Рабочие вернулись в казармы.

Тульчинский, окружной инженер Витимского горного округа прибыл днём 22 марта, а тем же вечером прибыл помощник Иркутского жандармского управления ротмистр Трещенков.

И на следующий день 23 марта Тульчинский собрал всю администрацию «Лензото», пригласил ротмистра Трещенкова и начальника Бадабинской воинской команды штабс-капитана Лепина.

– Нет, – твёрдо сказал инженер Теппан, – идти на уступки рабочим решительно нельзя, Константин Николаевич. Товарищество и так несёт убытки, а если потакать рабочим, то они на шею сядут.

– Но рабочие тоже люди, – возразил Тульчинский, – и все силы отдают работе на товарищество.

– Что они там отдают? Не нравиться – пусть увольняются.

– Куда же они пойдут среди зимы?

– А куда хотят. Им уступили девять пунктов, должны быть довольны. Забастовки сами по себе подрывают устои общества. Почему они и вредны. Пусть на работу выходят 1 апреля, а там, может быть руководство ещё на что согласиться.

Тульчинский 24 марта пригласил всех выборных от рабочих к себе.

– Вы мне верите?

– Мы вам верим, Константин Николаевич, – ответил Баташёв, – но вы не хозяин товарищества.

– Но и не последний человек.

– Последние тут мы.

– Да помолчи ты, Яков, – сказал Баташёв. – Конечно, вы вес имеете.

– Имею. На девять пунктов согласились, пусть выполняют. Первого апреля все прииски должны заработать, забастовку прекратить. Потом мы их и по остальным пунктам дожмём.

– А если обманут? – засомневался Баташёв.

– Пусть только попробуют, – пригрозил Тульчинский, – я им тогда такую жизнь устрою, что им небо с овчинку покажется. Надо прекращать забастовку.

– Ну, что, товарищи? – обратился Баташёв к членам комитета забастовки.

– Если господин Тульчинский, – сказал Матвеев, – уверен в успехе…

– Уверен.

– Тогда надо ехать по шахтам, объяснять, почему прекращаем забастовку.

– Действуйте, – сказал Тульчинский.

Между тем в конторе товарищества происходили другие разговоры.

– Министерство Внутренних Дел считает, – сказал Белозёров, – что ответственность за беспорядки целиком и полностью ложатся на «Ленское золотопромышленное товарищество», которое бесконтрольно эксплуатирует Витимо-Олёкминский золотопромышленный район при полном игнорировании насущных нужд рабочих и требований обязательных постановлений Горного департамента. Лондон нас не поймёт, господа. Барон Гинсбург в Санкт-Петербурге тоже.

Собравшиеся в управлении все были поставлены Гинсбургом, вторым акционером по числу акций, после «Lena Goldfields».

– Нас всех уволят, – высказал предположение Теппан.

– Даже не сомневайтесь, – сказал Белозёров. – В Лондоне уже знают, что здесь происходит. Акции вниз поползли. Не остановим беспорядки, акции рухнут на Лондонской бирже и всё – собирайте чемоданы.

Перед администрацией замаячило потеря тёплых и доходных мест.

– Вся надежна на вас, господа офицеры, – и Теппан многозначительно посмотрел на ротмистра Трещенкова и штабс-капитанов Лепина и Санжаренко.

– И что же прикажите нам делать, господин Белозёров? – спросил Трещенков.

– Беспощадно подавить забастовку, ротмистр, – сказал Белозёров, – что бы в другой раз не повадно было. Беспощадно! Действия ваши, разумеется, будут вознаграждены. Тем более, что опыт у вас есть. Вы подавляли мятеж в Сормове в пятом году.

– Так точно, – согласился Трещенков, – но там в моём распоряжении была артиллерия.

– Но здесь и баррикад нет, – возразил Белозёров.

– Эсеры, они же все террористы, – поддержал начальника Теппан, – боевая организация. Они вас бомбами закидают, только подпустите поближе.

– Да, что вас триста человек всего, – сказал Белозёров, – растопчут и не заметят.

– Где же забастовщики бомбы возьмут? – недоверчиво спросил Трещенков.

– Поверте, Николай Викторович, – сказал Белозёров, – на приисках есть из чего сделать бомбы.

Жандармским офицерам было о чём задуматься.

– Если стрелять пачками, – сказал Трещенков, – это, пожалуй, может заменить артиллерию.

Тульчинский с выборными объезжал прииски. В рядах забастовщиков наметился раскол. Некоторые хотели прекратить забастовку при условии выполнения администрацией некоторых пунктов требования. Но большинство, всё-таки, стояли за выполнение администрацией всех пунктов требований без исключения.

– Наша забастовка навела ужас на администрацию «Лензото». Ещё чуть-чуть и они сдадутся. Нельзя прекращать борьбу, нельзя прекращать забастовку.

– Я поеду в Бадайбо, – сказал Баташёв, – поговорю с железнодорожными рабочими. Если и они поднимутся, то мы зажмём «Лензото».

– Так круто, может быть, и не надо, Павел. А как не сломаются? Солдат пригнали.

– Это они со страха, с испугу. Поднажать надо. Посмотрите, товарищи, какие бедствия мы претерпели за дни забастовки: голод, семьи наши голодают, потеря заработка, аресты, из казарм на мороз выселяют. Но какой подъём духа! Неужели мы остановимся на пол пути? Неужели сдадимся? Нет! Надо бороться до конца, товарищи. До победы!

О намечающимся расколе среди забастовщиков Тульчинский сообщил администрации «Лензото», которая в свою очередь, сообщила об этом иркутскому губернатору. В письме было сказано, что действия Тульчинского по умиротворении забастовщиков ставят «Ленское товарищество» в тяжёлые условия, а арест некоторых забастовщиков представляется желательным.

В ночь на 4 апреля были произведены аресты членов забастовочного комитета и обыски в казармах Андреевского, Васильевского и Надеждинского приисков.

Утром у конторы управления собралась значительная толпа хмурых рабочих с требованием немедленно освободить арестованных членов забастовочного комитета. Василий Кочетов и Яков Бычков в первых рядах.

– Мы требуем немедленного освобождения наших товарищей, – сказал Кочетов, – и выполнения всех пунктов наших требований, предоставленных администрации ранее.

– У нас дети голодают, – сказал Бычков, – а продовольствие не отпускают.

– Это произвол, – сказал Кочетов. – Вы не имеете право.

– Вы же бастуете, – возразил управляющий Самохвалов.

– И вы нас решили голодом уморить? – спросил Бычков.

– Увольняйтесь, – предложил Самохвалов.

– Уволимся, – пообещал Кочетов, – только оплатите до сентября, согласно договору, по справедливости. И до железной дороги довезите, до Жигалова. Ещё зима.

– Да, – сказал Яков, – с бабами да с детьми по морозу шибко долго не проходишь.

– Я такие вопросы не решаю.

– А кто решает? – спросил Кочетов.

– Администрация. А товарищей ваших только прокурор отпустить может.

–Так давай его сюда, – загудела толпа.

– Он сейчас на Надеждинском.

Тут подошёл поезд, с него спрыгнули солдаты, ротмистр Трещенков вышел из вагона.

– Разойдись! – приказал он рабочим. – Стрелять буду.

Солдаты выстроились вдоль железнодорожного полотна, направили ружья в сторону толпы рабочих.

– Вот кому идут самородки, что у нас отбирают, – закричали из толпы, – чтобы вот этих содержать.

– Пусть в нас стреляют, невинных и безоружных, а всё равно будем требовать, что нам следует.

– Требуйте, – согласился Самохвалов, – только не здесь.

– А где? – спросил Кочетов.

– Идите в Надеждинский.

– Если надо, то мы и в Бодайбо дойдём, – уверил его Кочетов.

– А как он стрелять будет? – спросил Бычков. – Глаза у его благородия шибко жестокие.

– Может будет, а может нет. Воинскую команду это ваш Тульчинский вызвал. А боитесь, так по казармам расходитесь.

– Врёшь! – возмутился Кочетов. – Константин Николаевич не мог на такое пойди.

– А вы у него сами и спросите.

– Вызовите его сюда.

– Он на Надеждинском, туда идите.

Кочетов оглянулся на толпу.

– Так что, товарищи, пойдём? – спросил он.

– Пойдём, – хором ответила толпа.

Рабочие двинулись к Надежденскому прииску.

– Что вы ждёте, Николай Викторович? – спросил Самохвалов ротмистра. – Погружайте команду в вагоны и к Надежденскому. Опередите их. Всякое может быть.

Дорога была узкая, рабочие шли по трое в ряд с революционными песнями. Снег скрипел под тысячами валенок.

– Васька, а что как в нас стрелять будут? – спросил Бычков.

– Да не будут, – уверенно ответил ему Кочетов, – мы без оружия, ведём себя мирно.

На Надеждинский приехал ротмистр Трещенков. Там уже были команды штабс-капитанов Лепина и Санжаренко. После короткого совещания решили перегородить тракт, а часть солдат расположить на железнодорожном полотне.

Подошли товарищ прокурора Преображенский, Белозёров, инженер Тульчинский и горные приставы.

Уже смеркалось, когда с Федосиевского к Надеждинскому прииску стали подходить первые рабочие. Трещенков с железнодорожной насыпи крикнул им, чтобы остановились, а иначе он будет вынужден стрелять.

– Да погодите вы стрелять, – сказал Тульчинский, – до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?

– Что мне думать?

– Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.

Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.

– Что, Константин Николаевич, – Кочетов обратился к Тульчинскому, – говорят вы на нас жандармов натравили?

– Кто говорит?

– Самохвалов.

– Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.

– А как же наши товарищи?

– Подальше отойдём, будем разбираться.

В это время с другой стороны дороги послышалась песня:

– «Вихри враждебные веют над нами…»

Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.

Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

– Идут, – сказал Санджаренко, – если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.

А песня набирала силу.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

– Стреляйте, ротмистр, – закричал Преображенский, – почему вы не стреляете?

У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.

На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…

На бой кровавый,

Святой и правый

– На бой они идут, – зло выкрикнул ротмистр, – ну, пусть идут.

Марш, марш вперёд,

Рабочий народ.

– Слушай мою команду! Готовсь.

Винтовки солдат дружно прижались к плечам.

Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:

– Пли!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Песня захлебнулась, послышались крики.

– Пли! – кричал Трещенков. – Пли!

Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.

– Стрелять пачками! – приказал Трещенков.

Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.

Пули летели густо. Стоны, крики. Рабочие валились на снег, окрашивая его в красный цвет. И по упавшим стреляли тоже.

Тульчинский инстинктивно лёг на землю, рядом с ним падали рабочие, кто сам, кто сражённый пулями.

– Они там что: с ума посходили? – хрипел Тульчинский.

А вокруг люди лежали молча.

Залпы прекратились. Тульчинский выждал какое-то время, потом встал и пошёл, шатаясь, к насыпи.

– Что вы наделали, ротмистр, что вы наделали. Они же уже остановились.

Над Надеждинским сгущались сумерки.

По подсчётам в тот день погибло 170 рабочих и 196 получили ранения.

– Я как раз отошёл к забору покурить, – рассказывал Яков, – а тут началось. Я сперва и не понял, что за треск такой начался.

– Вы вооружены были? – спросил Керенский.

– Чем? – удивился Бычков.

– Камни, палки.

– Да какие камни зимой?

– Ну, кирпичи, – настаивал Керенский.

– А зачем? Мы же не драться шли, а просить. А Ваську Кочетова убили, пуля прям в затылок попала. А меня слегка ранило в руку. Зажило уже.

– С испугу, наверное, стрелять начали, – предположил Кобяков.

– А нам от этого легче что ли? – сказал Яков.

– Всю Россию переполошили, – добавил Никитин.

– Стеша, ну-ка подай ту газетку, – попросил Яша жену.

Стеша порылась в вещах, нашла газету, протянула мужу. Бычков развернул газету, стал читать:

– «Всё имеет конец – настал конец и терпению страны. Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и – тронулась река народного движения. Тронулась!.. Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия, – всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене.» И. Сталин. Вот, господа присяжные поверенные: лёд тронулся.

Яков отложил газету в сторону и победно посмотрел на своих гостей.

Керенский неопределённо пожал плечами:

– Что это за газета? А, «Звезда» от 19 апреля 1912 года. Социал-демократическая рабочая партия большевиков. Эту газету 22 апреля на моё день рождение как раз и закрыли. Я не знаю кто такой И. Сталин. И кто такие социал-демократы.

– За рабочих они, – неуверенно сообщил Яков.

– В России больше крестьян чем рабочих и крестьян малоземельных.

Социалисты-революционеры – это сила. Почти миллион членов! А кто такие социал-демократы я не знаю. Сколько их? Тысячи две? Ну, хорошо пятнадцать. Что они могут? Разве они сила?

Керенский и присяжные поверенные выползли на воздух. Основную канву событий они узнали, теперь требуются подтверждения.

Комиссии работали, всё больше и больше всплывало неприглядных фактов на действия «Лензото» и жандармов. Газеты пестрили громкими заголовками, трудящиеся России бастовали в знак солидарности с Ленскими рабочими, ротмистр Трещенков разжалован в рядовые, молодой политик Керенский набирал популярность.

Рабочие Ленских приисков всё-таки победили, или почти победили. Им выплатили жалование от начала забастовки и вплоть до сентября и предоставили бесплатный проезд до Жигалова.

В начале июля от Бодайбо по Витиму шли баржи наполненные рабочими Ленских приисков и их семьями. Керенский смотрел на это и думал:

«Ах, какая же это сила – русский народ!»

Возглавить эту силу, встать во главе её, вот сокровенная мечта политика Александра Фёдоровича Керенского.

На место убывших рабочих на прииски прибыли новые, «Ленское золотопромышленное товарищество» возобновило работу.

22.01.2022 г.