известна,

Но, страстно желая шоферу помочь,

Он все же не кинул опасного места,

Не бросил машину, не выпрыгнул прочь.

 Что чувствовал он —

никому не известно,

 Но, страшным виденьем осталось у всех:

 Колеса,

помедлив,

 взметнулись над бездной

 И фары нелепо вдруг вздернулись вверх.

И только тогда, когда черною глыбой

Машина метнулась и воздух стал пуст,

Видя свою неизбежную гибель

Он выпрыгнул и ухватился за куст.

 Машина над краем дугу описала,

 Грозой пронеслась над его головой,

 Ударилась боком об острые скалы

 И снова взлетела на воздух дугой.

Потом повернулась, ломая дверцы,

И стала боком катиться вниз…

А он успокоил дрожавшее сердце

И вылез к попутчикам на карниз.

 Он вылез, как прежде, суров и спокоен

 И только сказал: – «Пойдемте пешком».

 Он был большевистской армии воин —

 Упрямый, настойчивый, смелый во всем.

И смелость такая, и воля такая

Других, увлекая, зовут за собой.

С такими людьми никогда не пугают

Ни срыв, ни война, ни решающий бой.

 И путь не бывает ни страшен, ни труден,

 Когда по дорогам в победный маршрут

 Упрямые, сильные, смелые люди

 В опасные рейсы машины ведут!

22. В разведке…

Полей белоснежные скаты

Бесстрастны движенью войны

И люди в защитных халатах

На белых снегах не видны.

 И все же мы движемся ночью,

 В лощинах встречая рассвет,

 А Фриц обнаружить нас хочет

 И светит шипучкой ракет.

Он жжет на окраинах хаты

И страх не сумев превозмочь,

Нервозным огнем автоматов

Пугает безмолвную ночь.

 Пугает… Но пришлому Фрицу

 Вдвойне наши ночи страшны

 И сам он смертельно боится

 Халатов с другой стороны.

23. Волоколамское шоссе…

Здесь немец был, хозяйничал немного,

Но вскоре нами выбит был назад.

Повсюду по обочинам дороги

Машины вдрызг разбитые лежат.

Немым свидетелем того, что днем и ночью

Четыре дня здесь время шло в боях.

Свисают проволоки спутанные клочья

На телеграфных стынущих столбах.

Простор полей печален и пустынен,

Мост взорван и лежит в снегах.

Повсюду надпись: «Мины», «Minen»,

На русском и немецком языках.

Родной мой край!

Прекрасный, мудрый, древний!

Ты стал суровей, горечь пережив.

Стоят полуразбитые деревни,

Глазницы окон досками закрыв.

На огонек мы в хату завернули.

Я пить спросил, мне дали молока.

– Бери, бери… Вы больше нам вернули —

Услышал я. – Не жалко для сынка…

Каким огнем запали в сердце гневном

Хозяйки ласковые теплые слова.

Она, в великой простоте душевной,

Сама не знает до чего права.

Не только дом, ухват, корову, пожить,

Не только кочергу и решето —

Мы ей вернули Родину!

А что,

Для человека Родины дороже!

24. Поэма об учителе…

Замела дубовые аллеи

Снежная колючая пыльца.

В холоде колоннами белея,

Стынут стены старого дворца.

За резной чугунною оградой,

Где скамейки и замерзший труд,

Граф Олсуфьев властвовал когда-то.

Нынче школа разместилась тут.

И хромой и маленький учитель,

Тыча мелом в черную доску,

О российском говорил пиите

И учил родному языку.

А сегодня как-то необычно

Придавила школу тишина.

Это грозным лязгом гусеничным

Прокатилась по селу война.

Прокатилась и ушла куда-то

Дальше в настороженную тьму.

В двадцать шесть гвоздей

 сапог солдата

Отпечатал след на Яхрому.

А в больших и светлых классах школы,

Словно в собственном своем дворце,

Поселился грузный и тяжелый

С черными крестами офицер.

Он сказал, что кончилось ученье.

Он сказал: «Россия есть капут!»

И велел очистить помещенье

За пятнадцать, максимум, минут.

Зимний холод пробежал по залам.

Зимней стужей скованна земля.

Что сказать?.. Тоскливо и устало,

Молча разошлись учителя.

А хромой и маленький учитель

Не ушел… Зачем идти?.. Куда?..

В четверть часа мог ли он, скажите,

Уложить пятнадцать лет труда?!

Даже в час смятенья и тревоги,

Правда, в том повинна и нога,

Не ушел он по примеру многих,

Не покинул школу на врага.

А минуты, словно капли крови,

Истекли. Миг мал или велик?

Офицер, сердито сдвинув брови,

Приказал очистить класс от книг.

А учитель… Он на офицера,

Позабыв о страхе, закричал:

– Разве можно?.. Пушкина?.. Мольера?..

Он не спас их.

 Он попал в подвал.

Конвоир сноровисто, с издевкой

Объяснил, что ждет его, как мог.

Показал на шею, на веревку

И потом куда-то в потолок.

Все понятно, повторять не надо.

Тусклый свет в окне над головой.

За оконцем, волоча прикладом,

Изредка проходит часовой.

Жить осталось мало, очень мало.

Может быть всего лишь эту ночь.

Мрачен сумрак графского подвала.

Кто сумеет узнику помочь?

Так промчались день и ночь,

 и снова

Сквозь решетки свет проник в подвал.

Почему не видно часового?

Что за грохот?.. Он не понимал.

Он поднялся со своей лежанки.

Вдруг… Речь русская! Шаги, еще шаги!

Звезды на заснеженных ушанках,

Черные граненые штыки.

Расцвела холодная аллея,

Захлестнул глаза горячий шквал.

Он выбежал, он бросился на шею

И зарыдал.

Мы прошли по землям Подмосковья

Сквозь бураны множества смертей.

Кровью, собственной горячей кровью,

Мы навеки породнились с ней.

Выли бомбы, гулко били пушки,

Громыхали бронепоезда.

Оставались сзади деревушки,

Оставались сзади города.

Как сейчас живут в них я не знаю,

Но в одном уверен быть могу —

Там детишек снова обучают

Русскому родному языку.

25. Письмо от матери и ответ…

Над землянкой тесной

Мартовское небо.

Солнце нижет воздух

Золотой тесьмой.

На моих коленях,

С котелком и хлебом,

Из дому от мамы

Теплое письмо.

Пишет мне из дома,

Задает вопросы:

«Как ты там, сыночек?

Как на фронте жизнь?»

А меж тесных строчек,

Вижу – капли… слезы…

Темными кружочками

Всюду разошлись.

Как ее утешить?

Что ответить маме,

Чтоб не застилали

Больше слезы свет?

По привычке старой

Этими стихами

На листе блокнота

Я пишу ответ.

«Мама, мама, милая, не плачь,

Верь, как я, что будет все иначе.

После долгих, долгих неудач

И для нас настанет день удачи.

В этот день твою развеяв грусть,

Окрыленный радостью победы,

Я в семью родную возвращусь,

Позабыв все горести и беды.

И тогда ты вскипятишь мне чай,

Вытрешь радости непрошенные слезы,

А я буду честно отвечать

На твои вопросы и расспросы.

А пока пусть служит мне отрадой

Твой привет в далекой стороне.

Ты не плачь, без крайности, не надо,

Не печалься сильно обо мне.

Я храню твое письмо в конверте,

И тебе хотел бы доложить,

Что совсем не думаю о смерти

И надеюсь жить еще и жить.

Но, в минуты трудные, я все же

До конца поклялся защищать,

Что всего священней и дороже —

Это нашу Родину и Мать».

26. Майор устал…

Майор устал, за много дней ни разу

Не забывал он все проверить сам.

Огнем и сталью, по его приказу,

Гуляла смерть над вражьей головой.

И вот однажды, в маленькой избенке,

В разгар ожесточеннейших боев,

Он встретил девочку, лет трех ребенка,

И на колени посадил ее.

Он гладил ей вихрастую головку,

Шутя расспрашивал о чем-то мать

И, не позволив посмотреть винтовку,

Себя за бороду позволил он таскать.

В его глазах была любовь и жалость.

Любовь лилась из-под усталых век.

И мне со стороны казалось,

Сидит в военном френче мирный человек.

Кто знает.

Да, был он мирным, до тех пор, покуда

Страна его к войне не призвала.

И так сидел, но скоро, очень скоро, его позвали.

И снова вспыхнули в глазах майора

Безжалостный холодный блеск и гнев.

И снова, по его приказу,

Артиллеристы ставили прицел.

За много дней

Не видел я ни разу

Чтоб он когда-нибудь врагов жалел!

27. Памяти однополчанина…

Старшине 1 статьи Михаилу Жукову – боевому товарищу,

погибшему от вражеского осколка – посвящается.

Взрыв разъединил нас друг от друга.

Свет померк и вдруг опять возник.

Он упал без окрика, без звука,

Как ножом подрубленный тростник.

Сердце снова биться не заставишь,

Не согреешь охладевших губ.

Он лежал недвижно, наш товарищ,

С ранкой кровоточащей во лбу.

Мать от сына будет ждать известий.

Нет утраты этой тяжелей.

Мы его похоронили с честью

В им же отвоеванной земле.

В той земле, где всем героям слава,

И, когда пройдет военный пыл,

Может быть там памятник поставят,

Где схоронен Жуков Михаил.

28. Не миновал…

На полу настил еловых веток,

Холодок больничных одеял.

Белая палатка лазарета…

Все же я тебя не миновал.

29. Лазарет…

Я не помню, был ли сон мой долог.

Под внимательным ножом врача

Вместе с гноем вынули осколок

Из кровавой глубины плеча.

Я еще смотрел на мир с опаской,

Все боялся боли остроты,

А сестра уже плела повязки,

Белые шершавые бинты.

Поле боя не простое поле,

Кроме боли ничего там нет.

Жгучим сгустком человечьей боли

В поле встал походный лазарет.

30. Стихотворение о матери…

Помню ночь, она казалась длинной…

Думал я, что не увижу дня…

Маленький, но злой осколок мины

Гнул к земле и тяжелил меня.

Красным жаром белый свет застлало…

Я и боль… И не кого позвать…

Смерти мне и то казалось мало…

В этот миг ко мне явилась мать!

Подошла… Глядит…

 Глядит и плачет,

Словно боль моя ее гнетет.

И на лоб мой, потный и горячий,

Руку свою ласково кладет.

Взрывом бомб звенели стекла в рамах,

Сердце болью продолжало ныть.

Смерть?! О, нет! Не для себя, для мамы

Должен я еще остаться жить.

Жить для тех, кто без друзей остались

У порога фронтовых дверей,

Жить затем, что есть на свете жалость

Жен, невест и старых матерей.

Я не умер… Ночь промчалась мимо.

В сердце снова силы собрались.

Мать своим присутствием незримым

В эту ночь мне сохранила жизнь!

31. Я все время думал о тебе…

Было время, в первый миг разлуки,

Я не мог унять в себе огня.

Голос твой, глаза твои и руки

Были всюду около меня.

По буграм и черным косогорам

Шли тогда мы на смертельный бой.

Думал я, что скоро, очень скоро

Мы опять увидимся с тобой.

Нет, не дни, а месяцы и годы

Свидеться с тобой мы не смогли.

Надо мной кружили самолеты,

Вырывая клочья из земли.

Сны ушли, мечты залило кровью,

Чувства были отданы борьбе.

На снегах кровавых Подмосковья

Я боялся думать о тебе.

Я боялся мысли, что с тобою,

Также как другие не смогу

В напряженную минуту боя

Распластаться мертвым на снегу.

Было время… Яростью гонимы,

Мы забыли, милые, о вас.

Пули мчались, пролетая мимо,

Пули мчались, попадая в нас.

И однажды, что солдату надо,

Под свистящий минометный вой,

На грузовике из под снарядов

Увезли меня с передовой.

Помню ночь… Плечо… Осколок стали,

Нож врача, шершавые бинты.

Надо мной сиделки наклонялись,

Мне тогда казалось – это ты.

Но откинув милые виденья,

Полный недоверия к судьбе,

Даже в светлый час выздоровленья

Я боялся думать о тебе.

Шла война и надо было драться,

Время встреч пока что не пришло.

Это значит – надо возвращаться,

Как бы ни казалось тяжело.

Было время… Мы не знали сами,

Что по утру ожидает нас.

Фронтовыми гиблыми местами

Не пришлось ходить мне в этот раз.

Пули, холод, мокрые землянки

Позади. В ноябрьскую муть

На забытом богом полустанке