Для одной страны ты – разведчик, для другой – шпион. Осталось понять, где твоё сердце и истинная Родина.

Моя повесть написана на основе биографии Ван Ин Зуна, прадеда моего мужа, который приехал в Российскую Империю трудовым мигрантом, но стал капитаном Госбезопасности СССР. Семья бережно хранит вещи, связанные с Ван Ин Зуном. Я соединила вместе исторические факты, семейные рассказы, добавила каплю воображение и написала эту историю.

Глава I. Ван Пэй Сян

Июль 1968 года. Советско-китайская граница у реки Туманная.

Славка возвращался с задания. Он нашёл на кукурузном поле возле Хуньчуня тело офицера-разведчика, пропавшего неделю назад. Информация о гибели офицера нужна не только командиру, но и семье погибшего.

Высокий, хорошо сложенный двадцатилетний метис Слава не в первый раз переходил границу. Его восточная внешность, знание языка и китайская одежда позволяли в случае обнаружения сделать вид, что он заблудился.

Были у Славы и свои интересы на китайской стороне. Иногда он ночевал в фанзе китаянки, у которой был маленький ребенок. Малыш последнее время болел, снадобья восточной медицины ему не помогали. В эту вылазку Слава принес в фанзу советское аптечное лекарство. Но скоро Славкина служба закончится. Замполит предлагает служить и дальше, и даже ближе к родному Хабаровску. Кто будет помогать этой женщине? Славе есть над чем подумать, пока он идет к нейтральной полосе.

На подходе к границе лазутчик замер и прислушался: где-то рядом был китайский патруль. Славка с кошачьей ловкостью залез на старую липу. В июле липа стояла пёстрая, как будто в камуфляже: ярко-зелёный лист перемежался с жёлтыми семенами. С этого дерева хорошо было видно и вспаханную пограничную полосу, и приближающихся вражеских пограничников.

С обратной стороны липы было большое дупло, а в нем много черной шерсти, пропитанной тяжелым запахом. Видимо, здесь зимовал гималайский медведь. Слава скомкал шерсть и выкинул в сторону кустов, а сам как можно плотнее вжался в древесную полость.

Служебная собака почуяла запах медведя и облаяла кусты. Кинолог отдернул пса, и патрульные продолжили путь. Лазутчик улыбнулся и проводил расчет взглядом. Парень спокойно слез с дерева и направился к контрольной полосе. Но эти кусты со спелой малиной! А Слава был голоден, и ему хотелось пить. Две горсти ягод спасли бы его положение. Славка соблазнился. Какая же сладкая ягода!

Неожиданно он услышал треск и чавканье. Раздвинув стебли малины, Слава увидел бурого медведя, который наслаждался ягодой с не меньшим удовольствием, чем человек. «Значит, собака почуяла не только запах шерсти», – подумал парень.

Не оглядываясь, Слава сделал три аккуратных шага назад, резкая боль пронзила его левую ногу, он вскрикнул и упал. Медведь, встревоженный криком, ломанулся через кусты. Парень повернул голову и увидел старого китайца в маскировочной одежде.

– Чжэньбао дао нельзя! Привет бабке Нинг от брата, – сказал китаец с сильным акцентом, развернулся и ушёл через малинник.

У Славы было повреждено сухожилие, он подобрал сук и поковылял через вспаханную полосу. На родной стороне его уже ждали товарищи и палата госпиталя.

Два месяца спустя, Хабаровск.

Нина всегда была образцовой хозяйкой. Вот и сегодня она затеяла баодзи – китайские пирожки на пару. Их очень любит внук. Сейчас он за тысячу километров служит в армии, но именно сегодня Нина с утра встала с твердым решением приготовить баодзи. Рецепт она помнила ещё с далёкого китайского детства, вот только пекинской капусты в советском магазине «Овощи и фрукты» не продавали. Нина заменяла её белокочанной.

Квартира у Нины была обычной хабаровской хрущёвкой, полученной ею по праву жены политического репрессированного и реабилитированного в 1953 году. Но получить жилые метры и ухать из места ссылки ей, дочери и внуку удалось не сразу. Квартиру дали только после письма Климу Ворошилову, которое скинула в почтовый ящик в самой Москве проводница поезда. Проводницу Нина, конечно же, заранее отблагодарила деньгами. Письма, которые отправляла сама Нина из Ново-Куровки, до товарища Ворошилова не доходили.

Когда Нина услышала из коридора слова популярной песни «Над Амуром тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят», она уже не сомневалась в своей затеи с баодзи. Это приехал её внук. Сердце бабушки не ошиблось.

Парень, стараясь не хромать, зашёл на кухню.

– Привет, баб!

– Славик, привет, вот это да! В отпуск или командировку?

Парень обнял Нину. Взгляд женщины уловил хромату внука.

– После госпиталя отпуск дали, не удачно упал. Мне предлагали дальше служить на острове поближе к Хабаровску, но уже не получится. О, баодзи!

Слава придвинул к себе тарелку с готовыми паровыми пирожками, смачно надкусил верхний пирожок.

– Руки помой!

– Вкусно. Соскучился по твоей еде, – солдатик еще раз откусил от пирожка, – Баб, а тебе китайский брат привет передавал.

Нина поменялась в лице и уронила готовый баодзи обратно в пароварку.

– Какой брат?! Он давно умер.

– Да живой он, я его летом видел…, – Слава мыл руки в кухонной раковине, – Ну, или не его. А почему раньше о нем не рассказывала? Меня по службе проверяли, никаких вопросов не задавали. А я в детстве заветный чемоданчик с иероглифами на замке у тебя видел.

– Раньше нельзя было рассказывать, – уверенно сказала пришедшая в себя Нина.

– А сейчас?

– И сейчас нельзя…,– Нина колебалась,– Ладно.

Нина поставила миску с баодзи на стол, села напротив внука и начала свой рассказ:

– Мы с Ли из богатой семьи, отец на приисках Желтуги¹ хорошо заработал, многие там спились, проигрались, но он сумел сохранить заработанное. А потом немцы стали Циндао строить, отец там двухэтажный дом купил. Помню, мне лет шесть было, нашли с братом шляпу, английский цилиндр. Ли наполнил его помоями и скинул со второго этажа на прохожих. В даосского монаха и послушника-подростка попал, так я впервые Вана и увидела. Досталось же тогда Ли от отца, – Нина покачала головой.

Циндао в наши дни – это огромный мегаполис на берегу Жёлтого моря провинции Шаньдун. В Циндао расположены филиалы крупнейших банков и представительства фирм «Hisense», «Haier», кинематографический центр страны – китайский Голливуд. В сорока километрах от него расположена гора Ляошань, на её южном склоне находится древний даосский монастырь Тайцин, в котором хранится указ Чингисхана (Тэмучжина) о защите даосизма. В конце девятнадцатого века немцы оккупировали эту территорию и заложили военный порт. Так из портовой деревеньки Циндао превратился в город.

Здесь, в Циндао, и прошло детство наших героев, истории которых рассказала Нина внуку.

1897 год. Деревня Си-Фан, 6 км от Циндао.

Ранним утром по дороге к деревушке шел монах и юноша в одежде послушника.

– Ван Пэй Сян, запомни, главное не на каком языке ты разговариваешь, а то, на каком ты думаешь. Люди не только говорят на разных языках, они и думают по–разному. Мы пишем иероглифы, и думаем также, готовыми образами. Наш язык наполнен тонами, как звуками льющегося ручья. Ручей всегда придет к морю, даже если нужно обогнуть гору. Это его Дао.

Монах ненадолго замолчал. Он нашел глазами строящиеся железнодорожные пути к порту Циндао и указал на них подростку:

– Европейцы всегда следуют логике и пишут буквами. Их языки точны, слова и буквы стоят всегда на своих местах, как вагоны в поездах.

– Учитель, а если мы сейчас пойдем не по дороге, а напрямую, через поле, мы будем как вода или как поезд? Как китайцы или немцы?

Наставник на секунду задумался.

– Мы будем как русские. Они любят сесть на развилке дороги и думать, куда же им пойти, а потом не обходят горы, а лезут наверх. Русские говорят одинаковые слова, но смысл получается разным, а один и тоже смысл доносят разными словами. Для них главное не путь, не правила, а результат.

Художник В. Борегар «Старая фанза», Циндао, Китай, середина ХХ века Холст, масло. Размещено с разрешения коллекционеров Сергея и Ирина Беляевых.

В разговорах они подошли к бедной крестьянской лачуге с тростниковой крышей, и монах решил дать последнее наставление:

– Иногда самый простой путь получается длиннее самого сложного. Это Дао. Но идти надо до конца. И никогда не кури опиум! – учитель пригрозил пальцем отроку.

В это время отец Вана собирался на ежедневную работу в поле. Его крестьянская лачуга, на наш взгляд, напоминала скорее сарай, чем дом. Низкая крыша, тонкие деревянные стены, приземистый столик, лежанка. В дверь постучали. На пороге стоял знакомый даосский монах и худенький подросток.

– Приветствую тебя, Учитель, – поздоровался крестьянин.

– Благоденствие дому твоему! Вот, привёл твоего сына, чтобы он мог учиться в Немецкой железнодорожной школе в Циндао. Ван Пэй Сян очень способный! – нахваливал мальчика монах.

– Но, учитель! Я отдал сына в монастырь на Ляошань, когда мать его умерла, мне нечем его кормить! В этом году снова неурожай.

– У каждого – свой путь… Все в детстве учат «Троесловие», разве ты сам забыл: «Вырастить без обучения – Это вина отца. Учить без строгости – Это леность учителя».  Ван уже выучил три языка и два китайских наречия. Тайцин берет все расходы по обучению Ван Пэй Сяна.

Отец посмотрел на сына, похлопал его по плечу, и решил, что мальчик подрос и скорее помощник, чем обуза, да и на старости будет, кому позаботиться. Хозяин лачуги и мальчик поклонились монаху, и тот пошёл обратно на гору Ляошань, во Дворец Великой Чистоты.

Итак, Ван стал студентом железнодорожной школы, которая готовила младший обслуживающий персонал: билетных кассиров, телеграфистов, стрелочников, помощников начальников станций. Обучение было платным, примерно один рубль в месяц, при этом чернорабочий на железной дороге получал 15-20 копеек в день.

В обычной китайской школе с классическим конфуцианским образованием были многоуровневые экзамены. Обеспеченные родители отдавали своих не слишком одаренных отпрысков в модную германскую школу, полагая, что там любимому чаду будет легче получить нужную профессию в немецкой колонии.

Когда Ван в первый раз зашел в учебный класс, его узнали:

– Ты?! Монахи железную дорогу в Тайцин собрались делать? – удивился Ли Минжи Ланг, брат Нины. Он еще помнил тумаки отца за свою проделку с цилиндром.

Любимой шуткой заводилы Ли было привязать кончик косы одноклассника к лавке или связывать косы соседей между собой. Но Ван, как послушник монастыря, был выбрит наголо. Один раз Ван встал для ответа учителю, а Ли незаметно подложил на сиденье Вана три ореха рогульника, водяного чёртика. Ученик сел на колючий чилим, но не подал виду. Его натренированные мышцы ягодиц и умение втягивать яички в промежность выдержали это испытание до конца урока. Невозмутимый вид и покерфейс Вана сильно раздосадовали Ли.

Когда же преподаватель разрешил идти на перерыв, Ван спокойно встал, собрал орехи в ладонь и вышел во двор школы. Там он расколол камнем орехи и предложил их шутнику: «Угощайся!». Все стоящие рядом юноши засмеялись. Этот случай заставил одноклассников относиться к Вану с уважением.

Ван стал лучшим учеником в классе, но самообразование дало мальчику не меньше учителей германской школы. После уроков Ван часто приходил в порт. Город разрастался, немцы строили большой пивоваренный завод, прокладывали железную дорогу, порт был сердцем города.

В один из таких дней Ван сидел недалеко от британского судна и слушал речь матросов, повторяя за ними английские фразы, пока матросы не ушли с пирса.

На причале лежали бревна, рельсы, уголь, бочки, шныряли чайки. Поблизости от английского судна корейские рыбаки играли в длинные карты. Ван прислушался к ним. Мимо корейцев в сторону Вана семенила тощая собака, один из игроков бросился за ней. Собака ловко обежала кучу с углем и спряталась в штабеле из бочек. Бегущий кореец попытался схватить собаку и завалился в уголь, эмоционально выругался.

Ван проговорил ругательство, рассмеялся, он знал корейский. Ван попытался найти взглядом собаку, но вместо собаки уткнулся глазами в интересное для подростка действие: между рядов с бочками матрос-европеец забавлялся с портовой проституткой. Сверху чайка-ханжа громко возмущалась действием этой парочки.

– Кули! – чопорно одетый англичанин позвал носильщика, спускаясь по трапу вместе с женой.

Носильщик-кули Ван Пэй Сян взлетел по трапу и взял чемодан. Он шёл за иностранцами, жадно впитывая каждое слово. Англичанин думал, что платит парнишке небрежно брошенной монетой. Носильщик Ван больше денег ценил знания.

В 1898 году в провинции Шаньдун начались первые восстания китайцев против оккупации. Уже на следующий год в Китае началось массовое выступление бедняков против иностранцев. Поводом к нему послужила сильная засуха. «Дождь не идёт потому, что христианские церкви заслонили небо. Если иностранцы не будут уничтожены – дождь не пойдёт. Железные дороги, грохочущие огненные телеги (паровозы) беспокоят дракона земли», – с такими лозунгами и песнями выходили на улицы сотни тысяч повстанцев, на флаге которых был нарисован кулак. Это было Ихэтуаньское или Боксёрское восстание.

Ван отрешённо брёл по улице. Сегодня он видел множество мёртвых людей, и самое страшное то, что одним из убитых был его отец, к которому юноша успел привязаться. Юноша шёл туда, где не стреляют, где наставник-монах даст мудрый совет, в Тайцин.

Вдруг его окликнули. Повернув голову, Ван увидел одноклассника Ли Минжи Ланг, красивого и высокого, на полторы головы выше Вана, с длинной блестящей косой.

– Ван, привет. Давно не видел тебя. Чем занимаешься?

– Ли? Здравствуй. Иду в Тайцин. Там спокойно. Я потерял отца, он примкнул к восстанию, разбирал рельсы, его застрелили охранники. Никого из родных не осталось, надеюсь, меня примет Учитель.

– А у меня отца и мать убили, но ихэтуани. Отец задолжал наркоторговцу за опиум, сестра у него заложницей. Я должен её выкупить или продадут в публичный дом. Думаю, где бы достать деньги.

– Нинг? Ей лет восемь сейчас, – Ван вспомнил девочку.

– В Китае сейчас не заработаешь. Нужно ехать на Аляску или в Россию, или в Австралию. Мыть золото, как мой отец.

– Тогда нам нужно идти в порт.

– Нам?! Ван, ты что, со мной? Ты в школе скучным зубрилой был, – Ли искренне удивился, – Приключений захотелось?

– Дао – это не побег, это преодоление препятствий. Я дойду до Тайцина немного позже.

Ли с восхищением посмотрел на Вана, и они стали спускаться в сторону порта по зигзагообразной деревянной лестнице.

– Эй! Ли Минжи Ланг! Верни нашу лодку или заплати за неё! – четверо крепких парней стояли на верху лестницы.

– Бежим! – крикнул Ли и быстро засеменил ногами по ступеням.

– Это у них сейчас Нинг? – на ходу спросил Ван.

– Стой, Ли! Дохлая собака! – кричали сверху.

Ван и Ли бежали вниз по лестнице, при этом Ван ловко, как паркурщик, перепрыгивал через перила, катился по ним, а Ли, несколько раз споткнувшись, сильно отставал.

– Нет, Нинг не у них, но я им должен, – сбивая дыхание, бормотал Ли.

Ван оглянулся, Ли оказался ближе к дерзким незнакомцам, чем к однокласснику. Ван рванул обратно. В этот момент Ли в очередной раз споткнулся и упал, прокатившись с десяток ступенек вперёд до следующего пролёта. Первый из догоняющих уже готов был схватить Ли за ногу, но Ван в последний момент выхватил Ли за руку и протащил под перилами.

– Заплати за нашу лодку!!!

Ван и Ли побежали дальше, впереди уже был виден причал. Внизу на крики вышли полицейские в немецкой форме.

– Эти люди – ихэтуани, они украли немецкую яхту!!! – кричал Ли, указывая полицейским на бегущих сверху парней.

Резкий свисток оглушил Вана, полицейский бежал как раз мимо него. Четвёрка догонявших мгновенно развернулась и стала четвёркой убегающих. А наши герои спокойно вышли на причал.

В порту стояло несколько судов. Там были и парусные суда, и паровые. Ли и Ван подошли к торговому судну под английским флагом «Nataliya» с трубой и парусами. В его трюм грузили поддоны с мешками муки. На палубе с важным видом, со сложенными на груди руками стоял солидный пятидесятилетий европеец.

Ван начал по-английски:

– Добрый день. Вам нужны матросы на судно?

Мужчина молча смотрел на парней оценивающим взглядом. Ван перешёл на немецкий:

– Мы ищем работу, не дорого, за еду.

– Поднимайтесь, – хозяйским тоном ответил солидный мужчина. Это был Юлиус Бринер², успешный торговец и промышленник.

«Nataliya» шла в открытом море, был крепкий ветер и небольшая качка. Ван и Ли драили палубу, а Бринер прогуливался по корме. Владелец судна внимательно наблюдал за китайскими матросами.

С мостика звучала русская речь капитана и боцмана об ухудшении погоды, падало давление. Ван, ловко работая шваброй, прислушивался к новому для него языку и шёпотом повторял русские слова.

Ли никогда в жизни не работал, в какой-то момент его верёвочная швабра застряла в кнехте. Выдергивая швабру, Ли перевернул ведро, споткнулся о свёрнутый канат, поскользнулся на мокрой палубе. И в этот самый момент судно наклонилось в сторону борта, где безуспешно искал равновесие Ли. Так Ли Минжи Ланг оказался в море.

Первым на человека за бортом отреагировал Бринер. Он кинул Ли канат и громко смеялся. Подбежавший Ван помог вытянуть Ли обратно.

Пока Ли выжимал одежду, Бринер решил поговорить с Ваном, выбрав для этого японский:

– Как тебя зовут?

– Ван Пей Сян.

– Народность ицзу³?

– Да.

– Меня зовут Жюль Бринер. Я – швейцарец. В шестнадцать лет я покинул родной дом и без гроша в кармане отправился путешествовать, устроившись коком на судно. Так оказался в Шанхае. Наш капитан не брезговал промышлять пиратством, я ушёл от него в Иокогаме. Устроился мальчиком на побегушках в лавку, помогая сбывать шёлк приезжим европейцам. Ты мне нравишься, у меня торговая компания во Владивостоке, мне нужен свой мальчик на побегушках, чтобы торговать с иностранцами. Ты ведь все понял, что я сказал?

– Да. Но я не один, мы с Ли вместе.

– Нет, его я не возьму даже дворником.

Ван отрицательно покачал головой.

– Когда пути различны, не составляют вместе планов, – Бринер процитировал Конфуция и затянулся сигарой.

Через три дня «Nataliya» пришла во Владивосток и пути Вана и Бринера временно разошлись.

Приморская тайга очень сильно отличалась от растительности Циндао. Но двум молодым китайцам некогда было любоваться лианами винограда, висящими на сосне, цветением липы и аралии, слушать стрекот голубых сорок. Лишь иногда парни дивились сине-зеленым бабочкам Парусника Маака размером с ладонь, которые садились на камни ручья.

Только хариусы, водившиеся в ручье, радовали юношей, рыбу можно было поймать, пожарить на длинной палочке и съесть. А еще на деревьях росли грибы: жёлтый ильмак, черный муэр. Все шло к рису, привезённому с собой. Иногда удавалось поймать съедобную лягушку или амурского полоза. Один раз парни поймали кожистую черепаху трионикса, и у них был праздничный ужин.

Ван и Ли мыли в ручье золото. К трудностям физической работы добавлялись полчища кровососущих насекомых. Но как только старатели ложились спать в шалаше, глаза от усталости сами закрывались, и юноши проваливались в сон, и никакие комары уже не могли помещать до рассвета.

Но днем Ли не выдерживал тучи крошечных вампиров. Он стягивал выгоревшую синюю косынку и крутил ею над головой гонял ею насекомых. Вот и тогда Ли отгонял от себя звеняще-гудящий рой, ругаясь и смешно размахивая руками. Вдруг он замер и

– Ван, я прямо сейчас песню сочинил. В голову сама пришла. Слушай:

Тигры идут на север,

Оставляют в снегу следы.

Только солнце в них верит,

Направляя на путь судьбы.

– Здорово про тигров. Путь судьбы – это Дао. Движение к цели всегда лучше, чем сама цель.

– Вот же зануда! – Ли попытался возразить, что золото очень важно для выкупа сестры, но тут злая мошка укусила парня за веко, – А-а-а! Не мошка, а тигр! Так кусает! – Ли громко шлёпнул себя по глазу.

От своего же шлепка Ли вскрикнул еще раз. В этот момент Ван откинул очередную лопату породы и серебряное ожерелье. Пока Ли выл и стонал, Ван спрятал украшение в карман, собираясь вечером рассмотреть свою находку. Но усталость оказалась сильней любопытства.