Моим брату Стокли и сестре Кимбро

 
Вечер на равнине,
Тучной, хмурой и всегда безмолвной;
Мили свежевспаханной земли,
Тяжелой, черной, полной сил, суровой;
Пшеница и овсюг,
Труженицы-лошади, усталые мужчины;
Пустынные дороги,
Печально зарево заката гаснет,
И вечно неотзывчивое небо,
И среди этого всего – юность…
 

Уилла Кэсер «О, пионеры!»

Amor Towles

THE LINCOLN HIGHWAY

Copyright (c) 2021 by Cetology, Inc.

© Голышев В., перевод на русский язык, 2022

© Сизова М., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Десять

Эммет

Двенадцатое июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Пути от Салины до Мортена три часа, и большую часть его Эммет не сказал ни слова. Первые миль шестьдесят директор колонии Уильямс пытался завести с ним дружеский разговор. Кое-что рассказал о своем детстве на востоке, поспрашивал Эммета о его детстве на ферме. Но это их последняя встреча, и Эммет не видел смысла вдаваться в подробности. Поэтому, когда они пересекли границу между Канзасом и Небраской и директор включил радио, Эммет только смотрел в окно на прерию и думал о своем.

В пяти милях к югу от города Эммет показал вперед.

– Следующий поворот направо. Там через четыре мили будет белый дом.

Директор сбавил скорость и повернул. Проехали мимо дома Маккаскера, потом мимо Андерсена с двумя большими одинаковыми красными сараями. Через несколько минут показался дом Эммета шагах в пятидесяти от дороги, рядом с купой дубов.

Эммету казалось, что в этом краю дома выглядят так, как будто упали с неба. А дом Уотсонов еще и приземлился неудачно. Крыша по обе стороны от трубы провисла, оконные рамы перекосило, одни не открывались, другие не закрывались полностью. Еще немного, и они увидят, как осыпалась краска с дощатых стен. Не доезжая до поворота к дому, директор затормозил на обочине.

– Эммет, – сказал он, держа руль, – прежде чем подъедем, хочу кое-что тебе сказать.

Эти слова не очень удивили Эммета. Когда Эммета привезли в Салину, директором там был уроженец Индианы Акерли, предпочитавший давать советы не словесно, если их можно было сделать понятнее палкой. Но директор Уильямс был человек современный, с магистерской степенью и благими намерениями, и над его столом, в рамке, висела фотография Франклина Д. Рузвельта. Свои понятия он почерпнул из книг и жизненного опыта и располагал множеством слов для того, чтобы обратить их в советы.

– Для некоторых молодых людей, прибывающих в Салину, – начал он, – независимо от того, какая цепь событий привела их в сферу нашего влияния, это всего лишь начало долгого пути, усеянного неприятностями. В детстве им не вложили понятий о том, что правильно и неправильно, и они не видят особой причины уяснять это теперь. Те ценности или жизненные цели, которые мы стараемся им внушить, скорее всего будут тут же забыты, как только они уйдут из-под нашего присмотра. К сожалению, это только вопрос времени – когда ребята очутятся в исправительном заведении в Топике или где-то похуже.

Директор повернулся к Эммету.

– Это я к тому, Эммет, что ты не из их числа. Мы знакомы недавно, но я успел понять, что смерть мальчика лежит на твоей совести тяжелым грузом. Никто не думает, что случившееся в тот день обусловлено злобой или свойствами твоего характера. Это злополучная случайность. Но как цивилизованное общество мы желаем, чтобы даже тот, кто не намеренно причинил другим несчастье, понес какое-то наказание. Отчасти цель наказания в том, чтобы удовлетворить людей, больше всего потерпевших от несчастья – как родные мальчика. Но мы желаем также, чтобы оно послужило к пользе молодого человека, ставшего причиной несчастья. Так что, получив возможность уплатить свой долг, он нашел бы некое утешение в том, что отчасти искупил вину, – и встал на путь обновления. Ты понимаешь меня, Эммет?

– Да, сэр.

– Рад это слышать. Я знаю, что на твоем попечении брат, и ближайшее будущее представляется нелегким, но ты умный юноша, и впереди у тебя целая жизнь. Ты уплатил свой долг, и надеюсь, наилучшим образом распорядишься своей свободой.

– Так я и намерен поступать, да.

И Эммет не кривил душой. Он был почти во всем согласен с тем, что сказал директор. Он сознавал совершенно ясно, что у него целая жизнь впереди и он должен растить брата. И сознавал, что случайно, а не намеренно стал виновником несчастья. Но не был согласен, что долг его выплачен полностью. Не важно, какую роль сыграл случай в том, что ты своей рукой оборвал человеку жизнь на земле, – доказывать Богу, что заслуживаешь прощения, ты будешь до конца своих дней.

Директор включил скорость и повернул к дому Уотсонов. Перед верандой стояли две машины – легковая и пикап. Директор поставил свою рядом с пикапом. Они с Эмметом вышли из машины, и в дверях появился высокий мужчина с ковбойской шляпой в руке.

– Привет, Эммет.

– Здравствуйте, мистер Рэнсом.

Директор подал ему руку.

– Я директор колонии Уильямс. Спасибо, что нашли время встретить нас.

– Пустяки, директор.

– Как я понимаю, вы давно знаете Эммета.

– Со дня его рождения.

Директор положил руку Эммету на плечо.

– Тогда мне не нужно объяснять, какой он прекрасный молодой человек. Я сейчас говорил ему в машине, что свой долг обществу он уплатил и впереди у него вся жизнь.

– Так оно и есть, – согласился мистер Рэнсом.

Директор прожил на Среднем Западе почти год и, постояв перед верандами фермерских домов, знал по опыту, что на этом месте разговора обычно приглашают войти и предлагают выпить чего-нибудь прохладительного, а ты будь готов принять приглашение, и с твоей стороны невоспитанно отказаться, даже если впереди у тебя три часа пути. Но ни от Эммета, ни от мистера Рэнсома приглашения не последовало.

– Ну, – сказал тогда директор, – я, пожалуй, поеду обратно.

Эммет и мистер Рэнсом поблагодарили его напоследок, пожали ему руку; он сел в машину и уехал. Когда он отъехал на четверть мили, Эммет кивнул на легковую машину.

– Мистера Обермейера?

– Он ждет в кухне.

– А Билли?

– Я сказал Салли, чтобы привела его чуть позже, когда вы с Томом разделаетесь с делами.

Эммет кивнул.

– Готов идти? – спросил мистер Рэнсом.

– Чем скорей, тем лучше, – сказал Эммет.

Том Обермейер сидел за маленьким столом в кухне. Он был в рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Если был у него пиджак, то остался в машине – на спинке стула не висел.

Эммет и мистер Рэнсом как будто застали банкира врасплох: он со скрипом отодвинул стул, встал и подал руку – все это одним движением.

– Ну, здравствуй, Эммет. Рад тебя видеть.

Эммет молча пожал ему руку.

Он окинул взглядом кухню: пол подметен, рабочий стол чист, раковина пуста, шкафы закрыты. Такой чистой Эммет кухню никогда не видел.

– Давайте присядем, – сказал мистер Обермейер и показал на стол.

Эммет сел напротив банкира. Мистер Рэнсом стоял, прислонясь к косяку. На столе лежала толстая коричневая папка с бумагами. Она лежала поодаль от банкира, словно ее оставил здесь кто-то другой. Мистер Обермейер кашлянул.

– Прежде всего хочу сказать тебе, Эммет, как я огорчен смертью твоего отца. Он был прекрасный человек, и слишком молодым унесла его болезнь.

– Спасибо.

– Насколько знаю, когда ты приехал на похороны, Уолтеру Эберстаду удалось посидеть с тобой и обсудить отцовское наследство.

– Да, – подтвердил Эммет.

Банкир сочувственно кивнул.

– И, вероятно, Уолтер объяснил, что три года назад твой отец, помимо прежней закладной, взял новый кредит. Он сказал – чтобы обновить технику. Подозреваю, что на самом деле большая часть кредита пошла на то, чтобы выплатить какие-то старые долги: единственное, что мы нашли из новой техники, – трактор в сарае. Впрочем, все это лишние подробности.

Эммет и мистер Рэнсом, видимо, были согласны, что лишние, и никак не откликнулись.

Банкир продолжал:

– Говорю это к тому, что урожай последние годы хуже, чем рассчитывал твой отец, а нынче, с его смертью, урожая вообще не будет. Так что у нас нет иного выбора, как погасить ссуду. Понимаю, Эммет, дело неприятное, но и банку это решение тяжело далось.

– Думаю, для вас не так уж тяжело, – сказал мистер Рэнсом, – при вашем-то богатом опыте.

Банкир посмотрел на фермера.

– Ну, это несправедливо, Эд. Ни один банк не дает ссуду в расчете на отчуждение имущества.

Банкир повернулся к Эммету.

– При займе требуется выплата процентов и части основного долга по определенному расписанию. Если клиент основательный, но опаздывает, мы по возможности идем на уступки. Продлеваем срок, сокращаем выплаты. Твой отец – прекрасный пример. Когда он стал запаздывать, мы дали ему дополнительное время. А когда заболел – продлили еще. Но иногда неудачи преследуют человека так, что никакими отсрочками дела не поправить.

Банкир протянул руку и положил ее на коричневую папку, обозначив наконец ее принадлежность.

– Эммет, мы могли бы забрать ферму и выставить на продажу месяц назад. У нас на это полное право. Но не стали. Решили дождаться, когда закончится твой срок в Салине, ты вернешься домой и выспишься в своей постели. Чтобы вы с братом не торопясь обошли дом и отобрали все нужное. Мы даже оставили включенными газ и электричество – за наш счет.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Эммет.

Мистер Рэнсом хмыкнул.

– Но теперь, когда ты вернулся, – продолжал он, – наверное, лучше для всех довести процесс до завершения. Нам нужно, чтобы ты, как душеприказчик твоего отца, подписал несколько документов. И, как мне ни грустно, в течение двух-трех недель вы с братом должны подготовиться и выехать.

– Если надо что-нибудь подписать, давайте подпишем.

Мистер Обермейер вынул несколько документов из папки. Он повернул их так, чтобы они смотрели на Эммета, и стал листать, объясняя смысл каждого раздела и подраздела, толкуя термины и показывая, где подписать, а где поставить инициалы.

– У вас есть ручка?

Мистер Обермейер дал свою ручку. Эммет подписал, не вчитываясь, и подвинул документы к нему.

– Это все?

– Есть еще один вопрос, – сказал банкир, убрав бумаги в папку. – Автомобиль в сарае. Проводя инвентаризацию, мы не нашли ни документов на машину, ни ключей.

– Зачем они вам?

– Второй заем твоего отца был взят не на конкретные сельскохозяйственные машины. А вообще на любое новое оборудование для фермы, и, боюсь, это распространяется и на автомобили.

– На этот – нет.

– Ну как же, Эммет?

– Не распространяется – это оборудование не отцовское. Оно мое.

Мистер Обермейер посмотрел на Эммета скептически и в то же время с сочувствием – что, на взгляд Эммета, никак не могло сочетаться на одном лице. Эммет достал из кармана бумажник и выложил на стол права.

Банкир взял их и пробежал глазами.

– Вижу, что машина на твое имя, но, боюсь, она куплена для тебя отцом.

– Нет.

Банкир посмотрел на Рэнсома, ища поддержки. Не получив ее, снова обратился к Эммету.

– Я два лета работал у мистера Шалти, чтобы купить машину. Строил дома. Крыл крыши. Ремонтировал веранды. Если хотите знать, даже помогал собирать новые шкафы у вас на кухне. Если не верите – спросите мистера Шалти. Короче, эту машину вы не заберете.

Обермейер нахмурился. Но когда Эммет протянул руку за правами, банкир отдал их без возражений. И, уходя со своей папкой, почти не удивился, что ни Эммет, ни мистер Рэнсом не потрудились проводить его до двери.

* * *

Когда банкир уехал, мистер Рэнсом вышел во двор ждать Салли и Билли, а Эммет пошел осматривать дом.

Большая комната, как и кухня, была опрятнее, чем обычно: подушки в углах кушетки, журналы стопкой на столике, отцовское бюро закрыто. Наверху в комнате Билли постель убрана, крышечки от бутылок и перья аккуратно разложены на полках, одно окно открыто для проветривания. Наверное, открыто окно и с другой стороны коридора, потому что тянет сквознячок и крутятся модели истребителей, висящие над кроватью: «спитфайр», «уорхоук» и «тандерболт».

Эммет смотрел на них с улыбкой.

Он собрал эти самолетики, когда был в возрасте Билли. Мама подарила ему набор в сорок третьем году – тогда Эммет с друзьями говорили только о боях в Европе и на Тихом океане, о Паттоне во главе Седьмой армии, штурмовавшей берег Сицилии, и о «Папе» Боингтоне и его эскадрилье «Черные овцы», донимавшей врага над Соломоновыми островами. Эммет собирал модели на кухонном столе с аккуратностью механика. Тонкой кисточкой, из четырех пузырьков эмалевой краски рисовал опознавательные знаки и номера на фюзеляжах. Закончив, выстроил самолеты на бюро косым строем, как они стояли бы на палубе авианосца.

Билли с четырех лет любовался ими. Бывало, вернувшись из школы, Эммет заставал брата стоящим на стуле перед бюро и разговаривающим на языке пилота-истребителя. Когда брату исполнилось шесть, Эммет с отцом подвесили самолеты к потолку над кроватью Билли – сюрприз на день рождения.

Эммет перешел в отцовскую комнату – там такой же порядок: кровать застелена, пыль с фотографий на бюро вытерта, занавески подвязаны бантиками. Эммет подошел к окну и поглядел на отцовские земли. Их распахивали и засевали двадцать лет; последний год земля отдыхала, и уже видно было неустанное наступление природы: полынь, амброзия, вернония укоренялись в поле. Оставь поля без ухода еще на несколько лет – и не догадаться, что землю когда-то возделывали.

Эммет покачал головой.

Неудачи…

Так сказал мистер Обермейер. Дела не поправить. И банкир был прав, отчасти. И уж если говорить о невезении, отцу Эммета хватало его с лихвой. Но Эммет знал, что не только в невезении было дело. Ошибок Чарли Уилсон наделал столько, что тоже хватило с лихвой.

Отец Эммета приехал в Небраску из Бостона в тысяча девятьсот тридцать третьем году с молодой женой и мечтой стать земледельцем. Двадцать лет он пробовал выращивать пшеницу, кукурузу, сою, даже люцерну и всякий раз терпел неудачу. Если культура требовала влаги, наступала двухлетняя засуха. Когда затевал светолюбивую, с запада ползли тучи. Природа безжалостна, можно возразить. Равнодушна и своенравна. Но если фермер каждые два-три года меняет культуру? Даже мальчиком Эммет понимал, что человек не соображает, что делает.

За сараем стояла импортная немецкая машина для уборки сорго. Когда-то ее сочли необходимой, потом стала ненужной и давно простаивала – отец почему-то не собрался ее продать, когда перестал выращивать сорго. Так и оставил на площадке за сараем, под дождем и снегом. Когда Эммет был в возрасте Билли и друзья с соседних ферм приходили к нему играть – тогда, в разгар войны, они готовы были взобраться на любую машину и вообразить, что они на танке, – но к этой они даже не подходили, инстинктивно чувствуя, что это плохая примета, что в ржавом железе засела неудача и надо держаться от него подальше, из вежливости или из чувства самосохранения.

И вот однажды вечером – Эммету было пятнадцать, и учебный год заканчивался, – он поехал на велосипеде в город, постучал в дверь мистера Шалти и попросил работы. Мистер Шалти был так удивлен этой просьбой, что усадил его за стол и велел принести кусок пирога. Он спросил Эммета, с чего это вдруг мальчик, выросший на ферме, захотел все лето заколачивать гвозди.

Не в том дело, что Эммет знал мистера Шалти как человека дружелюбного, и не в том, что жил он в одном из самых красивых домов в городе. Эммет пришел к мистеру Шалти с такой мыслью: как бы жизнь ни повернулась, плотнику всегда найдется работа. Дом, как ты складно его ни построй, ветшает. Петли разбалтываются, половицы истираются, крыша течет. Достаточно пройтись по дому Уотсонов, и увидишь тысячу мест, где время возьмет дань с хозяйства.

Летними месяцами бывали ночи, когда гремел гром или свистел суховей, и Эммет слышал тогда, как в соседней комнате возится в постели отец – и не без причины. Потому что фермер с заложенным хозяйством подобен человеку, идущему по перилам моста, раскинув руки, с закрытыми глазами. Это такая жизнь, когда разница между достатком и разорением измеряется несколькими днями дождя или несколькими ночами заморозков.

А плотник не мучается по ночам бессонницей, беспокоясь о погоде. Ему крайности погоды на руку. Он рад метели, ливню и смерчу. Грибок, нашествие насекомых – тоже кстати. Силы природы медленно, но неуклонно подтачивают дом, подрывают фундамент, трухлявят балки, крошат штукатурку.

Ничего этого Эммет не сказал, когда мистер Шалти задал ему вопрос. Он положил вилку и ответил просто:

– Я вот как думаю, мистер Шалти: это у Иова были волы, а у Ноя – молоток.

Мистер Шалти рассмеялся и тут же нанял Эммета.

Большинство фермеров в округе, если бы их старший сын вечером пришел домой и объявил, что нанялся к плотнику, устроили бы ему такую взбучку, что он не скоро бы забыл. А потом, возможно, поехали бы еще к дому плотника и сказали бы ему пару ласковых, чтобы в другой раз ему не захотелось вмешиваться в воспитание чужого сына.

Но в тот вечер, когда Эммет, придя домой, сказал отцу, что договорился о работе с мистером Шалти, отец не рассердился. Внимательно выслушал. Подумав минуту, он сказал, что мистер Шалти хороший человек, а плотницкое ремесло – дело полезное. И в первый день лета он приготовил Эммету плотный завтрак, дал еды с собой и благословил на работу у чужого.

Может быть, и тут он рассудил неправильно.

* * *

Когда Эммет спустился, мистер Рэнсом сидел на ступеньках веранды, локтями опершись на колени, шляпа по-прежнему в руке. Эммет сел рядом; оба смотрели на парующее поле. Вдалеке виднелась изгородь, за ней начиналось ранчо Рэнсома. По последним сведениям, известным Эммету, у мистера Рэнсома было девятьсот с лишним голов скота и восемь наемных работников.

– Хочу поблагодарить вас, что взяли к себе Билли, – сказал Эммет.

– Это самое малое, что могли сделать. Кроме того, ты не представляешь себе, как довольна была Салли. Скучно ей было держать дом для меня одного, а с твоим братом – другое дело. С тех пор, как Билли к нам перебрался, мы и питаться стали лучше.

Эммет улыбнулся.

– Все равно. Для Билли это большое дело, и мне было спокойнее, что он с вами.

Мистер Рэнсом кивнул в ответ на благодарность юноши.

– Директор Уильямс, кажется, хороший человек, – сказал он, помолчав.

– Он хороший.

– Не похож на канзасца.

– Да. Он вырос в Филадельфии.

Мистер Рэнсом покрутил шляпу в руках. Эммет видел, что у соседа какая-то мысль. Он еще не знал, как ее высказать и надо ли это вообще. Или хотел выбрать подходящий момент. Но иногда выбирают его за тебя: облако пыли вдалеке над дорогой означало, что едет сюда его дочь.

– Эммет, – начал он. – Директор Уильямс правильно сказал, что ты заплатил свой долг – что касается общества. Но город у нас маленький, гораздо меньше Филадельфии, и в Моргене не все смотрят на это так, как Уильямс.

– Вы говорите о Снайдерах.