Проворно сновали ее длинные, тонкие пальцы, нанося на ткань затейливый узор. Ветер легонько шевелил занавес на окне. И от этого спокойствия и уюта у Глаголева постепенно стало оттаивать на душе.

Евгений Родионович захлопнул папку. Рената словно ждала этого момента.

– Устал? – спросила она участливо.

– Просто был злой, – с деланой веселостью ответил он. – Действительно, к лешему все! Работу, допросы, вопросы…

Но на самом деле он хотел говорить о том, что его угнетало на работе. Идеальнее слушателя, чем Рената, для этого не найти.

– Странный человек все-таки Измайлов, – продолжил Евгений Родионович. – Приношу ему сегодня дело, без сучка без задоринки, готовенькое, можно прямо в суд. Преступник сознался, улики, факты – комар носа не подточит…

– О парнишке? – несмело спросила Рената. – Который украл конфеты в гастрономе?

Она всегда была в курсе мужниных дел (в пределах, как говаривал сам Евгений Родионович, допустимого). И все же спрашивала всегда осторожно.

– О нем, – кивнул Глаголев. – И что же ты думаешь? Измайлов предложил прекратить!

– Да ну? – округлила глаза жена.

– Вот именно! А другое дело, ну, с этим чемоданом…

– На рынке?

– Да. Требует продолжать, а что продолжать-то! Безнадега полная.

– Как же так, Женечка? – искренне сопереживала жена. – И ты не мог доказать Захару Петровичу?

– По-своему он, конечно, прав, – сказал Глаголев, вспоминая разговор с прокурором. Слова Измайлова о его, Глаголева, небоевитости задели, что ли, Евгения Родионовича. – Однако…

Договорить он не успел, в дверь позвонили.

Рената пошла открывать. Из коридора донесся высокий женский голос с удивленной интонацией. Глаголев сразу же узнал его: это была Светочка Щукина, единственная по-настоящему близкая подруга Ренаты. Светочка работала чертежницей в КБ машиностроительного завода, где служила и Рената. Отец Светы был начальником сборочного цеха на том же заводе.

– Добрый вечер, Женя! – поздоровалась Светочка, легко впархивая в комнату. – Сумерничаете?

– Здравствуй, – приветливо кивнул Евгений Родионович.

Светочка села в кресло, грациозными движениями расправив юбку. Увидев пяльцы на журнальном столике, сказала:

– Семейная идиллия, да? Муж отдыхает, жена вышивает?

– А что, не в духе времени? – ответил Глаголев. Сколько он знал Светочку, все никак не мог понять: задает ли она очередной вопрос или это просто ее манера разговаривать.

– Женатикам это как раз и требуется, – сказала Щукина. – Для снятия всяких стрессов.

Светочка была бесхитростной девушкой – что на уме, то, как говорится, и на языке. Евгений Родионович считал ее легкомысленной, а Рената уверяла, что Светочка не так проста, как кажется: читает серьезные книги, думает поступать в заочный институт. Разговоры насчет института шли каждый год, но, вместо того чтобы ехать сдавать вступительные экзамены, Светочка каждой осенью отправлялась в Крым, Ялту, где отдыхала «дикарем», после чего привозила массу впечатлений, делиться которыми ей хватало до следующей поездки.

У Светочки было миловидное лицо, неплохая фигурка. До того как она подружилась с Ренатой, одевалась ярко и безвкусно. Теперь же на ее наряды было приятно смотреть – модно и скромно, в чем была немалая заслуга Ренаты.

– В воскресенье небось будете торчать у семейного очага? – спросила Светочка.

– А куда денешься? – ответила Рената. – Уборку надо сделать, постирать…

– Господи, разве это жизнь? – вырвалось у Светочки. – На природу надо! Погода – самый раз… Может, решитесь, женатики? Завалимся в лес, палатку возьмем… Шашлычки…

– В туризм ударилась? – усмехнулся Евгений Родионович. – Рюкзачки, палаточки…

– Зачем так примитивно? – наморщила носик Светочка. – На авто. Не в каменном веке живем. А?

– «Жигули» по лотерее выиграла? – съехидничал Глаголев.

– Ну да! – серьезно воскликнула Щукина. – По лотерее я только рубли выигрываю, да и то не каждый раз… Знакомый один приглашает. Отличный парень! Соглашайтесь, а то желающих много…

– Спасибо, Светочка, – сказал Евгений Родионович. – С удовольствием бы… Но действительно дела есть.

Светочка в присутствии Глаголева настаивать не стала. Она хорошо знала, что его очень трудно вытащить даже просто в компанию. А тут пикник. Светочка подозревала, что Евгений Родионович ревнует жену, но она даже не могла предположить, что причина сегодняшнего отказа заключалась не только в этом.

– Пойду полью цветы на кухне, – сказал Глаголев, поднимаясь с кресла.

Он понимал, что женщинам хочется поболтать о своих секретах, и решил не мешать.

Знакомясь на следующий день с материалами дела о найденном в радиомастерской чемодане, Глаголев обратил внимание, что последние показания Зубцова, полученные на вчерашнем допросе, в отдельных деталях расходятся с прежними.

Так, на первом допросе мастер сказал, что неизвестный был в коричневом костюме, у него были серые глаза. А в среду показал: костюм коричневый, в полоску, а глаза, кажется, голубые. Сначала Зубцов ничего не говорил об особенностях речи незнакомца, а в последний раз вдруг вспомнил, что тот немного картавил.

Евгений Родионович решил допросить Зубцова еще раз.

– Что вы хотите, товарищ следователь, – оправдывался мастер. – Я того мужчину видел максимум, ну, пять минут… И вот теперь даже засомневался, какие у него действительно глаза и что на голове у него было… А вот насчет того, что картавил, утверждаю категорически…

– Почему же вы не указали сразу на такую важную деталь? – допытывался Глаголев.

– Бог его знает! – в простоте душевной ответил Зубцов. – Память дьявольская штука. Не поверите, но я только сейчас вспомнил, что у того мужика на правой руке был перстень. Печатка. И знаете, почему припомнил? Увидел на вас обручальное кольцо. По ассоциации, значит…

– А на печатке монограмма была? Ну, буквы?

– Да, что-то выгравировано. Вензеля какие-то. А конкретно… – Радиомастер развел руками.

Евгений Родионович задал Зубцову еще несколько вопросов и закончил допрос. Для следователя так и осталось невыясненным, что могли означать расхождения в показаниях свидетеля. Может, это действительно было случайно, «шутки» памяти или…

Вот это «или» не давало покоя следователю. Он думал об этом постоянно. Тут могло быть два объяснения. Первое – Зубцов знал человека, оставившего чемодан, и сознательно скрывал его приметы, отчего и путался. Второе – незнакомец являлся мифом, выдуманным для милиции и него, Глаголева. И описание внешности неизвестного – плод воображения Зубцова. В таком случае он просто-напросто плохо запомнил выдуманный образ.

Евгений Родионович придумал один ход, который, возможно, помог бы разобраться с Зубцовым, – предложить ему помочь составить фоторобот неизвестного. Как это делается в лаборатории: монтируют из различных фрагментов лицо – глаза, нос, губы, волосы и так далее. Интересно, совпадет фоторобот со словесным портретом незнакомца со слов радиомастера? И как поведет себя Зубцов? Да, он обязательно сделает это в понедельник…

Засыпал Глаголев в ночь на воскресенье с легким чувством удовлетворения оттого, что какое-то решение, кажется, было найдено.

И, когда зазвонил телефон, Евгений Родионович с трудом расстался со сном. За окном было раннее утро. Он был еще во власти сновидений, услышав в трубке ровный голос:

– Товарищ следователь, беспокоит дежурный – старший лейтенант Ивасько…

– Да-да, слушаю, – прохрипел со сна Глаголев, прикрывая ладонью трубку, чтобы не беспокоить жену. Бесполезно, конечно, Рената проснулась тоже.

– Выслал за вами машину, – продолжал дежурный по милиции. – На двенадцатом километре – дорожно-транспортное происшествие… Со смертельным исходом… По рации передали, что вам следует прибыть на место…

На двенадцатом километре от Зорянска, на крутом повороте у обочины шоссе, уже стояли «скорая помощь», «Волга» и мотоцикл Госавтоинспекции.

– Внизу, – показал подъехавший инспектор ГАИ с рулеткой в руках: он сам что-то рассматривал на асфальте.

Глаголев посмотрел вниз. Там, под высоким обрывом, стояли несколько человек в милицейской форме и кто-то в белом халате. А чуть подальше, где кустарник рос гуще и курчавились три коренастых дуба, виднелся светлый кузов автомобиля.

Отыскав пологое место, Евгений Родионович с трудом спустился, едва не полетев кувырком.

– Здравия желаем, Евгений Родионович! – приветствовал его заместитель начальника зорянского ГАИ Талызин.

Откозырнули следователю старший сержант в дорожной каске и молоденький лейтенант с фотоаппаратом.

Возле машины, как-то нелепо приткнувшейся вдавленным радиатором к стволу дуба, стояла Мария Федоровна Хлюстова – судебно-медицинский эксперт.

Когда Евгений Родионович увидел автомобиль, сердце у него забилось явно учащенно: синий низ, верх цвета слоновой кости…

«Жигуленок» Зубцова. Он был какой-то осевший, со скошенной крышей. Заднее стекло затянуто паутиной трещин, а лобовое отсутствовало. Крышка багажника стояла торчком.

– Вот наша жизнь, – вздохнул замначальника ГАИ. – Вчера только разговаривал с ним… Сосед…

Глаголев, все еще ошеломленный увиденным, лишь кивал. А сам думал о том, что фоторобота, который он задумал составить с Зубцовым, уже никогда не будет. Но все заглушала главная мысль, бившаяся в голове: что это за авария – действительно несчастный случай или смерть радиомастера каким-то образом связана с делом, возбужденным в прокуратуре?

Глаголев и Талызин подошли к Хлюстовой. Судмедэксперт поздоровалась со следователем и спросила:

– Будем начинать осмотр?

– Да, – кивнул Евгений Родионович. – Конечно.

Дверца со стороны водителя была открыта и, перекореженная, болталась на одной скобе.

Зубцов лежал на сиденье, свесив голову под щиток. Одна нога безжизненно зацепилась за рычаг переключения скоростей. Левая рука неестественно завернулась за спину.

Хлюстова констатировала, что смерть наступила три-четыре часа назад. В результате множественных повреждений головы, грудной клетки и конечностей.

– Перевернулся поди раз десять, вон сколько летел, – показал рукой наверх Талызин. – Било, сердечного, как колотушку…

Евгений Родионович глянул на обрыв, по которому спустился вниз, метров пятьдесят, не меньше.

Мария Федоровна отметила также, что погибший был в состоянии алкогольного опьянения.

– И много выпил? – поинтересовался Глаголев.

– Трудно сказать, – пожала плечами Хлюстова. – Вскрытие покажет.

Автомобиль и труп были сфотографированы с разных точек. Все поднялись наверх. И там работник ГАИ, обследовавший дорогу, приблизительно обрисовал Глаголеву картину аварии.

Зубцов ехал, судя по всему, из города. Перед поворотом был спуск. То ли водитель уснул, то ли не справился с управлением – машина не вписалась в поворот и слетела в обрыв.

– И надо же было так напиться, – закончил он. – Ведь перед поворотом знак. Недавно новый поставили, со светящейся краской…

Измайлову часто приходилось выезжать по делам за пределы города. Так случилось и в этот понедельник. Не заезжая на службу, он выехал с проверкой в поселок Житный.

Проверка отняла больше времени, чем предполагал Захар Петрович. Он едва успел на заседание горисполкома. На нем присутствовал и начальник горотдела внутренних дел. После заседания Никулин подошел к Измайлову.

– Слышали? С Зубцовым?..

– Нет, – насторожился прокурор. – А что?

– Разбился сегодня ночью на своей машине. Насмерть. Говорят, был пьяный, – заключил майор.

…Как только Захар Петрович приехал на работу, к нему тут же зашел Глаголев.

– Зубцов… – начал было следователь.

– Знаю, – перебил его Измайлов. – Как вы считаете, что это?

– Трудно сказать, Захар Петрович… Похоже, что несчастный случай. Поддал прилично, а там крутой поворот…

– Но вы меня уверяли, что Зубцов не пьет? И соседи это подтвердили.

– В жизни все бывает. Как говорится, раз на раз не приходится…

– Может, у него были веские основания для того, чтобы напиться?

– Наверняка. Честно говоря, на последнем допросе мне показалось, что он нервничал.

– Из-за того, что его допрашивали?

– Допрос есть допрос. Приятного мало. Тут даже человек с абсолютно чистой совестью не всегда может вести себя спокойно… А вопросы я задавал Зубцову щекотливые…

И Глаголев рассказал прокурору, какие у него возникли мысли по поводу расхождений в показаниях радиомастера.

– Вот видите, Евгений Родионович, основания подозревать Зубцова в причастности к чемодану есть… И эта авария… Давайте подумаем: а если это не несчастный случай?

– Да, могло быть и самоубийство, – сказал следователь.

– На какой почве?

– Может, из-за чемодана… И вот еще что. Я вспомнил одну деталь. Когда старший лейтенант Коршунов спрашивал соседей, те сказали: женщины у Зубцова разные бывают. Не запутался ли он с ними? Или довела его какая-нибудь голубка. Вот он напился – и в обрыв…

Выслушав Глаголева, Измайлов спросил:

– А убийство вы исключаете?

Евгений Родионович задумался.

– В принципе – возможно и убийство, – ответил он не очень уверенно. – Если принять во внимание, что Зубцов единственный человек, который знает правду о чемодане… – Он вздохнул. – Гадать можно сколько угодно. Но нужно ли, Захар Петрович? По-моему, теперь у нас есть все основания прекратить дело.

– Значит, предлагаете ничью? – усмехнулся Измайлов.

– Кому? – удивился Глаголев.

– Тем, кто стоит за этим чемоданом… Знаете, Евгений Родионович, ничьи я признаю только в спорте… Да, Зубцов мертв. Но ведь другие живы. И вы предоставляете им возможность свободно жить и дальше творить свои делишки…

– Но концы обрублены!

– А может, теперь новые появились? Хотя бы в результате этой аварии. И вещи. Забыли? Эти самые джинсы, майки, сумки! Представляете, может быть, где-то ищут этот кончик! Пусть в другом городе, в другой республике. Ищут следственные органы, а нащупать не могут. А вы держите его в руках… Поймите, Евгений Родионович, возможно, Зубцов только вершок… А нам надо копать глубже. Да, да! Глубже! До корешка! Вы же цветовод, должны знать: не вырви сорняк с корнем, он заглушит все. Так ведь?

– Так, Захар Петрович, – согласно кивнул Глаголев.

– Я понимаю, иной раз трудно докопаться… Я недавно читал: самые короткие корни у мхов – меньше сантиметра. А самые глубокие – у одной акации в Африке, до девяноста метров! В том деле, с парнишкой, что залез в гастроном, – корни видны сразу. Неблагополучная семья, некуда себя деть в свободное время, детская, если хотите, несмышленость… А вот какая глубина у истории с этим чемоданом – пока не ясно. Знаете, молодежь хочет одеваться модно. Ну по душе ей эти разрисованные майки да джинсы. В печати по этому поводу уйма выступлений, мнений и критики. А кто-то не захотел вникнуть, кто-то побоялся трудностей, кто-то неправильно спланировал, в результате – дефицит. А раз дефицит, этим пользуются нечестные люди… Каким образом? Я уже говорил вам: возможно, контрабанда или же воруют импортный товар на складе, а может, скупают в магазине, чтобы пустить налево втридорога… А может… – Захар Петрович улыбнулся. – Помните, у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке»? Вся якобы контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской… Но для этого надо где-то доставать ткань, подпольно шить… Видите, сколько проблем стоит за одним фактом – чемоданом, набитым дефицитным товаром…

Глаголев ушел, не став возражать прокурору: то ли согласился с его доводами, то ли счел это делом безнадежным. А Захар Петрович еще некоторое время размышлял о том, почему у Евгения Родионовича в последнее время такая апатия. Вероника Савельевна как-то сказала, что Глаголев был в больнице по поводу зрения и после этого вернулся сам не свой.

«Если действительно так серьезно с глазами – до работы ли ему? – подумал Захар Петрович. – Это как дамоклов меч, все время ждешь, когда опустится…»

Измайлов решил было, что надо поговорить с Глаголевым по душам, но отмел эту мысль – не обидеть бы следователя. Еще подумает, что это намек уйти со службы. А у них в прокуратуре города и без того не заполнена одна вакансия на должность следователя. С кадрами туго.

Потом Захар Петрович вспомнил, что надо позаботиться о билете на поезд: в четверг ему ехать в Рдянск на конференцию. Он вызвал шофера. Когда Май зашел, Захар Петрович, увидев его перепачканные руки, решил, что тот снова возится с машиной. И не ошибся. Но Май сказал, что во дворе стоит машина его приятеля, который помогает ему ремонтировать коробку скоростей, и что они съездят вместе на вокзал на его «жигулях».

– Каким поездом поедете? – уточнил Май.

– Нашим, – сказал прокурор.

– Будет сделано, Захар Петрович, – деловито произнес шофер, беря деньги.

А уже буквально через три-четыре минуты Измайлов увидел выезжавшие со двора прокуратуры красные «жигули», на заднем сиденье которых он узнал своего шофера.

До Рдянска можно добираться скорым поездом и местным, так называемым рабочим, который шел до областного центра в три раза дольше, кланяясь всем светофорам и останавливаясь на каждом полустанке. Скорый же проезжал Зорянск рано утром. А Захар Петрович не желал терять половину рабочего дня. Тем более четверг – приемный день. Записалось много народу. Так что местный поезд его устраивал больше – отходил в четыре дня и прибывал в Рдянск в девятом часу вечера.

Через час Май вернулся с вокзала и привез билет.

В оставшиеся до четверга дни на Измайлова навалилась масса дел. Да еще надо было закончить доклад. Как у студента перед экзаменами, ему не хватало одного дня. Последнюю ночь Захар Петрович почти не спал, все шлифовал свое выступление… Как-никак будут проверять…

Приехав на работу, он тут же начал прием посетителей.

Первой зашла к нему старушка. С жалобой на квартиранта, который выжил ее из дома, прикрываясь положением опекуна. Со слезами на глазах она рассказала, как несколько лет назад пустила жить к себе молодого здорового парня. И плату положила самую малость, пять рублей в месяц, отведя ему лучшую комнату.

– Больная я, старая, – делилась своим горем старушка. – Некому дров наколоть, печь зимой истопить. Да и боязно одной. Пусть, думаю, селится, живая душа в доме… Поначалу вежливый был, внимательный. Польстилась я на ласковые слова, прописала. Подала заявление в горисполком, что в опекуны беру… Он подружку привел, говорит, как бы жена ему. Однако в ЗАГСе не были. Ладно, думаю, дело молодое. Пусть живут у меня. И если с одной, так это лучше, чем по разным шастать. Как-никак вместе три года прожили, бабой Клавой звал меня. Говорил: вы мне как родная… Появилась в доме его разлюбезная, и все пошло по-другому. Переменился Сергей. Под ее дуду стал выплясывать. Сначала горницу заняли, меня в закуток определили. А краля эта бесстыжая и вовсе, видать, хочет меня со свету сжить. Чуть что, попрекает. Вон, говорит, сейчас молодые косяками помирают, а вы, говорит, небо коптите. Потом знаете что удумали? Дверь из моей каморки заколотили и прорубили другой ход. Чтобы, значит, у них свой был, а у меня свой. Я стала противиться, а злыдня эта заявляет: Сережа, мол, опекун, стало быть, вроде сына, и на дом имеет право, как близкий родственник, наследник как бы… А теперь и вовсе выгнали. У дальней родственницы живу… Что же такое деется, товарищ прокурор?

Измайлов стал успокаивать старушку, разъяснив, что положение опекуна и временная прописка не дают квартиранту никаких прав на ее дом и другое имущество. Согласно закону, опекунство – дело благородное, бескорыстное, и ни о каком наследовании не может быть и речи. Прокурор заверил, что будут приняты безотлагательные меры против обнаглевшего опекуна и его подруги.

Захар Петрович решил также ходатайствовать перед горисполкомом о лишении квартиранта старушки опекунства.

Затем зашла женщина с парнишкой лет шестнадцати. Посетительница попросила Измайлова помочь устроить племянника (племянник при этом не произнес ни слова) в общежитие машиностроительного завода, на котором он теперь работает, закончив ПТУ. Парнишка был родом из деревни, а у нее маленькая комнатка, тесно.

Записав фамилию парня, Измайлов взялся помочь в этом деле.

Около часа дня зашла последняя посетительница.