Глава 1

На станции Раздельная поезд Одесса – Москва быстро облепила живописная толпа местных торговок. Они скатывались с соседних платформ и устремлялись к самым богатым вагонам в надежде за несколько минут стоянки сбыть свой нехитрый товар.

За последние годы здесь мало что изменилось. Правда, появились шустрые ребята с пластиковыми бутылками с шипучкой, блоками сигарет и заморскими шоколадками. У местных же бабок, которых здесь было большинство, товар был стандартный: ведерки с яблоками, вязанки лука, соленые огурцы, завернутые в газету жареные куры.

Толпа эта копошилась у дверей вагонов, галдела, перекатывалась вдоль окон, демонстрируя невозмутимым пассажирам свою снедь…

Те, кто садился в этот поезд в Раздельной, уже разместились в крайних плацкартных вагонах. В последний момент к «СВ» подбежал высокий мужчина неопределенного возраста. На нем был легкий светло-бежевый костюм, яркий галстук и рыжие туфли с тиснением под крокодилову кожу. В таком наряде он был бы неотличим от гуляющей публики, где-нибудь на Дерибасовской или рядом с Дюком на Приморском бульваре. Но здесь, в галдящей толпе местных жителей он явно выделялся. Правда, в данный момент у всех были более важные дела, чем обращать внимание на какого-то франта.

Человек в бежевом костюме увидел проводницу. Пробивая к ней путь, он элегантно обнял за талию толстую торговку и передвинул ее на шаг в сторону. При этом баба чуть не выронила обернутую в клочок грязного одеяла кастрюлю, из которой выглядывала не очень аппетитная, синеватая и давно уже холодная картошка. Восприняв эти действия франта, как покушение на свою честь, тетка отвлеклась от рекламы своего товара и в нескольких фразах высказала вполне обоснованный упрек: «Ты шо, сказылся? Куда прешь? Ишь, бисовая детына, лапать меня вздумал. Так я зараз лапы твои поганые поотрываю!»

В таком духе торговка могла говорить еще долго. И желание было, но не было времени. Оценив качество своего продукта, она на секунду замерла, затем запустила руку в огромный, пришитый поверх пышной юбки карман, извлекла оттуда горсть рубленного укропа и припорошила им холодную синеву картошки. Теперь, когда содержимое кастрюли приобрело товарный вид, баба бросилась к соседнему вагону надежде в последнюю минуту впарить кому-нибудь то, что она никак не могла продать уже третий день…

Франт протиснулся к проводнице и предъявил ей добродушную улыбку и два билета.

Это действительно был человек неопределенного возраста. Если бы кто посмотрел на него секунд пять назад, когда тот переваривал смачную отповедь картофельной торговки, то, оценив глубокие залысины франта и его усталый, грустный взгляд, про него сказали бы – «мужику под пятьдесят». Перед проводницей же стоял совсем другой человек. Улыбка преображала его лицо, разглаживала, молодила. Великое дело – искорки в глазах… Одним словом – «парню чуть за тридцать».

Кеша, как он представился проводнице, с интересом наблюдал за ее действиями. Прочитав три раза оба билета, она перевернула их, потрясла и, вскинув руку к небу, стала разглядывать на свет, выискивая несуществующие водяные знаки.

– Вас что-то смущает? Или вы думаете, что я сам их напечатал? Так имейте ввиду – я печатаю только тугрики и гривны.

Проводница смутилась, опустила руку и стала разглядывать Кешу и его окружение.

– Так вы один едете?

– Один.

– А билетов два?

– Два.

– Так они от Одессы?

– От нее.

– Что же вы там не сели?

– Опоздал.

– Вот, сами и виноваты. Но хорошо, что вы один. Вы же не будете сразу на двух местах лежать? И не возражайте. Пока вы тут опаздывали, пришлось в ваше купе старушку посадить… Она только до Киева.

– Нет вопросов, – Кеша не изменился в лице и даже приободрил проводницу, лихо щелкнув пальцами, – Я тебя, красавица, зауважал. Люблю людей, которые умеют быстро делать свой маленький бизнес… Пойдем. Знакомь меня со своей подсадной старушкой. Если она не кусается, потерплю ее до Киева.

Кеша вскочил на подножку, увлекая за собой все еще растерянную проводницу. В этот момент вагон конвульсивно дернулся, колеса взвизгнули и весь поезд начал медленно набирать скорость, оставляя за собой благодатное место – станцию Раздельная…

Старушка оказалась миловидной женщиной раннего пенсионного возраста. Когда проводница, еще немного поизвинявшись и пообещав принести фирменного чая, упорхнула, Кеша чуть склонил голову и представился:

– Иннокентий Теряев. Свободный художник.

– Очень приятно… Спиридонова. Мария Юрьевна.

– Мария Спиридонова? Что-то я о вас слышал. Это не вы в восемнадцатом левыми эсерами руководили? Мятеж в Москве подняли, после Мирбаха замочили?

– Обижаете, молодой человек. Неужели я так старо выгляжу?

Кеша понял, что сплоховал. Он начал быстро и витиевато выдавать комплименты. Их было так много, что они громоздились друг на друга и вся пирамида чуть было не развалилась.

После этого Кеша исполнил серию пристойных анекдотов и пересел на своего любимого конька – он философствовал на тему: Одесса рождает гениев. Он сыпал именами, адресами, случаями из жизни, подробностями любовных похождений. Создавалось впечатление, что он не просто знал всех этих людей, а только и делал, что ходил по пятам за Куприным, Катаевым, Олешей, Бабелем, Багрицким, Утесовым.

Но это было только начало. Потом Кеша стал подводить базу под такое скопление талантов на маленьком клочке черноморского берега.

– Вы мне скажите, Мария Юрьевна, в каком еще солнечном городе рождалось столько звезд первой величины? В Ялте? В Сочи? Или может быть в Херсоне, извините за выражение… Везде один пшик. Пусто! Не та почва. Не тот воздух. Атмосфера не та. Ауры нет… А в Одессе любой биндюжник – артист.

– Но, Иннокентий, в Москве и Питере гораздо больше…

– Больше! Но откуда они все? Среди них нет урожденных столичных жителей. Откуда Гоголь? А Чехов, а Горький, Шаляпин, Есенин? Все они пришлые. Они все как пылесосом в столицу собраны. И все – поштучно. Один из Таганрога, один из Рязани, один из Казани. А Одесса – это оазис талантов. Здесь даже бандиты артистичны и симпатичны. Среди них нет живоглотов, тупых мокрушников. Здесь это не уважают. Ты убей, укради, кинь кого-нибудь, но сделай это красиво. Пусть люди порадуются… Миша Япончик или Соня Золотая Ручка – это же народные артисты. Я совершенно не знаю людей, кто бы на них обижался. А уважают – очень многие… Кстати о Соне, о Золотой Ручке…

В этот момент в коридоре послышался характерный звон чайной посуды на подносе, мягко открылась дверь купе и на пороге появилась проводница:

– Специально для вас старалась. Настоящий чай. Сейчас такого уже не подают.

И действительно – из каких запасников она извлекла это чудо? Четыре тяжелых мельхиоровых подстаканника с выдавленными кремлевскими башнями, голубками и надписями «Миру – мир». А чай – горячий и красно-коричневый – не в болтающихся граненных, а в тонких стаканах, плотно сидящих на своих местах.

Мария Юрьевна улыбнулась, вспоминая недавнюю беседу со своим клиентом. Тот пытался описать историю страны за последние тридцать лет на примере вагонного чаепития… Было время, когда вкуснейший чай подавали три раза в день, а деньги брали только в конце пути. Но год за годом все менялось. Чай стали готовить два раза, потом один. Чудесный напиток стал превращаться в желтоватое тепленькое пойло… Начали исчезать ложки. За них стали брать залог… Потом исчезли тонкие стаканы… Потом исчезло все и народ понял, что пора начинать перестройку. Но своего вкусного чая он так и не дождался…

По первому стакану они выпили молча, обмениваясь лишь междометиями. Дальше пошли, прерванные визитом проводницы, рассказы о Соньке Золотой Ручке. Кеша изложил всю ее биографию, состоящую из десятков поэтических новелл. Уже сотню лет легенды пересказывались из уст в уста, дополняясь новыми, самыми достоверными подробностями.

Вот один из таких рассказов…

Москва, Кузнецкий мост, конец августа. На улице самых шикарных магазинов пустынно – почти все потенциальные покупатели завершают дачный сезон. Сейчас они в Кусково, Малаховке, Мытищах собирают свое семейство вокруг пузатых самоваров… К ювелирному магазину, громыхая по булыжнику, подкатывает карета. Останавливается так, что из широкого окна хозяину хорошо виден герб на ее дверце – что-то яркое, с мантией, коронами, мечами.

Кучер в ливрее соскакивает с козел, распахивает дверцу, протягивает руку и склоняет голову. Из кареты выплывает блестящая во всех отношениях дама. Завораживает и колыхание страусовых перьев на ее широкой шляпе, и платье последнего парижского покроя, и скромное мерцание «фамильных» драгоценностей. Но потом взгляд застывает в одной точке, как раз там, где ничего нет – вырез огромного декольте остановился точно на грани тогдашних приличий. Даже чуть-чуть ниже.

Звон колокольчика на двери вся обслуга магазина встречает в полной готовности… Входят двое – та самая дама в декольте и вторая, одетая значительно беднее, но с младенцем в кружевах и лентах.

Дама представляется ювелиру, как графиня Ольденбургская (или Шамаханская – это не столь важно) и заявляет, что ее муж, радуясь рождению наследника, решил подарить ей украшений на… на огромную сумму. Она, мол, приехала их выбрать и сразу же заплатить.

Дальше графиня быстро снимает все свои украшения и кладет их в свою сумочку. Понятно – чтоб не мешали примерять новые.

Когда драгоценности на сумму, выделенную щедрым графом, были подобраны, графиня покрутилась перед зеркалом и полезла в сумочку за деньгами… «Ах! Муж положил их на камин а я забыла взять… Вы, милая моя, подождите с ребенком здесь. И сумочку свою я около вас оставлю… Скоро приеду с деньгами…»

Закрылась дверца с гербом, кучер в ливрее вскочил на козлы, свист кнута, искры из под колес…

В давно уже лысой, мудрой голове ювелира даже сомнения не шевельнулось. Его бриллианты уехали, но в залог осталась няня. Сумочка с фамильными драгоценностями графини осталась. В конце концов – графский наследник, все громче подающий голос из-за мокрых пеленок.

Когда крик наследника превысил допустимую норму, решили его перепеленать. Суетливая жена ювелира притащила чистые простыни, тазик, графин с теплой водой…

Первое сомнение зародилось, когда наследник оказался младенцем женского пола… Няня заверила, что и знать об этом не могла, так как была нанята графиней лишь два часа назад. И в графском доме она еще ни разу не была. Она, мол, дала объявление в газету и карета с графиней и ребенком приехала прямо к ней в Замоскворечье…

Потом узнали, что ребенка Соня нашла на Хитровке, взяла напрокат… От кареты нашли только один герб. Он и был всего один, только с той стороны, которая выходила на окна ювелира… Золото в сумочке графини было, понятное дело, «цыганским» или, как тогда говорили – самоварным…

Кеша рассказывал о Соньке Золотой Ручке самозабвенно. Он часто вскакивал, изображая то уже ограбленного ювелира, то растерянность честной няни, то ехидную ухмылку соседей, радовавшихся, что Соня остановилась у магазина Розенблюма, а не проехала еще двадцать метров и не облапошила их самих…

Начались киевские предместья. Мария Юрьевна стала собираться. Вещей у нее было немного – сумочка и небольшой, но удивительно увесистый чемоданчик. Музейный экспонат – обшарпанная фибра, заклепки и блестящие металлические уголки. На недоуменный взгляд Кеши пришлось пояснить, что это талисман: «Во все командировки – только с ним. И всегда выручал».

Правда, замки у талисмана уже давно отработали свое. Мария Юрьевна долго возилась с ними, поставив чемодан на столик. Они не видели вошедшего в купе человека, но по лицу Кеши она поняла, что он не очень рад этой встрече.

Понимая, что неприлично стоять к гостю спиной, Мария Юрьевна повернулась приветливо кивнув, и присела поближе к окну, так и оставив чемодан на столе.

Незнакомец впился глазами в Кешу, облизываясь, как кот на сметану. Тяжелый подбородок с ямочкой и глубокий шрам на левой щеке придавали его лицу выражение мужественное и туповатое… Лет ему было около тридцати. Из вещей – лишь бежевая куртка, которую он элегантно накинул на правую руку, так, что кисти не было видно. Не было видно и того, что он сжимал в руке… Мария Юрьевна только на секунду заметила под курткой холодный стальной блеск и маленькую черную дырочку. Очень маленькую, с ноготок.

– Достал я тебя, Кеша! Завтра сделаю Графу удовольствие. Доставлю тебя в лучшем виде… Ты, Кеша, от меня хотел убежать? Так и зря. Не строй из себя Куша.

– Не бегал я от тебя, Валет. И от Графа не бегал.

– Не заливай мне баки, Кеша. Граф через тебя очень сильно заболел. Ты больно обидел пожилого мудрого человека… Но о делах потом. Давай проводим твою даму. Вы до Киева, мадам? Так ваш причал на горизонте. Пора к трапу двигать.

– И правда… Пойду я… Всего вам доброго, Кеша… И вам, Валет, всего хорошего.

Мария Юрьевна засуетилась, схватила со стола свой чемоданчик и стала разворачиваться с ним в тесном купе. Она неловко развернулась, подняла свой талисман почти над головой и вдруг стремительно уронила его. И не просто вниз, а по диагонали, так, что металлический его уголок угодил Валету между ног. В то самое место. Одним словом – удар ниже пояса…

Валет замычал, выронил пистолет и, схватившись обеими руками за источник нестерпимой боли, согнулся, ударившись лбом о столик… Мария Юрьевна выдернула из-под него чемоданчик, еще раз подняла его над головой и резко опустила на то место, где толстая шея Валета переходила в бритую голову.

– Иннокентий, не сидите вы как статуя. Поднимите вашего гостя. Ему очень неудобно так лежать… Посадите его. Курточку оденьте. Пистолет в карман… Скорее, нам выходить пора.

– Ловко вы его… Я, Мария Юрьевна, до сих пор дрожу весь. А вы его так спокойно…

– Не спокойно, Кеша, а машинально. Не люблю я, когда оружие на людей направляют. Я, знаете, больше двадцати лет следователем проработала… Да не меняйтесь вы так в лице. Сегодня мне ваши заморочки не интересны. Я уже пять лет адвокатом работаю. В Москве. Вот моя визитка. Очень полезно иметь своего адвоката… Приехали, Иннокентий. Уже Киев. Обнимите своего друга и тащите его за мной. Я буду прикрывать.

Они с трудом спустились на перрон и поплелись к привокзальной площади. Народа было немного, но на всякий случай Мария Юрьевна причитала: «Ой, совсем пить разучились. Всего стакан принял – так развезло. Сейчас, дорогой, отдохнешь, воздухом подышишь и все пройдет…»

Валета разместили на самой дальней лавочке и Мария Юрьевна стала сразу же торопить Кешу:

– Бегите, Иннокентий. Стоянка скоро закончится… Я постараюсь, чтоб ближайшие годы Валет вас не беспокоил.

Когда Кеша убежал, Мария Юрьевна нашла в центре площади скучающего милиционера под фонарем.

– Пан сержант. Вы тут за порядком смотрите?

– Ну?

– А вас награждают, если вы бандита споймаете?

– Ну?

– И орден могут дать?

– Как же…

– Я, пан сержант, знаю одного типа. У него и пистолет есть. Только что в Киев приехал.

– Из России? Москаль!

– Он самый… Я думаю, он президента нашего хотел подстрелить или еще чего хуже… За такого наградят, пан сержант?

– Где он?!

– Вон на той лавочке… Спит, злодей.

Сержант повернулся спиной к бдительной пассажирке и начал расстегивать кобуру. Но первый порыв быстро прошел… «Тот-то тоже с пистолетом. Нечего поперек батьки в пекло лезть. Надо хлопцев позвать… А кого награждать потом будут? Одну премию на всех. По десять гривен на нос. Нет! Один возьму… Так могут и лейтенанта дать. Или орден… Нет, лучше – квартиру».

Оглянувшись, сержант не увидел рядом заявительницы. Да и шут с ней. Испугалась, бисова старушка… Он двинулся к дальней лавочке, держа перед собой пистолет. При этом он забыл снять его с предохранителя и передернул затвор…

Валет с трудом открыл тяжелые веки. Кругом качались фонарные столбы, а на него со всех сторон надвигались одинаковые фигуры в фуражках и с дрожащими пистолетами в руках… Он полез в карман куртки. Но с первого раза не получилось. Потом он промахнулся еще три раза… Когда же он ощутил рукоятку своего пистолета – было уже поздно. Кто-то свел его руки вместе и защелкнул на них браслеты.

* * *

Обзор прессы:

Газета «Вечерняя Одесса»:

– Вчера утром наш репортер наблюдал на Греческой площади жутко смешную картину. Десятки солидных граждан нашего города с трагическими лицами толпились около пустого особняка, где еще день назад кипела работа фирмы «Высокий Замок». Но сейчас фирма испарилась, как замок воздушный. Любопытно, что опечаленные «лохи» с Греческой все как один держат фасон: никто не сказал, что его красиво надули. У нас в Одессе нет желающих быть кефалью на крючке, но все хотят быть рыбаками…

Газета «Гуляй Поле»: