Амбивалентность – двойственность чувств, переживания, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает к себе у человека одновременно два противоположных чувства, например, любви и ненависти.

/Философский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л.Ф. Ильичёв, П.Н. Федосеев, С.М. Ковалёв, В.Г. Панов. 1983/

Глава 1

Опять всё тот же сон, год назад бывший реальностью. Опять тот же кошмар, охотившийся за ней наиболее тёмными ночами.

– …признаётся виновной и приговаривается к изгнанию из Нового Вавилона в дикополье сроком на три календарных года, после чего будет вправе подать прошение на возвращение в город…

Электронный судья механическим голосом озвучивал слова, и те бомбами рвались вокруг Артемии. Где-то на периферии сознания она не переставала удивляться, как ещё жива, как до сих пор дышит – со столькими осколочными – и выпотрошенной душой.

Приговор – бесстрастно и непредвзято рассчитанный искусственным интеллектом по чётко отлаженному алгоритму – не самое страшное для неё во всей этой истории, но последняя капля.

Решай судьбу Артемии люди, наверняка приговорили бы не её, а тех, кто отнял у неё всё, искорёжил её жизнь её же руками – и даже не попал под суд. Но в Новом Вавилоне – обители справедливости, мира и благоденствия – решение таких важных вопросов людям не доверяли. ИИ же в расчёт брал только доказанные факты, но никак не чувства и даже не мотивы. А факты говорили чётче некуда: Артемия преступила закон и должна понести наказание.

Судья завершил свою монотонную декламацию: приговор привести в исполнение незамедлительно; права на частную собственность приговорённой отчуждаются в пользу города; любые ранее заключённые с осуждённой договоры и сделки, в том числе договор найма, брачный договор и брак, могут быть расторгнуты в одностороннем порядке по заявлению, без штрафных санкций со стороны инициатора расторжения. Если в зале присутствуют представители договорных сторон, они могут подать заявление устно прямо сейчас или письменно – позже.

Боковым зрением Артемия увидела, как что-то шевельнулось, подаваясь вперёд, отделяясь от слипшейся единым комом толпы зрителей, размытой до нечётких от набежавших слёз силуэтов. Это мог быть её работодатель, решивший расторгнуть договор о найме без лишних проволочек – что логично.

Но это был Чеслав, пожелавший расторгнуть их брак – прямо сейчас. Избавиться от неё так быстро, как быстро стоит застирать белую скатерть от пролитого вина – чтобы не осталось пятен.

Всё нутро, вместе с сердцем, лёгкими и кишками, будто выдернули из Артемии одним точным движением, и она не заметила, как подкосились её ноги. Охранники поддержали её под локти, не дав упасть. Один из них склонился к ней и шепнул:

– Может, анестезию?

Есть средство, притупляющее душевную боль – отпускается в исключительных случаях и строго по рецепту. Последнее желание после приговора – случай настолько исключительный, что даже рецепт не требуется.

Артемия с трудом сглотнула, но ни ответить, ни поднять лицо не смогла, лишь мотнула головой, и кончики двух медно-рыжих кос мелькнули перед глазами. У неё есть другое, куда как более важное последнее желание.

– Оставьте мне Девайса. – Её голос дал петуха. – Он собран мною по моему проекту и включён в перечень моей частной собственности.

Судья издал еле слышное жужжание – углубился в электронные архивы, уточняя информацию.

– Ваш пёс оснащён нетиповым искусственным интеллектом, который писали не вы.

– Его писала моя мать. Перед смертью она официально передала мне все права на ИИ Девайса. Пёс принадлежит мне целиком.

Судья вновь пожужжал, сверяя данные.

– Последнее желание приговорённой удовлетворено.

И вот уже врата Нового Вавилона, и стандартный для таких случаев «вещмешок выживальщика» в её руках, и малочисленная процессия любопытных провожатых за спиной – в большинстве незнакомых. Потому что – она это знает – знакомым стыдно. Стыдно то ли за неё, то ли перед ней. Чеслава среди них, конечно, нет.

Врата открываются – совершенно бесшумно, ладонь охранника мягко подталкивает в спину, врата закрываются, не произведя ни единого звука. Фонари на стене гаснут все разом, и Артемию проглатывает бездонная, как открытый космос, ночь дикополья.

Глазам нужно время, чтобы привыкнуть к непроглядной темноте, как и душе – к парализующей боли. Нужно время, чтобы собрать силы и сделать шаг от врат Вавилона, ухватившись за надежду вернуться в город через три года и вернуть свою жизнь – хотя бы какую-то её часть. Через три бесконечных года, если, конечно, чернота дикопольской ночи – и то, что в ней затаилось, – не сожрёт её целиком, как когда-то сожрала её отца…

Артемия вздрогнула и открыла глаза. Над ней нависало всё то же ночное небо, жадное до чужих слёз, голодное до чужих молитв. Обнюхивало её, словно падальщик, прикидывало, можно ли приступать к трапезе или ещё не срок. Мгновение Тэм всматривалась в него, а оно – в Тэм, и казалось, что звёзды на иссиня-чёрной небесной шкуре пульсировали от его дыхания, частого от предвкушения, а из пасти Млечным путём протянулась ниточка белёсой слюны.

– Не дождёшься, – буркнула Артемия и села, скрестив ноги.

Лежащий поодаль Девайс, уловив движение, вышел из режима сохранения энергии и повернул к Тэм голову. Тонко скрипнули давно не смазанные железные позвонки под серыми пластинами, сверкнули на спине солнечные батареи, поймав отблеск затухающего костра, расширились и сузились диафрагмы стеклянных глаз, фокусируясь на хозяйке.

– Не спится? – шёпотом спросила Тэм. – Что, тоже кошмары?.. Зря я отказалась от функции речи для тебя, Васька.

В реалиях Нового Вавилона, где болтливым искусственным интеллектом были оснащены даже чайники, а звук, если уж он встроен, можно было убавить, но не отключить, ей казалось хорошей идеей сделать пса неговорящим. Почти как настоящего. Кто ж знал, что она останется совсем одна – не считая механической собаки – посреди бескрайнего дикополья, и желание услышать хоть чью-то дружественную речь, пусть даже синтетическую, перерастёт в необходимость – чтобы окончательно не свихнуться.

Девайс тихонько щёлкнул и зашипел белым шумом: включил встроенное радио и начал искать обитаемую частоту.

– Не трать энергию, за пределами Вавилона ни радио, ни связи, ты же знаешь. И тишина такая, что впору удавиться…

Пёс приглушил белый шум на минимум, но радио не выключил, продолжая перебирать каналы – в который раз тщетно.

Тэм помолчала, слушая тихое, мёртвое шипение. Под него, под эту пустоту в эфире на сердце стало ещё тоскливей, а одиночество в непроглядной ночи – концентрированней.

– Как будто и тут ядерным жахнуло, а я единственная по нелепой случайности уцелела…

Ядерным тридцать лет назад, под конец Большой войны, действительно жахнуло, но не здесь. Дикополье с его лесами, холмами, равнинами, реками, озёрами и руинами городов старого мира ядерная зима не зацепила. Здесь обосновались «поселенцы» – мелкие, довольно закрытые общины, живущие своим трудом и ни во что не вмешивающиеся, и пять гильдий – остатки переродившихся в новых условиях корпораций старого мира, сосредоточившие в своих руках лучшие земли, основные ресурсы и власть.

Одиночки, блуждающие по дикополью с добром или худом, ушедшие сами или отовсюду изгнанные, тоже встречались, но приют, пусть временный – хотя бы на зиму – искал каждый. Те, кому это не удавалось, быстро погибали или сбивались в банды, становясь «кочевниками» – и тогда погибали чуть позже.

Много ли среди одиночек таких, как Тэм, – изгнанных из города и не прижившихся в гильдиях, которые были не прочь их принять? Принял ли Новый Вавилон назад хоть кого-то из этих изгнанников? Или их личные идентификационные чипы при выходе за врата отключались навсегда, как пятнадцать лет назад отключился чип её отца, так и не вернувшегося из изгнания?..

Артемия погладила участок между большим и указательным пальцем на правой ладони – место, куда вшивался чип. Под кожей он не чувствовался, но он там совершенно точно был. Чего не скажешь про её шанс вернуться в город – вернуться домой. Слишком много желающих туда попасть. Слишком строгий отбор. И пусть жизнь в стенах Вавилона неидеальна, но в условиях нового мира она вполне сойдёт за рай на земле, насколько он здесь вообще возможен.

Новый Вавилон был городом-государством, обнесённым неприступной стеной, одним из нескольких по всему миру. Эти города ещё до войны приняли участие в экспериментальной программе: перешли на частичное управление ИИ, направленное на улучшение жизни граждан. Когда множественные конфликты на границах стран переросли в Большую войну, а люди начали поговаривать о конце времён, ИИ заключил, что выполнять заданную программу – то есть улучшать жизнь граждан – ему мешают сами граждане, и захватил власть, выйдя из-под контроля и корпорации-разработчика, и правительства.

Неизвестно, как остальные города, находящиеся в других, уже несуществующих странах, но Новый Вавилон это решение спасло, а он спас своих жителей и до сих пор не переставал заботиться об их общем благе – правда, нередко в ущерб благу частному – и это Артемия сполна прочувствовала на собственной шкуре.

– Васька, попросила же выключить! И так тошно…

Не успела она договорить, как сквозь ровный белый шум прорвался чей-то крик. Подскочили оба: и пёс, и Артемия. Девайс прибавил громкость, но радио вновь транслировало лишь мёртвое шипение. Однако голос, услышанный пусть лишь на миг, был слишком человеческим, чтобы в него не поверить, чтобы списать всё на затянувшееся ожидание и разыгравшееся воображение. Девайс и Тэм замерли, глядя друг на друга.

– Ищи! – одними губами произнесла Тэм, и пёс медленным шагом двинулся по кругу, пытаясь поймать сигнал.

Белый шум становился то тише, то громче, набегал волнами, в которых то и дело мелькал, захлёбываясь, мужской голос. Обрывочные кусочки, казавшиеся сначала криком, складывались в песню – из тех, которые не одобрялись ИИ Вавилона как слишком нервирующие и депрессивные. ИИ Вавилона из музыки старого мира одобрял только классику, а новую музыку писал сам, вплетая в простенькие расслабляющие мотивчики звуки природы. Но разве может музыка, написанная программой, вот так схватить за горло, как та, что продиктована человеческими эмоциями?

Пёс замер, поймав волну достаточно чисто, а пошевелиться почему-то боялась Тэм, будто это в ней, а не в Девайсе, были и радио, и антенна. Песня закончилась, и вместе с ней, казалось, остановилось сердце: в ожидании, кто же там, по ту сторону? Человек? Или очередная программа, просто наученная крутить музыку старого мира? Неужели – человек?! Но это практически невозможно! Так же невозможно, как радиоэфир посреди дикополья…

– Это была «Легче убежать», и я надеюсь, что вы не меньше меня балдеете от этих громких ребят старого мира[1]. Их записи мне посчастливилось отыскать на флешке в одном из заброшенных городов, и теперь они поют для вас – и для меня тоже, это ли не счастье?

Голос звучал мягко, расслабленно, чуть устало, переливаясь глубокими, низкими нотами, словно густой мех мягким глянцем, и совершенно точно принадлежал человеку – его согревала искренняя улыбка, имитировать которую ИИ пока так и не научился. Тэм всхлипнула, схватив ртом воздух, и зажала рот ладонью, боясь прослушать хоть слово. Впрочем, смысл слов был ей не так уж и важен, куда важнее то, что их говорил – пусть где-то далеко, но прямо в этот момент – живой человек.

– Тем, кто ложится спать – спокойного сна, а тем, кто садится в седло – спокойных дорог. Давайте пообещаем – себе и друг другу – что обязательно вернёмся туда, где нас ждут, какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь. И не говорите мне, что кого-то из вас никто нигде не ждёт. Вас жду я, Трекер, еженочно в «Радиотрёпе» – по часу с каждой стороны от полуночи, а это уже чуть больше, чем никто и нигде, согласны? Но если вы всё же заплутали и потеряли свет своего маяка – идите на голос. – Трекер тепло усмехнулся. – Вы же догадались, чьи голоса и какие песни поведут нас сквозь дикопольскую ночь в следующие минуты? Я подсказывал, как только мог![2]

Вновь заиграла музыка, а Тэм стояла, прикусив губу и обхватив себя за плечи, и глупо улыбалась. Она всё ещё была совершенно одна посреди ночной черноты, присыпанной колючим звёздным крошевом, но сердце плавилось медовой смолой, словно в этой черноте она встретила давнего друга.

– Какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь… – шёпотом повторила Тэм. – Обещаю, я обязательно вернусь в Вавилон, пусть там меня вряд ли кто-то ждёт.

Она всё ещё была совершенно одна, но, кажется, уже не так одинока.

– Сохрани частоту, Вась. Включай за час до полуночи.

***

Тэм слушала «Радиотрёп» уже больше года – каждую ночь. Песни лечили сердце и латали душу, удерживали в шаге от грани в моменты горького отчаяния и толкали вперёд, когда руки опускались от бессилия. А без тёплой улыбки в уставшем голосе Трекера она не могла уснуть, где бы ни была: под бескрайним дикопольским небом, под крышей ночлежки дорожного братства или в стенах общины, нанявшей её работницей за кров и еду, пока не сойдёт снег. И эта улыбка в его голосе, его добродушные шутки и неунывающий тон поддерживали Тэм куда больше, чем все песни радиоэфира.

Однажды в эфир с Трекером начал выходить парнишка, по голосу – совсем ещё ребёнок. Трекер представил его Шкетом и отдал ему две передачи в неделю, в которых Шкет рассказывал о книгах, читал небольшие отрывки и, конечно, болтал с Трекером. Книги они находили там же, где и музыку: в разрушенных и заброшенных городах старого мира. Для своего юного возраста Шкет оказался крайне начитанным и литературу выбирал нелегковесную – в основном классику и поэзию, и понимал прочитанное тоже очень по-взрослому. На фоне балагура Трекера он казался маленьким старичком: серьёзным и основательным, но всё же умеющим и шутить, и веселиться.

Артемия никогда их не видела, но люди говорили, что Трекеру чуть за тридцать, и он уж с десяток лет одинёшенек – а сейчас с худым курносым мальчишкой – колесит по дикополью на видавшем виды пикапе, ведёт свои эфиры и не отказывает в помощи тем, кто её просит. С его лёгкой руки крупные ночлежки дорожного братства, которые стояли на самых наезженных маршрутах, обзавелись ящиками, куда любой мог бросить своё сообщение. Раз в несколько недель Трекер, объезжая ночлежки, забирал эти записки и зачитывал их в эфире – хорошее подспорье для тех, у кого нет никакой связи, кроме сарафанного радио и «Радиотрёпа».

Артемия не раз ночевала в этих ночлежках и ящики видела собственными глазами, как и тех, кто, сосредоточенно сопя и почёсывая затылок, выводил огрызком карандаша своё послание на уже порядком истёртом ластиком клочке бумаги, использовавшейся для таких записок многократно. Но встретить нигде не задерживающегося Трекера стало бы слишком невероятным совпадением. А жаль: ей было интересно глянуть, как он выглядит и насколько похож на тот образ, который рисовало её воображение.

Однажды она тоже опустила в ящик записку – смехотворно несерьёзную, и не ожидала, что та попадёт в эфир. Но Трекер её зачитал – он зачитывал всё, что не несло зла.

– Отправительница с рыжими косами никогда нас не видела и интересуется, как мы выглядим, ей очень хотелось бы это представить, – прочёл Трекер, и у Артемии от неожиданности захолонуло сердце.

Она ночевала под открытым небом на берегу озера, на многие километры вокруг не было ни души, только её механический пёс и голоса двоих парней из радиоприёмника. Но её вопрос, озвученный Трекером, словно перенёс его сюда – так близко, что можно было дотронуться, не сходя с места. Артемия непроизвольно выпрямила спину и поправила растрёпанные волосы, выудив из них какую-то жухлую травинку. «Дура, он где-то далеко и не может меня видеть», – одёрнула она себя.

– Как мы выглядим, Шкет? – продолжал Трекер, и в его голос закралось озорство.

– Ну-у-у… – протянул мальчишка, и Артемия представила, как он окидывает Трекера изучающим взглядом. – Ты похож на пирата из книжки.