Посвящается моей сестре – Алине

Сентябрь

Проехав все моря и континенты,

Пускай этнограф в книгу занесет,

Что есть такая нация – студенты,

Веселый и особенный народ!

Эдуард Асадов «Студенты»

3 сентября

14:40

Забыть дома социалку, ободрать замшевый носок мокасина и заблокировать свою карту, потому что вылетел из головы пароль – все это нельзя назвать слишком счастливым стечением обстоятельств. Поэтому неудивительно, что на мою первую пару в этом учебном году я «стильно опаздывала».

А ведь было совсем иначе еще три года назад, на моем далеком первом курсе. Я приходила за десять минут до начала занятия. Повторяла домашнее задание, копаясь в горке исписанных к семинару листов. Садилась за первую парту. Переживала, что перепутаю какие-нибудь имена или даты, и загибала на руке пальцы, чтобы не забыть ни один главный тезис, прочитанный в статье. Не то что сейчас. Теперь у меня в сумочке планшет и жалкая тетрадка-блок – одна по всем предметам. Я прочитала половину статьи для семинара, вторую половину прочитаю во время семинара. После того, как, виновато кивнув преподавателю, проскользну на последний ряд.

Забыла представиться. Меня зовут Анфиса. Мне двадцать один. Любой студент технических факультетов написал бы это цифрами: 21. Но я учусь на истфаке МГУ, и мне, как любому гуманитарию, легче написать парочку лишних букв, чем разбираться с цифрами.

У меня есть сестра-близняшка Алиса. Нам порой кажется, что нас назвали в рифму: Анфиса – Алиса – чтоб маме было легче звать нас скороговоркой с кухни, а папе, не задумываясь, писать записки в школу «по семейным обстоятельствам», когда мы уезжали с Алиской на олимпиады или просто прогуливали. Ведь кроме внешности нам достались еще и одинаковые инициалы.

Мы вдвоем курчавые и рыжие. Но это не значит, что мы любим рисковать и у нас нет души. Как некоторые думают об обладателях рыжих волос. Мы с Алиской – будущие историки. Я учу немецкий с испанским и занимаюсь историей повседневности при национал-социализме. А Алиса, уча итальянский и французский, исследует причины появления фашизма времен Муссолини. Темы мы выбирали не сговариваясь. Так получилось.

16:15

Едва семинарист произнес последние комментарии, я тотчас выскользнула в коридор. Глазами моргнув одногруппникам: «До завтра!» Обычно я вальяжно прогуливаюсь с ними до метро. Но сегодня я впервые после августовской разлуки встречаюсь со своими лучшими подругами Женей и Катей. На ходу просовывая руку в рукав джинсовки, я увидела Женино сообщение: «Опоздаю на 5 минут. Пусть Катя не ворчит».

Когда собираешься с друзьями, в вашей компании всегда есть тот, кто приходит вовремя. Сидит одиноко за столиком, со вздохом ответив официанту, что он закажет, когда к нему присоединятся друзья. Нервно проверяет время на телефоне. Лихорадочно оглядывает макушки, проплывающие между столиками, и про себя чертыхается, что он мог бы не таким быстрым шагом идти от метро. И всегда есть тот, кто опаздывает, потому что долго не шел на этаж лифт. Не вовремя позвонила мама. Или застряла в пробке маршрутка.

Но с опозданием иногда труднее предугадать, чем с погодой. Поскольку для некоторых встреча около двенадцати значит действительно ровно в двенадцать, а для других это «около» растягивается от 12:10 до 12:50. И когда ты сам добегаешь до места встречи, опоздав на 10 минут, и, выискивая глазами друга, звонишь ему узнать: «ну и где же ты?!» (как будто ждала его все это время), часто услышишь ответ: «близко». Насколько близко, не уточняется. Еще добавляется, что он будет через пять минут. И тебе только остается гадать, не написано ли это «через пять минут», когда вторая рука поворачивает в замке ключ, закрывая входную дверь…

В нашем трио Катя всегда приходит с завидной пунктуальностью и занимает столик, который она всегда выбирает, как будто собирается за ним просидеть всю жизнь. Волоча за собой несчастного официанта, она долго и мучительно определяется, где нам предстоит совершить посадку, чтобы выпить по чашечке кофе. Ведь столик должен быть не на проходе. Не возле туалета. Не на сквозняке. С удобными сиденьями и хорошим видом. Одним словом, чтобы было красиво.

Зная эти нюансы, я сразу направилась к диванчикам у окна и нашла Катю, со старательным изяществом скрестившую ноги и читающую ленту новостей на телефоне с выражением лица выпускающего редактора. Время от времени она теребила воротник белой блузки, выглядывающий из-под синего официального пиджака. А каштановые волосы были заплетены волосинка к волосинке набок в косу. Вид у нее был такой приличный, что меня так и подмывало подкрасться к ней сзади и неожиданно испугать. Мне всегда кажется, что человек, на которого набрасываются с радостным воплем: «О-о-о!», испытывает не меньшее удовольствие, чем я. Не зря же он подпрыгивает на стуле.

Едва я перешла на цыпочки, как Катя не вовремя подняла глаза и элегантно махнула мне рукой. Мы с ней расцеловались, и я как бы между прочим обронила, что Женька опоздает. На что Катя слегка приподняла свои брови и вздохнула, что она не удивлена.

Мы позвали официанта. Я заказала двойной эспрессо, Катя – капучино. Я знаю, она любит грациозно вычерпывать пенку ложечкой. Начиная с краев и медленно продвигаясь к середине. Так в детстве меня учили есть горячую манную кашу, чтобы не обжечь язык. Только мы закрыли меню и улыбнулись официанту, как, чуть не свернув столик у входа, в черной кожанке ворвалась Женька с устрашающим воплем: «Стойте! А я?!»

У Жени был свой стиль. Крикливая помада и яркий лак на ногтях. Приталенные рубашки и зауженные джинсы. Массивные грубые часы с тоненьким ремешочком кокетливого женского браслета. Сережки-висючки и солнечные очки Ray Ban, которые Женя носила на голове «для стиля» до ноября (несмотря на все наши язвительные замечания). При этом Женя была блондинкой с ровно подстриженным каре. И как все блондинки, жутко обижалась, когда отпускали шуточки, намекающие на взаимосвязь ее цвета волос и интеллектуального развития. Она была москвичкой. Жила на Щуке^[1] в десяти минутах от Серебряного бора. Шустро аблакала по-испански и изучала историю Аргентины. Как заявляла сама Женя, она влюбилась в эту страну, когда побывала на водопадах Игуасу и увидела танго в Буэнос-Айресе.

С Женей я стала тесно общаться только на втором курсе. На первом мы с ней были в одной группе по физкультуре, где она упорно звала меня Лизой. Когда я однажды заикнулась, что меня зовут Анфиса, она вообще перестала со мной разговаривать. И тогда я окрестила ее про себя заносчивой сколопендрой.

День основания нашей дружбы попал на пятницу тринадцатого, когда получилось, что мы вышли из одного вагона на станции метро «Университет» и разговорились на эскалаторе. Женя пожаловалась, что ей скучно и она не видит безудержной студенческой жизни, о которой ей с таким упоением рассказывала мама. На что я возразила, что в МГУ студенческая жизнь просто кипит и ей нужно всего лишь снять крышку с бурлящего котла и заглянуть внутрь. Например, помочь нам на День историка. Мы ставили тогда мюзикл «Покахонтас», и я была ответственной за танцы индейцев и конкистадоров. На мое удивление «сколопендра» от радости чуть не подпрыгнула и помогла мне не только с номерами, но и с мазней красками по простыням, из которых мы дизайнили креативные костюмы. Одним вечером мы даже так заработались-заболтались, что нас чуть не закрыли в корпусе. Я помню, как я судорожно закручивала крышки на баночках гуаши и с дрожью представляла, как мы будем выпрыгивать из окна пустого темного здания. Женька, осуществляя общее руководство, беззаботно тараторила, как она всегда хотела переночевать в детском саду, но родители так и не дали исполнить мечту, поскольку знали, что ночью ее придется забирать ревущую домой. И когда мы в последнюю минуту вылетали из захлопывающихся дверей, на ходу прощаясь с охранниками, я вдруг с большим удивлением обнаружила, что безумно привязалась к Женьке, и в ней есть нечто «родное», с которым можно поругаться, но без которого скучно жить.

Катя училась на той же кафедре, что и мы с Женей – на Новке^[2], но занималась Францией. В Москву она приехала из Чебоксар и за три года стала настолько «столичной», что давала фору даже Женьке. На втором курсе, когда Катя только познакомилась с Женей, они схлестнулись характерами. Случилось это, когда Женя, рассказывая маме, откуда Катя, заявила, что та «из какого-то районного центра». Мама на следующий день подарила Жене карту России. И Женька, хихикая, поведала об этом нам с Катей – как об очень смешной шутке. Катя шутку не заценила и наградила Женю своим типично – характерным снисходительным взглядом французской королевы.

Катя была вообще снисходительна ко всем людям, но только не к себе. С учебой, работой, самосовершенствованием она напоминала движущийся по орбите спутник. Который был запущен несколько лет назад и двигался сейчас уже по инерции: не мог или не хотел остановиться.

В отличие от Женьки, Катя всегда одевалось просто и в приглушенных тонах. Она любила классические пиджаки, неброские юбки и замшевые элегантные туфли на невысоком каблучке. «Все мышиного цвета», – ворчала Женька. Она-то всегда щеголяла в кислотных кедах или на высоченных шпильках и ненавидела туфли-лодочки, поскольку в них Женькина нога (так казалось, правда, только самой Женьке) напоминала лыжу.

Наш триколор дружбы сложился на археологической практике в Крыму, когда мы были вынуждены спать в одной палатке, выгонять из нее ночью муравьев с комарами и мыться на пляже в общественном душе. Тогда Катя вдруг осознала, что, несмотря на все Женькины капризы и кажущуюся избалованность, Женька – нормальная девчонка. А Женя поняла, что под маской железной леди в Кате прячется очень ранимый романтик.

Пока Женя, изводя официанта, металась между кофе и смузи, Катя, со щелчком заблокировав телефон, поинтересовалась, как у меня дела. В моей голове завертелись мысли, как йо-йо на веревочке. Если ты не виделся с подругами целый месяц, и у тебя в жизни произошел полноценный сериал, ты совершенно не представляешь, с чего именно стоит начать.

Женя, осознав, что со своими метаниями в выборе напитка выпадает из беседы, ткнула наконец-то в американо и довольная подмигнула официанту.

– Блин, зря я губы накрасила, – тут же влезла она в разговор, вернее, мой монолог в стиле школьных сочинений «Как я провел лето», при этом стреляя глазами по сторонам.

– Надеюсь, ты не поэтому опоздала, – закатила глаза Катя. – Кстати, Анфис, что ты собираешься делать?

– Разбирать вещи. Я ведь только приехала, – развела я руками.

– Я имею в виду не сегодня. А вообще. Нам ведь остался только год. Пойдешь в магу или будешь искать работу?

Я задумалась. К началу последнего года бакалавриата ты понимаешь, что учеба скоро кончится, и ты должен схватить туфли своего размера, в которых было бы удобно топать по жизни. Которые были бы не велики, но и не жали. Может, были немного на вырост. Или, наоборот, вначале натерли мозоли, а со временем идеально растянулись бы по ноге. Когда тебе все интересно, сложно сконцентрироваться на одном занятии, которому у тебя будет посвящена вся жизнь. Стрелка на моем внутреннем компасе вертится, как сумасшедшая, и не может выбрать ни одно направление. И на просторах жизненного океана приходится идти на ощупь – то и дело шарахаясь от айсбергов и переставляя паруса, чтобы поймать попутный ветер. Трудно найти что-то, если не представляешь, что именно ты хочешь найти.

– Я как-то не думала, – сглотнула я. – А вы?

– Я – получить диплом! – Женька довольно улыбнулась. – А то мой папа до сих пор боится, что я могу универ не закончить.

– А я – перейти на самообеспечение, – Катя с улыбкой кивнула официанту, который поставил перед ней капучино.

– Ты и так себя обеспечиваешь, – в один голос крикнули мы с Женькой, зная, что в отличие от нас, тунеядок, Катя работает еще со второго курса.

– Половинчато. А вы знаете, я это не признаю. Я с вами, кстати, до шести. Я должна еще отправить приглашения и сделать презентацию, – Катя поправила воротник блузки и отпила глоточек из чашки, взяв ее аккуратно двумя пальчиками за белую ручку.

– Знаешь выражение: 20 процентов усилий приводит к 80 процентам результата? – вальяжно промурлыкала Женька, пытаясь своим цветущим видом доказать, что так оно и есть.

– Жень, твои двадцатипроцентные подходы работают в восьмидесяти процентах случаев. Но далеко не всегда, – Катя кинула телефон в недавно купленную сумочку от Furla, которой безумно гордилась.

– Сымпровизируешь…

– Лучшая импровизация – когда ты готов заранее.

Они никогда в этом не сойдутся. Катя всегда все держит под контролем, планирует свой день вперед и очень сердится, когда что-то меняется. Для Жени спонтанность и авральность – второе «я», и она отложит дела до последнего момента, когда соберется катастрофическое число дедлайнов. А потом, не высыпаясь две ночи, все отправит и сдаст. Капризничая при этом, как ребенок.

19:35

Вернулась в общагу. Сегодня всего-навсего сходила на одну пару и встретилась с девчонками, но почему-то устала. Наверное, еще не вошла в бешеный ритм Москвы.

В нашей комнате был творческий беспорядок. Приближенный к абстракционизму. Мы еще не успели разобрать все сумки, привезенные из Нарофоминска от бабушки, полные наших вещей, которые мы вывозили, когда уезжали из общежития на лето. Хотя мы обычно договариваемся, чтоб в нашей комнате не жили никакие абитуриенты («школо-ло», как мы их называем), мы все равно должны освободить помещение. Такие уж правила.

Я люблю свою комнату 1122–2. Мы с Алисой живем в ней вдвоем, хотя в блоке есть еще две комнаты, где девчонки живут втроем и даже вчетвером. Главное, у меня нет проблем с соседкой, только иногда очень уж хочется огреть ее подушкой.

За три года здесь все стало родным. Стол возле окна со стопкой книг, настольной лампой, похожей на клюв пеликана, и прозрачными вазочками с орехами и изюмом. Шкаф в углу, в котором помещается намного больше, чем кажется, с то и дело открывающейся дверцей и вырывающейся одеждой. Наша двухэтажная кровать, которая выполняет экстрафункцию в виде вешалки, так как на ней сохнут полотенца и колготки, а на гвоздике прибита вязаная корзинка с разноцветными резиночками. И обои, на которых от трех лет сидения и зубрения учебников расплылся желтоватый отпечаток головы. Мы сами стелили линолеум и вешали полочки. Хотя «сами» – это, конечно, я погорячилась. Линолеум стелил папа, а полочки крепили шурупами однокурсники – мы только командовали, где вешаем. Но тюль мы честно цепляли сами и страшно этим гордились. Это было еще на первом курсе. Мы с Алисой – тогда еще домашние девочки – приехали из Казани в Москву. Одни. Без всех. И, конечно, как всем немосквичам, вначале было тяжело. Скучали по маме. По папе. По домашнему уюту. По ванне – потому что в общаге был только душ. По тому, что раньше еда появлялась сама в холодильнике. Не надо было готовить и таскать тяжелые пакеты из магазина. Мы каждый день болтали с родителями по скайпу, рассказывали, на какую новую пару сходили и с кем познакомились. В конце каждого разговора мама охала и причитала, что до сих пор не верит, что мы смогли поступить в МГУ. На первом курсе я и сама с трудом в это верила.

Вспоминала свое лето поступления. Когда все окружающее ассоциировалось с баллами по ЕГЭ. Ограничение в городе по скорости. Сумма за продукты, когда я бегала в магазин по поручению мамы. Номера домов.

И начало августа. Когда на сайте МГУ появились результаты за внутренний экзамен. Мы сидели за компом: с одной стороны мама, с другой – папа. И перед нами маячил экран с окошком, где решалась наша судьба. А мы с Алиской, внешне чересчур спокойные, как природа перед бушующей грозой, вводили свои регистрационные номера.

Я несколько раз закрывала глаза. И когда высветились наши баллы, я завизжала так, что чуть не полопались стекла. Я перецеловала все в комнате. Мою кровать. Своего бегемота. Шкаф. Все, кроме кактуса у меня на столе. Я не могла сидеть на месте: бегала по квартире и прыгала на кровати. Не надо было в школе даже учить арифметику, чтобы сложить баллы за ЕГЭ и внутренний экзамен и понять, что мы с Алиской смогли! Смогли это сделать и перескочили из касты абитуры в касту Sтудентов.

И вот уже три года мы с Алиской живем в нашей комнатке. Меня уже не удивляет, что каждый раз, когда я иду в Шуваловский^[3] от метро «Университет», я прохожу мимо ГЗ^[4] со шпилем, на фоне которого фотографируются туристы. С родителями мы созваниваемся раз в три дня, а МГУшники кажутся не полубогами, а обыкновенными студентами.

22:25

Собралась с духом, чтобы вымыть пол. Как положено настоящим сестрам, все домашние обязанности мы с Алисой делим пополам. Но таким образом, чтобы ни одной из нас не досталось работы больше, чем другой. Еще на первом курсе мы скинулись на «камень, ножницы, бумагу», и мне достались готовка со стиркой, а Алисе уборка нашего блока. Правда, после того, как я в первый же раз постирала в прачечной с грязным бельем и свой студак, я – на правах старшинства – вынудила Алиску обязанностями поменяться и теперь убираю не только нашу комнату, но и общий коридор. Когда загадочным образом не забываю, что в графике дежурств наступила моя очередь.

22:30

Пришла на общественную кухню прополоскать тряпку, потому что у нас в блоке кто-то мылся в душе. На кухне по стойке смирно с одной стороны вытянулись белые пузатые плиты, а с другой – разевали пасти раковины. Как ни странно, здесь в эру комнатных мультиварок и микроволновок тусовалось много народу. И вот на обозрение всем я стояла с грязной капающей тряпкой и ждала, пока парень неторопливо, как индус, наливал в кастрюлю воду для пельменей. Эти пельмени были на кухне повсюду. Готова поспорить, что они варились даже в чайниках.

– О, привет!

Это был мой однокурсник из соседнего блока. Мы учились вместе три года, но я вдруг поймала себя на мысли, что не знаю, как его зовут. Он готовил что-то вкусное. И что самое удивительно, это были НЕ пельмени.

– Степ, ты же у нас именинник. Иди к парням. У меня тут все под контролем.

На знакомый командирский голос я обернулась. Андрей был местной знаменитостью. Даже не потому, что был похож на молодого Джеки Чана. Просто его общественная деятельность явно превалировала над учебной. Он был председателем студсовета нашего факультета и заместителем руководителя «Евразийского содружества МГУ». Носил всегда слегка мятые рубашки (потому что лень гладить) и однотонные темные костюмы. Здоровался в коридорах со скоростью конвейера. Имел в Контакте больше тысячи друзей и говорил немного по-китайски. Какие-то иероглифы Андрей знал еще от дедушки, а другие выучил во время обучения в Даляне, куда он ездил во время школы на пару месяцев. Андрей был из Хабаровска – самым «восточным» из моих знакомых.

– Нихао! Мое первое и последнее достижение в китайском.

– Привет, Анфис! Я уж испугался, думал, ты готовишь, – Андрей сощурил свои и так не особо широкие темные глаза.

В другой раз я бы ответила что-нибудь язвительное, но со сковородки обидчика пахло настолько аппетитно, что я решила умиротворить агрессора. А вдруг мне обломится эта вкуснятина! Хотя шансы были ничтожны. В лучших традициях горчаковской дипломатии я постаралась «тонко-тонко» намекнуть.

– А что это вы готовите? – в заискивающей улыбке расплылась я.

– Не знаю. Главное, что с мясом. Празднуем, Степ? – Андрей хлопнул друга по плечу, а бедный Степа от неожиданности зашатался.

– С днем рождения! – задорно поздравила я и ближе придвинулась к «чему-то с мясом».

– Спасибо! – ответил Степа и почему-то загородил спиной плиту.

Разговор поддерживать никто не собирался. Андрей был занят содержимым на сковородке – там начинал подгорать лук. А Степа, видимо, стал догадываться о моих коварных планах блицкрига и упрямо молчал. Я собралась с духом и проявила инициативу. Как говорится, не родись красивой, а родись активной.

– Последнее ДР в бакалавриате. Своеобразный юбилей.

Степа посмотрел на меня в упор. – Я на третьем.

Андрей прошипел что-то сквозь зубы. Он обжегся. «Что-то с мясом» стало явно выходить из-под его контроля. – Степ, у тебя лучше получалось. Давай, наверное, готовь ты… Все-таки твой праздник…