Посвящается маме

Царевич-победитель

Избушка полыхала. Огонь перекинулся на крышу, по которой, обезумев от ужаса, метался рыжий кот.

– Найдён, прыгай! – кричала, вырываясь из сильных, крепких рук царевича, растрепанная, перепачканная сажей пожилая баба в тлеющем тулупе.

Кот с пронзительным воплем сиганул сверху в высокий сугроб. Тут его и подхватил за шкирку тщедушный мужичонка, состоящий в стремянных у царского сына. Животина и мяукнуть не успела, как оказалась в мешке.

– Это… что… с ним делать-то? – спросил стремянной. – Того? – он мешком указал на полыхающую избушку.

– Не смей! – закричала, чуть не плача, баба, в очередной раз попытавшись вырваться из рук царевича.

Тот резко оттолкнул её от себя. Она упала в рыхлый, чуть подтаявший от жара горящей избы снег и заплакала. Добрый молодец повернул к ней розовощекое лицо. Стало заметно, что под глазом его расплылся огромный, красно-лиловый синяк. Он был точно такого же цвета, как стеганный, подбитый мехом кафтан царевича.

– Что, Яга, по-хорошему говорить будем или нам кошака жариться к твоей бешеной Метле отправить? – он кивнул на объятую пламенем избушку.

Василиса умоляюще протянула к нему руки. Времени объяснять, что она совсем не баба Яга, у неё не было.

Молодец соколиным взглядом обвел поляну. Вокруг валялись выброшенные вещи, которые хозяйка пыталась спасти из горящей избы, пока не стало ясно, что дело это безнадежно.

– Кузьма, дай-ка мне хвостатого… И шапку принеси.

Стремянной подал ему мяукающий мешок и побежал к ближайшей сосне. К ней стрелой пришпилило головной убор царевича. Еще несколько стрел торчали в коре рядом.

Взгляд молодца остановился на Бабе Яге. Вопреки его ожиданиям, она оказалась еще крепкая, не старая. Выбившиеся из-под вышитого платка русые, слегка подпаленные волосы уже имели заметную седину. Ей можно было бы дать лет пятьдесят пять или немногим больше. Точно не определить из-за копоти на лице, резко обозначившей все морщины.

Царевич огляделся, заметил торчащие из снега широкие, охотничьи лыжи. Вышитым валенком он пнул ближайшую лыжу в сторону побеждённой и покладисто сказал:

– Сразу надо было со мной, добрым молодцем, по-хорошему. Надевай-ка это. С нами пойдешь.

Не обращая больше на неё внимания, царский сын обернулся в сторону Кузьмы, который пыхтел у дерева, пытаясь выдернуть наконечник из ствола. Тот вонзился глубоко, поэтому у стремянного никак не получалось справиться.

Царевич вздохнул, дошел до него и, приложив некоторое усилие, вынул стрелу из коры. Шапка упала. Молодец покачал головой, поднял её, стряхнул снег о колено и, нахлобучив головной убор на соломенные кудри, обернулся к Яге.

– Плохо стреляешь из лука, – ухмыльнулся он. – Шапку только испортила!

Василиса на мгновение оторвалась от лыж, вскинула на непрошенного гостя мокрые не то от дыма, не то от слёз глаза, усмехнулась с горькой иронией, но промолчала.

…В это самое время в избушке, за подпертой сундуком дверью чулана, прижималась к стене Волшебная Метла. Она тщательно поджимала свои прутики, чтобы ни одна искра горящих досок не долетела до неё. Метла выжидала, когда охваченная огнем дверца прогорит настолько, чтобы ударить в нее с размаху черенком и выбраться на свободу.

В пути

Тихо в заснеженном лесу. Только слышно, как иногда всхрапывают кони, да скрипит под лыжами снежок.

Василиса двигалась первой. Чуть позади неё, верхом, ехали царский сын и его стремянной.

Иногда под снегом обнаруживались ветки, коряги, поваленные деревья. Тогда пленница спотыкалась и падала, долго барахтаясь в сугробах.

Когда она в очередной раз свалилась, царевич произнес, стараясь скрыть раздражение:

– Я тебе так скажу, Яга… Вас, погань басурманскую, давно надо бы прищучить, чтобы всякий хороший человек мог спокойно по лесу проехать… Чего ты копаешься? Эй, Кузьма, помоги-ка ей, а то мы так до ночи никуда не доберемся…

Пока стремянной слезал с коня, царский сын продолжал разглагольствовать:

– Мне, бабка, всё недосуг было навести на Руси порядок. А тут проснулся давеча и думаю: пора мне, добру молодцу, всю нечисть извести…

Мешок, привязанный к седлу сзади, зашевелился и издал жалобное мяуканье. Царевич хлопнул по нему вышитой рукавицей и сказал сурово:

– Заткнись, блохастый, а то шею сверну!

Василиса уже встала на ноги, обернулась и произнесла с горькой иронией:

– Смотрю, сердце у тебя, царевич, жалостливое, к чужой беде отзывчивое.

– А тож… Да ты, баба Яга, меня не боись. Я тебе слово молодецкое дал: ты мне поможешь, а я тебе… жизнь оставлю, – он сделал нетерпеливое движение рукой, приказывая ей двигаться. – Что избушку твою спалил, ты за то не обессудь, сама виновата. Я ж тебя просил: давай, бабуля, по-хорошему.

– Это ты по-хорошему, Прохор Васильевич, мне входную дверь выбил? – недобро глянула в его сторону Василиса.

– Я что тебе, сморчку-переростку, кланяться должен? – царевич захватил рукавицей с еловой ветки снежок и приложил его к синяку на скуле. – Мне можно с пинка двери открывать. Я – царский сын… Чай, не каждый день к тебе в избушку такой сокол, как я, залетает. Так что сама виновата… Смотри, как твоя Метла нам рожи разрисовала. Глаз совсем заплыл! Кузьме-то можно, он – холоп. А мне с таким синячищем как людям добрым показаться?

– Ага… это… – встрял Кузьма потирая разбитую переносицу.

– Хорошо, что я твою очумелую Метёлку горящим поленом в чулан загнал, да дверцу подпер.

Баба через плечо бросила на него взгляд, полный невыносимой, тоскливой муки.

– Что зыркаешь? Была бы ты с уважением к гостям, все было бы иначе… Так что радуйся, что сама – жива, да и котейку твоего мы спасли!

Из седельного мешка снова донеслись жалобные звуки.

– Эй, кто там мявкает? – нахмурился царевич. – Заткни пасть, хвостатый. Я, богатырь русский, на одну ладошку тебя положу, другой – прихлопну… Живи потом с рёбрами переломанными.

Кузьма, который на своей кобылке ехал позади всех, внезапно вздрогнул. Ему почудилось, будто бы что-то быстрое и юркое мелькнуло за деревьями в стороне. Стремянной насторожился. Места тут дикие, того и гляди на волков наткнёшься. Но лес был всё так же неподвижен и спокоен.

Проехав немного, Кузьма резко обернулся. Он мог бы поклясться, что видел какое-то мельтешение в стороне.

– Дык это… Там… За нами кто-то… Того… – сказал он, прибегнув ко всему тому скудному запасу красноречия, который у него имелся.

Царевич, увидев испуганное лицо своего слуги, обернулся, внимательно оглядывая лес. Рука его легла на рукоять меча.

Тихо кругом. Никаких посторонних следов. Только за ними троими дорожка по нехоженому снегу тянется.

– Чего пугаешь?

– Дык я… это… видел…

– Нет там никого. Птица, наверное, вспорхнула. Тебе, дурню, мерещится.

– Дык я… чего? Царевич-батюшка… – Кузьма покосился на бабку. – Ведьма нас… того… на гибель… к Студенцу… Боязно…

Молодец усмехнулся, недобро прищурился:

– Это мы посмотрим. Заведет на погибель, мой меч – её голова с плеч. Земле русской от этого только польза!

Мешок снова мяукнул. Царевич припечатал по нему рукавицей и прикрикнул:

– Эй, коврига черствая, чего встала? Ты лыжами-то пошустрее ворочай… Плетёмся еле-еле. У меня ноги в валенках, и то закоченели уже!

– Иду, иду… Кота только лупить перестань, защитник земли русской, – обернулась Василиса. – Он-то тебе ничего худого не сделал.

– А ты не учи меня, – огрызнулся Прохор. – Сама – ведьма, и кот тебе под стать. Знаю я вас, погань лесную!

В просвет между кучевыми облаками выглянуло склоняющееся к закату солнце. Оно заискрило, засверкало лучами по пушистым шапкам на сосновом лапнике. В лесу сразу стало светлее.

В этот момент между деревьев показался просвет, и открылась большая поляна с заснеженным теремом. Снега было так много, что потемневших от времени брёвен сруба почти не было видно.

– Стоять! – скомандовал молодец.

Баба остановилась, щурясь на солнце. От нестерпимой белизны слезились глаза.

Царевич, приложив руку козырьком, разглядывал выросшее перед ними строение. Видимо, хозяева давно не показывались, так как никакого намека дороги к крыльцу не наблюдалось.

Кузьма, подъехав ближе, шепотом произнес:

– Тута… это… Замело…

– Сам вижу… – царский сын повернулся к пленнице: – Эй ты, шишка сморщенная… Говоришь, Дед Студенец в свой терем давно не захаживает?

– Утверждать не возьмусь. Он в гости не звал, да и я не хотела.

– Чего так? Вы же соседи.

– Да кто же его на Руси не боится? Заморозит, разбирать не будет, соседи али нет.

– Так почём знаешь, что терем пуст?

– Редко он тут бывает. В нашем лесу мало кто помнит, как он выглядит. Сама давно видела… И то совсем уж издали…

– Где же он живёт, если не в тереме своем?

– Кто же знает. Зима – его время. Ходит по земле, избы да овины выстуживает. На то и Студенец…

Прохор призадумался, промокнул рукавицей слезящиеся от белизны глаза и решительно произнёс:

– Нашим легче! Кузьма, давай-ка ты первый… – он обернулся к Василисе и добавил: – И ты лыжами шевели, пенёк замшелый! Если этот древний божок вас первыми заморозит, не жаль. А мне еще Русь спасать!